История невролога Оливера Сакса, который болел прозопагнозией — расстройстве, лишающем человека способности распознавать лица.
«Прозопагнозия — удивительная вещь. Люди, которые ей не страдают, даже не понимают, какое это удивительное достижение человеческой природы — умение различать тысячи, а может быть, десятки тысяч лиц. Тот, кому это умение недоступно, превращается в «животное от социума». Не умея ориентироваться в бесконечной череде лиц, такой человек действует инстинктивно, используя все остальные доступные ему инструменты распознавания.
Я и сам не умею различать лица (моя прозопагнозия — генетического характера). Вероятно, это и сделало меня довольно наблюдательным. У меня, например, отлично развито обоняние, и, хоть это и может показаться странным, я хорошо различаю людей по запаху. Есть и другие способы разобраться, кто есть кто — по голосу или манере одеваться. Но главное, я всегда пытаюсь запомнить, как мой собеседник двигается, как жестикулирует, очень внимательно слежу за его мимикой и манерой одеваться, и я крайне чуток к любым особенностям походки или жестов людей. Это называется кинетической мелодией, и у каждого человека она своя. Тут я не оригинален: описанные в моих книгах «Человек, который принял свою жену за шляпу» и «Антрополог на Марсе» пациенты с зрительной агнозией — профессор П. и пациентка Н. — тоже использовали для распознавания людей кинетическую мелодию.
Прозопагнозию вполне можно назвать распространенным заболеванием: мои коллеги в Гарварде держат связь более чем с 60 тыс. людей, у которых это расстройство было диагностировано. По оценкам врачей, прозопагнозией страдают до 2,5% людей на Земле. Но было бы неправильным считать меня человеком, который первым заговорил об этом вслух, просто я привлек к этому расстройству внимание. Раньше же неумение распознавать лица считали чудачеством.
Собственную прозопагнозию я диагностировал в возрасте 52 года, в 1985 году. Я поехал в Австралию, навестить своего старшего брата, которого не видел более тридцати лет, и выяснил, что у него тоже есть проблемы с распознаванием лиц. Стало понятно, что это не может быть простым совпадением — у нас обоих, безусловно, наличествует генетическое заболевание. До этого момента я чувствовал в себе определенные странности, но связывал свою неспособность к распознаванию лиц с особенностями своего застенчивого характера и, отчасти, работы. Когда же мой брат, человек нисколько на меня не похожий, гораздо более напористый и общительный, признался в своем «недостатке», эта версия отпала.
Мне кажется, я считал себя совершенно нормальным ребенком, пока мне не исполнилось 12 лет. Тогда я сменил школу, учеников стало гораздо больше, незнакомых лиц, соответственно, тоже, и я как-то растерялся. Но то, что я до поры до времени считал себя обычным, хоть и несколько застенчивым учеником, не должно казаться вам странным. Ведь, например, Джон Дальтон узнал о своем заболевании довольно поздно, в 25 лет. Тогда же выяснилось, что дальтонизмом страдает и родной брат Дальтона. Эти двое видели цвета, цветы, и краски совершенно иначе, нежели другие. И им казалось, что именно их видение мира в красках — правильное, а ошибаются все остальные. Вероятно, моя прозопагнозия не казалась мне чем-то из ряда вон выходящим, однако способность остальных людей распознавать лица других стоит считать большей нормой, чем умение отличить красное от зеленого. Если ты с трудом узнаешь собственных одноклассников, тебе стоит признаться, что ты — другой. Но тогда я и не подозревал, что у меня есть проблемы медицинского характера.
Зато теперь многим понятно, почему, например, мне кажутся интересными пациенты с расстройствами кинетического характера — у меня нюх на распад кинетической мелодии, я крайне чувствителен к любым нарушениям подобного характера, и иногда я говорю своим коллегам: «Смотрите, у этого человека через два года разовьется болезнь Паркинсона». Я уже вижу его мельчайшие нарушения опорно-двигательного аппарата, которые незаметны глазу других. Мне интересны люди в необычных ситуациях: видящие мир в двух измерениях, страдающие кинетическими заболеваниями или расстройствами цветового восприятия. Для меня такое существование сравнимо с космическим полетом, с жизнью в обстановке нулевой или микрогравитации. Мне интересно, как человеческий организм реагирует на изменения — как внешние, так и внутренние.
