Почему выступление кремлевского идеолога — это «даже не советская пропаганда», а «путинизм» кончается и бесполезен для транзита власти
«Сурков попытался завязать разговор о «транзите власти», но вышел практически на пустую сцену», — считает политтехнолог Глеб Павловский, комментируя нашумевшую статью «Долгое государство Путина». По его словам, большинство в РФ предпочитает просто сидеть по углам и ждать конца режима. О том, почему в России нет государства, но есть система гаджетов и девайсов, а для путинистов в сапогах «глубинный народ» — «неисправимый экстремист», Павловский рассказал в интервью «БИЗНЕС Online».
«В КАКОЙ-ТО МОМЕНТ МЫ ПЕРЕСТАЛИ СТРОИТЬ В РОССИИ ГОСУДАРСТВО, ПОТОМУ ЧТО ЭТО СЛОЖНО, КОНФЛИКТНО И ОПАСНО»
— Глеб Олегович, почему, на ваш взгляд, лаконичная и умная статья «Долгое государство Путина» Владислава Суркова была воспринята обществом так негативно? Почему хор критиков слился в один дружный негодующий вопль?
— Я считаю неправильным такое категоричное принятие в штыки статьи Владислава Суркова, независимо от того, насколько может быть оказаться ошибочной выстроенная им конструкция. Так или иначе, это попытка говорить о государстве, которое неизбежно меняет форму в процессе начавшегося, хотя и медленного ухода Владимира Путина. Если пресловутый «транзит власти» неизбежен, тем более нам надо понять, чем это государство является сегодня. И Сурков просто попытался включиться в дебаты, которые вообще, на мой взгляд, идут очень вяло в открытом публичном пространстве. Но он был немедленно заблокирован реакцией на его статью — и это очень интересно и характерно.
Реакция на сурковские измышления выглядит очень преувеличенной. Конечно, концепция Владислава Юрьевича не могла быть принята никем, кроме некоторых возможных ценителей его творчества. Но почему такое количество людей возбудилось и стало объяснять нам в соцсетях и со страниц СМИ, что это — плохо? Уже одно это можно приписать дефициту дебатов по вопросу транзита. Хотя построения Суркова можно рассматривать с самых разных точек зрения — в том числе и с культорологической (довольно точная попытка, как мне кажется, предпринята на этом пути публицистом Глебом Кузнецовым). Но это все равно выглядит крайне убого: в кузнецовской версии «Долгое государство Путина» — это такой самодельный вариант корпоративного государства. Совершенно правильно при этом вспоминается про Испанию и Португалию первой половины ХХ века — да, там много похожего. Однако в рассуждениях Суркова отсутствует понятие человека, живущего, прежде всего, в своей семье и в своем доме. Сурковское государство просто занимается абстрактной геополитикой, поверх отдельной человеческой личности и вне ее. И это очень любопытно, потому что это совсем не русская традиция. Кузнецов говорит здесь об язычестве, и в этом он, пожалуй, прав.
Вообще, в таких острых идеологических конструкциях, как у Владислава Суркова, очень легко искать слабые места. Но вопрос все-таки в другом: мы хотим обсуждать ту реальность, в которой мы живем, или нет? Или мы в штыки принимаем сам факт обсуждения российской системы, которую я, несмотря ни на что, назвал бы реально состоявшейся и уникальной, в чем-то даже аномальной. Ну да, она аномальна, такую систему мы создали, но что дальше? Куда мы должны двигаться?
Все сегодняшние споры крутятся вокруг аномальности системы, и я тоже в них участвую своими книгами и выступлениями. Последняя моя книга «Ироническая империя» в некоторых своих пунктах близка к тому, что говорит Сурков. Я рассматриваю «систему РФ», как я ее называю, не как политический режим и, в отличие от Владислава Юрьевича, не как государство (потому что в постсоветской России настоящего государства не было создано), а как некую распространенную модель поведения. И эта модель поведения отчасти является общей для элит и для народа.
— В чем слабые места сурковской «философии истории», о которой вы говорите?
— Я оставляю в стороне ужасную и удивительно убогую для Суркова критику Запада, которая просто на уровне Демьяна Бедного. Это какая-то агитка, непонятно для кого написанная, и вряд ли она кого-то в чем-то способна убедить. Но Владислав Юрьевич, как и любой другой человек, имеет право не любить Запад. Что же делать, если западная цивилизация по каким-то причинам вдруг стала для него отвратительной.
