C 1920-х годов семья Поляковых проживала в квартире 107 дома 24 по Мясницкой улице (ранее – Кирова, ещё раньше – Первомайской). Семья была большой. Глава семьи, Поляков Адам Васильевич, 1862 г.р., политрук 145-го полка, награждённый в 1924 г. Орденом Красного Знамени и табельным оружием (Приказ РВСР №121), а также земельным участком в Опалихе, был сотрудником НКВД и в середине тридцатых годов был репрессирован. До сих пор мы не знаем ни точную дату, ни место смерти. Я, праправнучка, занимаюсь поиском информации, но ни архив ФСБ, ни Госархив подробных сведений пока не дали. Сын, Поляков Валентин Адамович, проживал в этой же квартире с женой и тремя детьми: старшей дочерью Люсей, сыном Борей, младшей дочерью Галей – моей бабушкой. Здесь же жил с супругой и другой сын прадеда Фёдор. А позже из деревни приехала тётка моей бабушки по материнской линии. В первое время в квартире не было места, и она ночевала в лифте! Позже тетка устроится на работу шофёром директора Большого театра, и ее связи спасли бабушке зрение после несчастного случая.
И так, моя бабушка, маленькая Галя, проживёт в этой квартире до конца сороковых годов. Здесь пройдёт её детство, здесь она переживёт военные годы. Потом семья переедет на улицу Жуковского (жили на 3-м этаже, в одноподъездном доме, номера дома, к сожалению, бабушка не помнит). Сейчас Галине Валентиновне девятый десяток, она иногда приезжает к своему первому дому, разглядывает окна родной квартиры и всё время говорит: «В душе щемит, так хочется посмотреть на квартиру изнутри”. К сожалению, что в этой квартире сейчас, мы не знаем.
Воспоминания Галины Валентиновны записаны мной с её слов. Эти воспоминания о быте обычной московской семьи. Отец семьи Валентин Поляков не ушёл на фронт, так как работал на военном производстве в районе Покровки (оптика, теодолиты). Вероятно, это тоже помогло детям не чувствовать такого разрыва с привычной повседневностью в военные годы.
"Просто быт, просто жили": рассказывает Галина Жадик (Полякова)
107-ая квартира на 3 этаже была огромной. Тогда, в детстве, она казалась нам длинной широкой улицей. В ней было 9 комнат, а за дверью в другой квартире с другие номеров – комнат на 6. В этой квартире за дверью, было два выхода: один через нашу, 107-ю, а другой – прямо с Кировской улицы.
Очень длинный коридор – мы катались по нему на велосипеде. В коридоре стояла плетеная коляска, сделанная будто из соломы, мы взбирались на неё и неслись вдоль всего коридора – вжух! В коридоре был паркет, дежурные по этажу натирали его так, что он сиял. Одно из самых сильных воспоминаний детства – чистота. Ни соринки! Несмотря на трудное военное и послевоенное время, в доме всегда было очень чисто.
Кухня в квартире была большая. В ней стояли две газовые плиты: газ был в доме всегда, сколько я себя помню.
В доме был телефон, один на этаж. Номер наш начинался на К520. Аппарат был старый, номер не набирали, а говорили.
Наша детская, комната была 6 м.кв, в ней стояли полати, на которых мы спали. Их сделал отец, верхнее место было под самым трехметровым потолком. Был маленький столик, чуть побольше стула. Прямо из этой комнаты отходил «проулочек», ведущий в кафельную ванную комнату и туалет. В соседней комнате жили мой дядя с женой. Жена постоянно высказывала недовольство из-за нехватки места, но больших скандалов в доме я не помню. Мой дядя, Фёдор Поляков, погиб на войне.
Ответственной по подъезду была Нина Леопольдовна Соколова, кажется, ее фамилия. Немка. А муж её – еврей. Когда началась война, приходил патруль, но никто в доме не сказал, что Нина Леопольдовна – немка, все говорили, что она еврейка, как и муж, и ее никуда не переселили. Нина Леопольдовна была главной по чистоте и порядку.
