– Скажите, Николай Максимович, какая сейчас ситуация с балетом? Вот, допустим, что касается спорта: видно, что нынешние достижения на порядок превосходят то, что делалось в шестидесятых-семидесятых годах прошлого столетия, в смысле техники и в смысле разных амплитуд. В балете то же самое сейчас?
– Есть люди, которые, наверное, с точки зрения амплитуды могут сделать многие вещи, но уже понятно, что после Надежды Павловой и меня – изменился критерий… отсчета нуля. Потому что когда меня первый раз привели в Ленинградское училище, меня привезли в 1987 году просматриваться, педагоги сказали, что мы такого никогда не видели, возьмем для эксперимента.
Сейчас много таких детей приходит, просто педагогов на всех не находится. В моем случае было удачное сочетание природы и я попал к гениальным профессорам, которые сумели научить.
Чем отличается искусство от спорта? В спорте важно: перепрыгнуть, пробежать, секунды и так далее. Балет – это искусство, и такого тут нет, и в первую очередь важно впечатление. К сожалению, русский драматический театр очень сильно довлеет над всем русским искусством, русский психологический театр. И наш балет был ценен не только трюками, он был ценен спектаклями, он был ценен ролями, а когда у человека нет роли – говорить не о чем.
Почему в последнее время никто не говорит ни о каких фамилиях в балете, а потому что ролей нет, нет событий. Вы приходите и видите «ой, хорошо прыгнул», а человек не запоминается. Этот как та пластмассовая клубника в продуктовых магазинах, ведь что вы первое помните – вкус, запах, какое-то необъяснимое ощущение, и искусство дает это. Я видел много картин, посетил множество музеев, но пять-шесть всегда перед глазами – и мое от этого первое впечатление. То же самое и в театре.
К сожалению, рыба гниет с головы. С 2000-х годов искусство попало в руки менеджеров. Они привели искусство на сегодняшний день к нулю, потому что им не выгоден «институт звезд», потому что звездами управлять очень сложно, надо быть равнозначным, а когда тебе любой может сказать «Подожди, а ты кто?» – это очень сложно. Поэтому они создали систему, где каждый человек заменяем.
Если вспомнить, то в СССР никто не знал, кто был директором Большого театра. Ну был какой-то человек, он был партийный, идейный, но его фамилии никто не знал. Их большой список, это неплохие люди, это очень важные люди, которые сделали очень много хорошего. А сейчас… название театра и имя директора.
– Вы считаете, что это делается осознанно?
– Осознанно. Целый клан работает на это много лет, потому что так средства уводить легче. Зачем платить Народному артисту.
У меня в первый раз был шок, когда я получил травму и мне нельзя было прыгать, но я уже ходил заниматься, уже восстанавливался. В «Спящей красавице» есть роль феи Карабос, ее всегда исполняют мужчины, потому что в балете комических старух исполняют мужчины. В этой роли нет прыжков. Я пришел и попросил дать мне исполнить эту роль, чтобы застоя не было, мне хотелось заниматься творчеством. Ну и своими званиями я надавил и, конечно, исполнил ее. А заведующий труппой на тот момент был мой коллега, который эту роль исполнял. Но он не мог ее исполнять, ни по своему экстерьеру, ни по своему амплуа, но благодаря тому, что он прорвался в руководители, он это «захватил». И вот кто-то ему говорит: «А чего ты Кольке не дашь эту роль, ты же видел, какой ажиотаж был», и вдруг он говорит: «Чтобы я за эти деньги позволил ему делать такую ерунду…», а он просто не мог смириться с тем, что ему платят, допустим, два двадцать, а мне десятку. Но ему в голову не приходило, что весовая категория разная.
В первый раз я тогда задумался о том, что люди, которые составляют афишу, руководствуются не важностью художественной составляющей, а важностью, прежде всего, финансовой. Потому что они лучше заплатят себе, вот и все.