— Со времен Белинского и Герцена считается, что «настоящий русский интеллигент» обязан любить Запад и расшаркиваться перед ним.
— И все-таки это не так важно. Важнее, что он говорит о системе. Мы действительно построили систему (и здесь я готов говорить «мы», потому что тоже в этом участвовал), которая выглядит успешной, но при этом не является государством. В какой-то момент мы перестали строить государство (а это сложно, конфликтно, опасно), мы отказались от создания сильной судебной власти, независимой от центра, и это имело катастрофические последствия. Что же мы создали? Мы создали систему гаджетов и девайсов — оперативную систему манипуляций и управления и опять-таки управления не бюрократического, не административного или корпоративного, а в стиле обороняющейся армии. Где все, что вокруг, включая население, ландшафт, города и деревни, дома и церкви, рассматривается исключительно как боевые ресурсы.
— Я помню, что в начале нулевых, на исходе первого срока Путина, всплыла очень любопытная концепция «Крепость Россия».
— Да, но, к сожалению, эта армия мародеров не расстреливала, и, вероятно, поэтому, мародеры постепенно заняли в ней командные позиции и накинулись на все, что они видят на ландшафте, который считают своим.
«СТРАНА СУЩЕСТВУЕТ ДО СИХ ПОР БЛАГОДАРЯ ГЛОБАЛИЗАЦИИ, И ЕСЛИ ВЗЛЕТАЕТ ИНОГДА, ТО НА ЕЕ КРЫЛЬЯХ»
— Так в чем же все-таки слабость «долгого государства»?
— Скорее в чем здесь подлог? Пожалуй, в том, что текущие свойства системы описываются как некие вечные устои. Например, мы можем признать, что, да, путинская система базируется на поддержании противоречий между населением страны и элитами. Здесь и возникает у Суркова термин «глубинный народ». Но, во-первых, элиты у него не имеют отношения к образованию государства, что само по себе очень смешно. Послушайте, а кто эту государственность, хорошую или плохую, веками создавал, а потом разрушал, чтобы воздвигнуть новую? Неужели сам «глубинный народ»? Нет. Значит, все-таки некие элиты. Но в сурковском представлении элиты то и дело космополитически воспаряют и не содержат в себе государственного пафоса. Это достаточно нелепо.
Простите, но страна существует до сих пор благодаря глобализации, и если она взлетает иногда, то на ее крыльях. И она не может брезговать глобализацией, потому что вся на ней стоит — это как пчелы против меда. Да, в моем видении РФ — это местный уникальный феномен глобализации, ее фрагмент. Для Суркова население Федерации загадочно, поскольку, цитирую, «глубинный народ» недосягаем «для социологических опросов, агитации, угроз и других способов прямого изучения и воздействия», и только «редкие обществоведы возьмутся точно определить, равен ли глубинный народ населению или он его часть». Позвольте, кто же тогда создал государство, как не избранные от этого же самого народа? Видимо, они и были элитой. Да, суворовский солдат удивителен хотя бы тем, что, будучи крепостным рабом, он в то же время мог действовать свободно и раскрепощенно. Но это потому, что элитный Суворов установил в своей армии такую атмосферу признания солдатского достоинства, которое мотивировало его «чудо-богатырей». Или еще говорят, что «декабристы были страшно далеки от народа». Но кто это сказал? Владимир Ильич Ленин, который, вероятно, не знал, что декабристы были на самом деле страшно близки к народу: будучи барами, они воевали и жили вместе с простыми людьми и точно не таскали у них еду из котла, а ели вместе с ними, в отличие от нашего «премиального класса». Какую бы эпоху из российской истории мы ни взяли, мы видим некое установившееся взаимодействие населения и элит.
Но Сурков как бы убеждает нас: «Вы не смотрите на то, что у вас прямо перед глазами. Существует и то, что вы не видите. Не смотрите на то, что есть, а слушайте меня — я вам расскажу». Я, честно говоря, думал, что Владислав Юрьевич здесь проведет параллель с квантовой реальностью, которую тоже никто не может увидеть, но она есть. Однако квантовый физик действует в рамках науки, он строит проверяемые маршруты реальности, а Сурков строит схему между вами и реальностью — это большая разница! Причем он и раньше этим занимался, когда считал, что не следует допускать людей до рассуждений, как они живут. Он говорит о «глубинном народе», и тут у него в тексте возникает Владимир Путин.