При входе в 107-ю справа были две её комнаты. Дочка Нины Леопольдовны ушла на фронт, а потом вернулась в Москву и родила двух дочек. Девочки стали балеринами и танцевали в Большом театре.
Следующую комнату занимала семья из трёх человек. Один, вероятно, музыкант, учился в музучилище. Потом справа опять был коридор, и вёл он в одну очень большую комнату, мы называли её залом. Сначала эта комната принадлежала моему деду, Адаму Васильевичу Полякову, но после того, как его репрессировали, комнаты оказались разделены между всеми жильцами, и в громадном зале стала жить семья, тоже, если правильно, музыкантов.
Слева от входа в квартиру был другой коридорчик и ещё маленькие комнатки, в одной жили две женщины: Циля с дочерью. Потом был вход в ванную и туалет, и рядом ещё одна комнатушка, очень маленькая, как чулан, в ней тоже жила женщина с дочерью, и у них было много котов. Это был единственный угол, где было грязно и сильно воняло. Дочь потом работала в Театре Моссовета, Вера Марецкая пристроила её работать гримёршей. Позже эта женщина переселилась в комнату Нины Леопольдовны.
Дальше был вход на кухню. И из неё – в ванную и выход на лестницу, на чёрный ход, и через эту площадку можно было выйти на Банковский переулок. Горячей воды в ванной не было, стояла колонка, но сколько себя помню, она почти никогда не работала. Пару раз мать мыла нас в этой ванне, но обычно мы ходили в баню или мылись в котельной. В годы войны мыла почти не было, мать стирала бельё каустиком, химической смесью. Как-то раз я взяла в руки бутыль со смесью и не удержала – она упала, полетели брызги, попало мне на глаза. Было очень больно, я перестала видеть. Тётя Оля – шофёр при Большом театре – чудом смогла упросить свое начальство устроить меня в госпиталь и сразу показать врачу. Там я очнулась и увидела огромную госпитальную палату – внезапно зрение вернулось. Чудо, что смогли устроить приём врача, а так осталась бы без глаз.
Чёрный ход был чистым и красивым. Наверное, мрамор: всё белое и ухоженное.
По чёрному ходу можно было вылезти на крышу. Вылезали через окно, это было самое любимое место у детей. Мы лежали и были счастливы! По всему внутреннему двору стояли пустые бочки, их то увозили, то привозили новые.
Обычно они стояли в три высоты – бочка и бочка, между ними пространство и над ними ещё одна. Мы играли здесь в прятки, казаки-разбойники, устраивали свои “домики”. Игрушек и посуды не было, находили осколки стекла и блюдец – вот вам и кукольная посуда. Во дворе прыгали, играли с мячом, лупили его о стенку.
Во дворе дома был проход, вроде мусорного хода, и мы очень боялись туда заходить. Это было страшное и запретное место.
Недалеко от выхода из метро была вентиляция. Это место тоже было для нас “тайным”, мы верили, что там сидит Сталин и туда нельзя близко подходить. Нельзя было говорить об этом месте или близко рассматривать что-то там, все верили, что Сталин всё слышит.
В доме напротив нашего были жилые подвалы. И это были не какие-то временные убежища, а очень основательные помещения. Жили там в основном татары. Подвалы их были капитальные, имели высокие потолки, окна были на уровне земли. Иногда там почему-то показывали кино, и надо было умудриться занять место.
Старшие ребята хвастались, что по подземным проходам, только через подвалы домой, могут проходить от Чистых прудов до самого Кремля. Про Кремль мы не верили, а до Лубянки они точно по подвалам доходили. Ещё был у нас во дворе мальчик, который любил приврать, и он рассказывал нам, что по подвалам можно добраться до Красной площади, вылезти и поймать там шпионов. Счастье, что никто этих рассказов не слышал, потому что родителям тогда могло несдобровать. Детьми мы часто представляли, как идём мы по Александровскому саду, а навстречу нам выходит Сталин. Размышляли, что мы ему расскажем, или о чём он нас спросит.
