В районе села Фурманово наш танковый корпус готовился к началу наступления в Восточной Пруссии, и в этот момент несколько гитлеровских дивизий смогли прорвать оборону путем нанесения мощного контрудара. Они вклинились в линию фронта на 20 километров, после чего приказ срочно ликвидировать прорыв ни для кого из нас не оказался неожиданным. Весь день мы находились на марше к месту прорыва, но пока дошли до театра основных событий, полностью стемнело. Ведь на дворе была зима 45-го года. Куда двигаться дальше в ночь глухую, когда на расстоянии вытянутой руки ни зги не видно, было не понятно. Мы остановились, заглушили танковые моторы, а через какое-то время из темноты послышался чёткий звук лязгающих гусениц. А когда в темноте сверкнул красный фонарь, всё сразу стало ясно. Ведь на советских, только что поступивших с завода танках, задний красный фонарь или сразу демонтировали, или просто разбивали молотком.
Было ясно, что в темноте лязгают гусеницами отнюдь не борцы с коричневой чумой. Этот момент и предрешил дальнейшие события. Наши сразу без шума развернули несколько пушек, и вдарили туда, в темноту, где сверкал и подмигивал красный фонарь. Сразу несколько снарядов угодили в немецкий танк. Вспыхнувшее яркое пламя осветило окрестности, выхватив из темноты целую группу гитлеровской бронетехники. У нас на тот момент было два батальона танков, и они начали дружно потчевать снарядами это железное сборище, не жалея ни оккупантов, ни стервятников фюрера. Когда утром пошли посмотреть на результаты ночного избиения, то насчитали четыре десятка бронемашин, среди них танки, самоходки и бронетранспортеры. И это без единой потери с нашей стороны. Потому что мы оставались под прикрытием темноты, и беспорядочная ответная стрельба немцев не нанесла нам никакого ущерба.
Однако ночная забава по красным фонарям не входила в число наших первостепенных задач. Нужно было ликвидировать прорыв немцев, и мы покатили дальше вперёд, уничтожая по ходу движения гитлеровские бронемашины, когда таковые попадались на пути. А потом я от командира батальона получил приказ остановиться, потому что теперь я был в его резерве. Остальные танки ушли вперёд, а мы встали у подножия холма, ожидая приказа комбата, вылезли наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Через какое-то время к нам подошел другой танковый батальон, а с ними и командир бригады. И вот он мне заявляет: «Вы чего здесь встали? Заняться нечем? Быстро вперёд! Там другие уже в бой вступили!» Я начинаю ему объяснять, что у меня прямой приказ командира батальона, именно моего командира, а никакого другого. Но договорить я не успел, потому что рука комбрига потянулась к нагану.
Мои ребята это как увидели, сразу сиганули в танк и завели мотор. Сейчас я думаю, что тогда правильно сделал, что не стал дальше спорить. Ведь все люди тогда были на нервах, уставшие и взвинченные от нескончаемых боёв, и командиры не составляли исключения. Однако мы всё равно сделали по-своему. Просто отошли на километр, от греха подальше, и опять остановились. Однако приказа своего комбата ввязаться в бой я так и не дождался. Не понадобился ему резерв, потому что с фрицами в тот день и без нас успешно справились.
Калинин А., командир танка Т-34-85. «Когда рука начальника тянется к пистолету».