— Да, как «контактер», медиум, единственный, кто может достучаться до загадочной народной субстанции, «недоступной для соцопросов».
— И как единственный, кто кроме самого Суркова, знает о «глубинном народе». Я уж не говорю о том, что он своей статьей Путина мумифицирует, заживо превращает в символ и возводит в нечеловеческую величину из политика, который в самом деле достиг многого, но многое уже потерял. Помните, Владислав Юрьевич говорит о путинском «умении слышать и понимать народ, видеть его насквозь, на всю глубину»? Ну включите останкинское телевидение — это и есть, пожалуй, образ народа с точки зрения данного государства. Однако в большей степени это оскорбление народа, нежели видение его.
Любопытно, что, какой бы вы ни взяли уклад жизни в РФ, вы увидите глобализированные уклады. Взгляните на Приморье — фактические это «приокеанье» и «прикитайе». Приморские жители живут в по-настоящему космополитической реальности, которую диктует им близость КНР и других стран. Или другой пример — мегаполисов в России немного, но они есть, десятка два, наверное, наберется. Эти города — шлюзы в большую глобализацию. Они вообще наполовину живут вне страны. Или возьмите юг России, богатый, экспортирующий зерно. Знают ли те, кто в Москве пролоббировал антисанкции вопреки желанию граждан, что они бьют по южному населению сильнее, чем американские внешние санкции? Тем не менее и здесь мы видим силу, ориентированную на глобальный мир. Еще один яркий пример — ВПК: он работает не столько на оборону, сколько на торговлю оружием (иногда за кредиты). Все это — глобальные сегменты, и где здесь затаившийся «глубинный народ»? Он живет где-то, у него есть крыша над головой или это бомжи? Есть ли у «глубинного народа» семьи, планы на воспитание детей? Это все обойдено молчанием у Суркова.
Конечно, здесь можно отыскать несколько скрытых подтекстов. Очевидно, что Владислав Юрьевич тоже ироничен по отношению к предметам, которые описывает, поэтому я и упоминаю о своей «Иронической империи», в которое все выглядит иначе, чем называется. Сурков тоже пытается мягко, незаметно критиковать, но критиковать, не выглядя критиком и совершая все эти пассы перед носом своего читателя, оставаясь путинистом.
Да, Владислав Сурков — путинист, но путинизм в старом виде кончается, он невозможен и бесполезен для транзита. Между тем наследство Путина колоссально, и оно останется в каком-то виде (в каком именно, мы не знаем). И Сурков пытается моделировать идеологию этого следующего путинизма. Пусть это неудачная попытка, но она достойна того, чтобы быть рассмотренной.
«В ПРЕДСТАВЛЕНИИ СИЛОВЫХ ПУТИНИСТОВ НАРОД — НЕИСПРАВИМЫЙ ЭКСТРЕМИСТ И ТАЙНЫЙ ТЕРРОРИСТ»
— Что такое путинизм в принципе?
— Я бы назвал его разновидностью глобализма в русском варианте. И он, конечно, будет участником дебатов о будущем России. Но загвоздка в том, что путинизмов много. Вот Сурков только что предложил свой.
— Вы как-то говорили, что путинизмов настолько много, что они способны побороться между собой.
— Смотрите, они уже начинают эту борьбу! Если внимательно почитать людей, ругающих Суркова, несложно будет заметить, что многие из них сами находятся в обслуге у Кремля, причем в прямой обслуге. Это понятно, там вполне в обиходе так называемые аппаратные терки. К тому же Владислав Юрьевич всегда был в аппарате — даже на пике своего могущества — белой вороной. Его многие не любили и даже ненавидели. И вряд ли любовь к нынешнему помощнику президента усилилась теперь, когда он ослабел. Но он один из немногих аппаратных людей, кто является идеологической машиной, если хотите. Сурков производит идеологию, как печень производит желчь. И это важное его свойство и далеко не худшая из версий путинизма, которые мы можем видеть. Ведь есть же еще путинизм в сапогах, с разговорами о «кристальном чекизме» и общей коррумпированности! Представьте себе, это тоже путинизм, и он также хочет выйти вперед.
— То есть он тоже претендует на свою долю в «долгом государстве».