Ещё в детстве я боялась ходить по лестнице в нашем подъезде, и кричала с улицы маме, а она спускалась за мной и мы вместе ездили на лифте. Лифт был старый, нужно было двигать ручку на себя, и тогда он ехал, и надо было вовремя остановить движение – чтобы кабина остановилась на уровне двери.
Зимой снега в придомовом садике всегда было очень много, сугробы в детский рост. Мы рыли ходы в снегу, играли в спасение, постоянно приходили домой все мокрые, рваные, и счастливые. Все проводили время на на улице. Учились кататься на коньках, коньки были самые простые, «Снегурки». Помню, вечером перед подъездом был снег, такой гладкий, что я ковыляла по нему, ковыляла, а потом раз – и поехала.На улицах таких валунов снега, как сейчас, не было. Дворники вычищали дворы и улицы, стояли аккуратные сугробы, и между ними – проходы.
Я ходила в школу № 612 в Потаповском переулке. Во нашем дворе все дети ходили либо в 612-ю женскую, либо в 312-ю мужскую в Сверчковом переулке. Нашей любимой игрой были казаки-разбойники. Бегали вплоть до Кремля, рисовали стрелочки в незаметных местах: Лубянка, Покровка, Лялин переулок, Сретенка, до Цирка гоняли по бульварам. В первом классе я подружилась с игрой в классики. Вот уроки кончились, вечер, стемнело, а мы все играем на школьном дворе. Все между собой дружили, ссор было мало. Никто не сидел дома, все гуляли, носились, играли, всегда были на улице. Любили ездить в Сокольники, брали с собой картошку, хлеб и, самое главное, патефон. Летом босиком по Москве ходили. Правда, в метро вот босиком не пускали.
Рядом с нами был кинотеатр «Колизей.» Дети умудрялись проскальзывать мимо контролёров без билета, и ждать сеанса в туалетной комнате, а потом тихонечко вылезать и смотреть.
В садике у дома было нечто, напоминающее фонтан, но воды там никогда не было. Это был круг, и у нас всегда была любимая игра: один караулил в середине круга, а другие прыгали через этот “фонтан”, чтобы сидящий внутри не осалил. Как-то я оступилась и полетела лицом вниз, содрала всю щёку в кровь. Было больно, но ещё страшнее показать маме. Я должна была в те дни ехать в детский санаторий, мы должны были идти к врачу, но как с таким лицом? Пошли к приятельнице Ларисе из Кривоколенного переулка, там залатали немного щёку, но конечно же вид был плох. Пришла домой, с матерью разговариваю, а поворачиваюсь другой стороной лица. Вечером пришла тётка Оля, и ахнула – “Батюшки, что у Гали с лицом?” Мать: “А что с лицом?” И тут увидела. В санаторий всё равно приняли, конечно.
Я донашивала одежду за старшей сестрой Люсей. В то время одежда была по талонам, были талоны и на ситец- два метра давали. Как-то пришла в школу, а мы обувь, галоши, сдавали учительнице в мешок, и учительница хотела дать мне талон на пальто. А мне почему-то стало очень стыдно и я убежала. Пальто получил кто-то другой. Когда принимали в пионеры, у большинства были шёлковые галстуки, а у меня был сатиновый, и сшитая самостоятельно рубашка. В группе детей из-за этого меня поставили во второй ряд на задний план, это было очень обидно.
В Чайный магазин ( называли его «Чаеуправление») конфеты привозили со двора. Все занимали очередь. Главный там был морячок – старый крепкий мужичок, всегда в морской форме, он наводил порядок. Конфеты давали заодно и детям. Стоит взрослый в очереди, при нём ребёнок – значит, отсыпают. Поэтому предприимчивые взрослые детей пускали в очередь несколько раз: один взрослый с ребёнком получит, ребёнок тут же шмыгает в конец очереди к другому взрослому, и тому тоже дают. Чтобы морячок не замечал, ему приплачивали, и он закрывал на детские перебежки глаза.