Я до сих пор веду прием пациентов: мой офис расположен в 50 метрах от моего дома, так что у меня нет ни малейшей возможности заблудиться. Моя ассистентка Кейт Эдгар, работающая со мной уже 25 лет, прекрасно знает о том, что я не различаю лица. Она предложила мне отличную идею: она прикрепляет именные бирки к одежде пациентов и коллег. Эта система отлично работает, хотя со стороны выглядит несколько странно. Когда ко мне приходят гости, Кейт всегда говорит: «Не стоит спрашивать мистера Сакса, узнает ли он вас в лицо, потому что он обязательно ответит: «Нет». И она всегда советует мне вот что: «Не говорите людям о том, что вы их не узнаете. Лучше сразу признайтесь, что плохо распознаете лица».
Как-то раз я хотел встретиться с коллегой, чтобы обсудить его книгу, которая мне очень понравилась. Оказалось, у него тоже прозопагнозия, так что ситуация возникла довольно странная. Когда Кейт обсуждала с его ассистенткой детали встречи, она сказала: «Есть проблема: доктор Сакс никого не может узнать». На что ассистентка коллеги ответила: «У доктора В. та же проблема». «Вот еще что, — сказала Кейт. — Он может заблудиться и не найти ресторан». — «Доктор В. тоже». В итоге мы все же встретились и поговорили, но я совершенно не представляю, как он выглядит, да и он вряд ли узнает меня в лицо.
Людей, которые общаются со мной близко, включая ту же Кейт, я, как правило, узнаю, хотя бывают, конечно, сбои. Я могу понять, высокий человек или низкий, толстый или худой, вижу цвет его глаз, различаю выражение лица, улыбку, но не воспринимаю его лицо. Иногда я не узнаю даже себя в зеркале. Я говорю это абсолютно серьезно: здороваюсь с каким-то малознакомым мне человеком, которого вижу в конце коридора, а потом понимаю, что это мое отражение в зеркале. То есть я вижу высокого бородатого человека, и только после того как машу ему рукой, понимаю, что это я сам.
А вот на фотографиях я вообще не могу узнать ни себя, ни своих родственников. Я как-то написал книгу о своем любимом дяде и поместил на суперобложку его фотографию. Когда кузены ее увидели, они написали мне: «Но это же не наш папа!» Оказалось, это совершенно другой мой родственник. Пришлось допечатывать суперобложку. Я никогда не был женат, у меня нет детей, так что у меня нет никаких проблем с их распознаванием. Мои родители давно умерли, и сейчас я не смог бы узнать собственную мать.
Остается только догадываться, от кого из родителей мы с братом унаследовали прозопагнозию. Мама, например, была очень застенчивым человеком, избегала больших компаний, в то время как отец был крайне общительным, и у него было много друзей. Так что, думаю, дело все-таки в маме. Конечно, на сто процентов я не могу ни в чем быть уверенным, но, когда я учился в университете, меня тоже считали застенчивым и рассеянным.
Естественно, я испытывал и испытываю некоторый дискомфорт, когда прохожу мимо хорошо знакомого человека, пожимаю ему руку, а потом оказывается, что мы никогда не были представлены. Мне все время приходится выбирать: либо, на всякий случай, узнавать всех без разбору, либо вообще ни с кем не здороваться. В итоге одни считают меня человеком застенчивым, другие — высокомерным снобом. Чтобы все расставить по местам, я и написал свою последнюю книгу».
Продолжение статьи читайте по ссылке.
Это архивный материал. Оливер Сакс умер 30 августа 2015 года.
_________________________________________
Понравилась статья? Ставьте лайк и подписывайтесь на канал esquire.ru на Яндекс.Дзен, чтобы видеть больше интересных материалов. А также делитесь нашими лучшими публикациями с друзьями в Facebook, Twitter и Instagram.