— И выйти вперед для него, я думаю, важнее, чем для Суркова. Владислав Юрьевич, в принципе, парень отчаянный, и, если он станет жертвой следующего исторического поворота, возможно, это его даже утешит. А такие люди, как, скажем, полковник Дмитрий Захарченко (полковник полиции, задержанный в сентябре 2016 года сотрудниками ФСБ России; имущество семьи Захарченко на 9 млрд рублей обращено в доход государства — прим. ред.)? У каждого из них есть, по меньшей мере, квартира с полумиллиардным припрятанным запасом, и потеря всего этого их не устроит. Мы видим, что их взгляды пытается экстраполировать то Изборский клуб, то Алишер Усманов. Но, пожалуй, лучше всего их взгляды выражают действия прокуратуры против режиссера Кирилла Серебренникова.
Так что путинизмов много, но Сурков выходит здесь с открытым забралом. Он прямо говорит, что верит в этот режим и этот порядок. Но тогда ему надо защищать тот факт, что в полицейских отделениях РФ пытки по отношению к «глубинному народу» давно стали нормальным делом. Простите, но ведь еще при императрице Екатерине Великой это запретили. Пытки вернул лишь Иосиф Сталин. Причем он возвращал их через усилие, через сопротивление своего аппарата, который приходилось «убеждать» директивами: да, так надо, так можно. Потом это рухнуло в 1953 году со смертью вождя народов. И нате вам — спустя годы мы снова возвращаемся к практике пыток! Это что, «глубинный народ» делает? Или элитные космополиты? Нет, почерк не похож ни на космополитов, ни на глубинный народ.
— О пытках в России говорят не первый год. Я помню, что сталкивался в своей работе с целым «Комитетом против пыток», который изучает эту проблематику.
— Очень хорошо, что пытки как явление стали наконец замечать. Я требовал этого еще лет 20 назад. Практика пыток вернулась к нам с Первой чеченской войной, которую возмутительным образом вели силами милицейских омоновцев. И многие буквально заразились этой новой нормой.
Я не раз писал о том, что силовой путинизм смотрит на население как на носителей той или иной заразы — террористической, экстремистской и т. д. В рамках этого путинизма совершенно естественно взять буквально по двум-трем словам какого-нибудь мальчишку или девчонку и силой выбивать из них признания. А потом, конечно, сделать себе на этом звездочку.
Носители силового путинизма даже не особо злые люди, они просто так смотрят на «глубинный народ». В их представлении этот народ неисправимый экстремист, тайный террорист, партизан и носитель революционного потенциала, что они вообще ненавидят и ужасно боятся. В конце концов, 100 лет назад была одна революция, а 30 лет назад — другая.
Путинизмы, о которых я говорю, где-то между собой договариваются, а где-то — нет. Но мы должны по крайней мере выслушивать их, когда они выходят на публику со своей позицией, и, конечно, их критиковать.
«В ЧЕМ ЗДЕСЬ ЭТАЛОН? В ТОМ, ЧТО МЫ ВЕДЕМ НА СОБСТВЕННОЙ ТЕРРИТОРИИ ПАРТИЗАНСКУЮ ВОЙНУ СО СВОИМ НАСЕЛЕНИЕМ?»
— Владислав Сурков долгое время считался неофициальным куратором Донбасса…
— Он им и остается, насколько я могу судить.
— Но насколько успешен опыт общения Владислава Юрьевича с «глубинным народом» востока Украины? Ведь Донбасс, как замечают многие, сдувается на глазах.
— Я потому и не хотел погружаться в такую легкую работу, как полемика с Сурковым, который все равно не имеет возможности ответить. Хотя бы потому, что он чиновник. Но мне лично было смешно читать у Владислава Юрьевича про «собирание земель» как про задачу нашего сегодняшнего государства. Не будем говорить про Крым — вспомним про Донбасс. Хорошо, «собрали», и что там теперь творится? Там есть нормальная жизнь, там есть — я уж не говорю про демократию — упорядоченная и безопасная повседневность? Это что, та модель собирания земель, которую они предлагают другим? Как сказал как-то по другому поводу Путин: «Нет, такой демократии как в Ираке, нам не надо!» Могу добавить: и такой демократии, как в Донбассе, нам тоже не надо! Даже в Ростове ее будет побольше.
Возвращаясь к началу беседы: наше государство на самом деле не государство, и поэтому оно не в состоянии ничего предложить. Оно не несет в себе никакого образца, эталона или идеала. На самом деле в России глобализированная космополитическая власть, совершенно лишенная идейности. И это, конечно, слабая позиция для РФ — особенно сегодня, когда она троллит Запад. При этом Запад и сам не в лучшем своем состоянии, но у него есть идеалы и ценности, и он готов их защищать. А что же в России — мистический «глубинный народ»?