В сторону Почтамта был магазин «Хлеб», там по карточкам давали муку и буханки. Мать получала буханку хлеба на всех пятерых. Отец и мать – по рабочим карточкам, и мы – по детским. Родители часто ездили в деревню и меняли вещи на подсолнечное масло.
Шоколад был не плитками, а ломаный. Есть нельзя было, нам это строго-настрого запрещалось. Можно было смотреть, строить башенки из кусочков, но есть было нельзя. Отламывали ровные кусочки и носили продавать еще до карточек. Продавали дети, потому что взрослого за торговлю могли посадить, а детей отпускали. У нас ходила Люся.
Самой вкусной едой казались сардельки. Помню, взрослые собрались за столом, и мать вынесла горячие сардельки, от которых шёл пар и запах щекотал нос. На праздники была селёдочка, готовили винегрет.
Тётя Шура, другая мамина сестра, продавала мороженое на Добрынинской. В семье была традиция, с каждой получки отец покупал нам мороженое на всех троих детей.
В войну мать с отцом в воскресенье ходили на рынок, покупали книги за 3 копейки, за 5 копеек. Любимой стала “Козетта” Гюго. Читали очень много. Первая наша с братом книга – “Служу Родине» Кожедуба. Помню, как гордо поставили на этажерку. На Чистых прудах была библиотека. Там же рядом была и баня, куда все ходили мыться. Библиотека замечательная. Я читала быстро, и на следующий день уже приходила брать новые, а библиотекарь заставляла меня пересказывать ей содержание – не верила, что правда читала. Потом уже, когда переехали на Жуковского, увлеклась вышиванием. Мы с сестрой покупали рисунки, напечатанные на таких «обоях». В школе любили учиться, узнавать новое, потому что больше никаких развлечений не было. Ходили в Дом Пионеров в переулке Стопани. Там стояла зенитка, играли в войну и защитников, били фашистские самолеты. Все было очень правдоподобно, будто по-настоящему. В Доме Пионеров было много кружков, самые разные – не только танцы, но и физика, химия, кукольные кружки, устраивали ёлки.
Когда началась война, мы должны были ехать в эвакуацию. Мать собрала нас, вещи, и вот помню, оказались мы посреди поля, и из всех зданий только один дом белый, и ничего вокруг. Налетели самолёты, мы лежали в кювете и смотрели. Не помню, стреляли ли, наверное, да, потому что все разбежались. Мы вернулись домой. 17 октября был день паники в Москве, все убегали и уезжали. Мы никуда не уже поехали, остались дома, да и ехать нам было некуда. Когда была бомбёжка, мать водила нас в бомбоубежище. В этом же доме, во внутреннем дворе был вход в бомбоубежище. Мы бегали туда-сюда, только спустимся, дают отбой. Только вернёмся в квартиру, снова тревога. Мать сказала – ну, не будем больше бегать, а коли накроет, то все вместе поляжем. Так и перестали ходить, во время тревоги сидели дома.
Если кто-то из наших читателей учился в 612 школе в 40-е, жил в Банковском, Кривоколенном, Мясницкой или на бульваре – напишите нам на basmania.2017@gmail.com. Галина Валентиновна будет будет работа общению!
Мясницкая, 24с1. В доме 24 несколько строений. «Плиточное» строение 1 на углу Банковского переулка. Дом построен на месте барочных палат Шувалова в 1906 г. по заказу Строгановского училища. Архитектор - Шехтель. Майоликовые панно украшают передние фасады. Изготавливались они в мастерских училища по рисункам Шехтеля и его ученика Федоровского, будущего главного художника БДТ. В 1911 г. в доме располагалось училище и мастерская художника Рерберга; в 1963 - редакция журнала «Наука и жизнь». Здесь жил основатель кукольного театра Сергей Образцов.
Текст: Ольга Гореликова, Ольга Пичугина
Фото: архив Галины Поляковой, Ольга Пичугина, pastvu