— Вы писали в своей серии книг, посвященных отечественной политической системе, что на место свергнутой коммунистической идеологии пришла сама «система РФ».
— Да, и Сурков блестяще иллюстрирует именно этот мой тезис. Система вообще не способна принять какую-либо идеологию — ни сурковскую, ни православную, ни какую-либо иную, ни, разумеется, демократическую, потому что демократия — это тоже идеология. И Владислав Юрьевич в своей статье описал именно этот пункт: нынешняя российская государственность, собственно, и предлагается в качестве идеологии. И кому? Нам и заодно всему миру! Более того, он считает, что Россия залезла в череп, проникла в мозги западного человека, что мы просто повсеместно завладели умами… Простите, но он что-то с чем-то путает. Это русская революция 1917 года в свое время завладела умами огромного количества людей. Не будем обсуждать, хорошо это или плохо и чем это закончилось, но это закончилось. А чем теперь мы можем завладеть умами? Тем, что мы «система РФ», то есть система нарушения правил? Да, эта система раскованна, как умелый солдат под не слишком сильными наркотиками: он просто не знает страха и прет напролом. Или как партизан, который вообще не знает правил войны и делает все что угодно, чтобы причинить боль противнику. Но где здесь эталон, идеал? В чем он заключается? В том, что мы ведем на собственной территории партизанскую войну? И с кем — с собственным населением? С тем населением, которому мы говорим: «Да, мы имеем право забрать у тебя еще немножко денег. Но ничего, стерпишь. У тебя есть стиральная машина и телевизор, так что перебьешься».
В общем, все это неприлично, но мы постепенно подходим к перечню проблем, которые и являются повесткой дня для транзита. Вместо этого нам заявляют: «То, что есть, — это самое лучшее из того, что может быть». Извините, но это даже не советская пропаганда, которая местами была даже тоньше и убедительнее. Это то, что называется, «жри, что дают». С этим тезисом Россия не только не преуспеет, но в самом деле рискует стать врагом человечества. Нам это совершенно не нужно. Потерять репутацию можно быстро, как мы это уже видели, а вот вернуть ее — очень долгая работа.
«ИДЕЯ ТОГО, ЧТО «ПРЕКРАСНАЯ РОССИЯ БУДУЩЕГО» САМА ПОСЛЕ УХОДА ПУТИНА СТАНЕТ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ, — ЭТО ТАКАЯ ЖЕ МИСТИКА, КАК «ГЛУБИННЫЙ НАРОД»
— Помните, у Джорджа Оруэлла в романе «1984» О’Бра́йен говорит Уинстону: «Цель власти — власть»? И — никаких идеологий. Разве Сурков не повторяет тот же тезис, когда пишет, что брутальные конструкции нынешнего государства бесхитростно выпирают наружу?
— Он прав: они действительно выпирают. И к этому я могу добавить, что, например, социальное неравенство прячут даже самые авторитарные и жестокие режимы (во всяком случае, после Ассирии и Древнего Египта). Они стараются скрыть его, задрапировать, уверить всех, что его не так много. А наша система опять-таки выпячивает все это наружу, равно как и насилие. Для чего? Неужели для того, что погрузить страну в состояние постоянного согласия? Потому что, дескать, может быть хуже. «Хочешь выжить?» — как бы спрашивает система. «Хочу». «Ну раз ты хочешь, то мы тебя, наверное, не тронем, но, возможно, заберем часть твоих пенсионных денег». Вот такое общество мы наблюдаем.
Но не стоит чрезмерно фашизировать Владислава Суркова — он, я думаю, не фашист (даже в итальянском или испанском варианте). Он ищет какую-то работоспособную идеологию для системы и не понимает, что, помимо этого, есть запрос на нормальность. Просто верните нам нормальную жизнь. Не западную — нормальную! А вместо этого нам говорят: «Нет, в любом случае у вас будет то, что есть». А это очень плохая позиция для осуществления ненасильственного транзита.
— А нормальность в вашем понимании — это враг путинской элиты?
— Была другая попытка упорядочить реальность — эпоха так называемой управляемой демократии, в которой Сурков, отдадим ему должное, сыграл очень большую роль. Эта эпоха длилась с 2000 по 2011−2012 годы. Она вместила в себя три президентских срока: два путинских и один медведевский. В этот период элита была ориентирована на некий тип нормальности. При этом были совершены серьезные политические ошибки, потому что это была нормальность, купленная ценой деполитизации населения. «Глубинному народу» как бы сказали: «Вы уходите из политики в глубину и там живете, смотрите телевизор, а у вас растут социальные выплаты и зарплаты, индексируются пенсии». Это был определенный тип режима. Тогда, между прочим, было даже запрещено говорить о врагах. К примеру, когда мы сидели и планировали телевизионные программы на неделю, то тщательно удаляли оттуда конфликтность. Россия должна была стать бесконфликтной, отдохнуть от реформистских тревог и катастроф 1990-х годов, наесться и обжиться имуществом. И Сурков, несомненно, был горячим сторонником и одним из двигателей этой концепции. Он не говорил тогда о «глубинном народе».
Так что в тот период таких вещей, о которых нам сегодня приходится говорить, не было. Была, правда, чрезмерная враждебность к уличной оппозиции.
— Их в ту пору называли «несогласными».
— Многие себя называли несистемной оппозицией и тогда. Эти люди тоже натворили ошибок, потому что надеялись повторить в Москве то, что было в Киеве в 2004 году. А это было попросту невозможно и бесперспективно. Но в любом случае реакция власти на оппозицию была чрезмерной, ожесточенной, и уже тогда было искажено правовое поле. Но все-таки это было не то, что теперь, и не заходила речь, чтобы выставить наружу силовые ребра и размазывать печень «несогласных» по асфальту, как и в те годы уже призывали некоторые товарищи.
В любом случае я бы не стал подбирать к статье Владислава Юрьевича какие-то цитаты из авторитарных и фашистских текстов. Это несложная задача, если владеть поиском в Google. Но дело же в не этом, а в том, что Сурков вышел практически на пустую сцену. И разнообразные эксперты, которых много сегодня и в оппозиции, и во власти, не пытаются вести с ним дебаты о путинизме и путинской России, а предлагают просто ждать. То есть перейти всем в зал ожидания и там сидеть по углам и ждать конца режима. А вот потом эти люди, дескать, готовы возглавить страну. Правда, непонятно, с каким багажом в руках они намерены это сделать. На основании чего они будут проводить свою люстрации и реформы?
Это, разумеется, несерьезно. Нужны дебаты по повестке дня, которая будет очень сложной и тяжелой. Что касается статьи Суркова, то ему бы я не засчитал этот выход к снаряду, потому что он выступил ниже своих возможностей. А главное — ниже своего уровня ответственности, которую он реально несет за то, где мы находимся. Но, с другой стороны, прочим тоже гордиться нечем, и хору критиков я бы предложил самим разразиться статьей на эту тему, но избегая цитат из чужих трактатов. Потому что идея того, что «прекрасная Россия будущего» сама после ухода Путина станет демократической — это такой же мистический «глубинный народ», но только в другом разливе.
— Что же будет после Путина? К чему нам следует готовиться?
— Я думаю, что первым пунктом нашей повестки дня должен стать переходный период. Мы не можем сегодня сказать, сколько он продлится, но мы обязаны предложить задачи для него, чтобы хотя бы превратиться в минимально устойчивое государство. Сегодня устойчивость обеспечивается примерно так: зашли в тупик с экономикой, но зато взяли Крым, зашли в тупик на Украине, но ломанулись в Сирию. Как вы понимаете, надолго этого не хватит. Одной Центральноафриканской республики уже недостаточно, чтобы решить проблему снижения жизненного уровня и пенсионной реформы. Так что надо менять стиль управления и вводить элементы государства. Самый ближайший и важный элемент — это судебная власть, о чем я уже говорил. До сих пор мы живем в государстве, где нет реальной судебной власти, а есть особая корпорация, включенная во внутреннюю игру силовых корпораций, которые превращают в пытку или же в постоянную угрозу жизнь оппозиции, предпринимателей и простых людей. Те, кто не обратил внимания на дефицит судебной власти в 1990-е годы, безусловно, несут ответственность за сегодняшнее положение. Но, если уж у таких жестких азиатских государств, как Сингапур, это получилось, то почему не получится у нас? Да, кому-то на первых порах будет больно, но никак не больнее, чем многим сейчас. Даже у императорской России благодаря реформам Александра II получилось создать независимую судебную систему. Надо просто не ставить себе мистических задач о необыкновенном взаимопонимании вождя и народа, а просто решать очевидные вещи и двигаться step by step в завтрашний день.
