С 2014 года территория "Донецкой народной республики" не подчиняется законам Украины. Из-за этого год назад на территории ДНР прекратилась программа заместительной терапии. Специально для СПИД.ЦЕНТРа журналистка из Донецка Светлана Дурбой записала серию монологов ВИЧ-позитивных наркопотребителей о том, как изменилась их жизнь.
В Донецке последний пункт выдачи метадоновой терапии закрылся летом 2016 года, а бупренорфиновой – на год раньше. В 2014 году было зарегистрировано 246 человек на 100 тыс. с диагнозом "Наркомания". После закрытия заместительной терапии наркопотребителей сталобольше.
40% участников ЗТ в Донецкой области — ВИЧ-положительные, 70-80% имеют гепатит С и туберкулез. После отмены заместительной программы многие участники программы скончались из-за передозировки, суицида или сопутствующих заболеваний – это неофициальная информация от представителя одной из местных ВИЧ-сервисных организаций. Официальных данных о смертности наркопотребителей в ДНР просто нет, хотя в Крыму, после запрета метадоновой терапии, погибли по меньшей мере 10% из 800 клиентов.
Официального запрета на заместительную программу в ДНР нет. Но провезти наркосодержащие препараты через блокпосты и таможенные контроли не представляется возможным. Некоторые наркопотребители, проживающие в ДНР, остаются участниками заместительной терапии. Периодически выезжая за линию фронта, они получают необходимые препараты по рецепту.
СПИД.ЦЕНТР записал несколько монологов клиентов заместительной терапии – о жизни "до" и "после".
Андрей, 44 года
В первый раз я попробовал "болтушку" (эфедрон — прим.) в 14 лет. Для меня это было дико, но интересно. Регулярно употреблять начал после первого срока, в 92-ом. Потом все перешло в систему: найти бабки, достать дозу. У меня все было с перерывами: мог колоться пару суток, а потом восстанавливаться несколько месяцев. Я пробовал все — первитин, бупренорфин, героин, "беляшку" (эфедрин – прим.), метадон. Сейчас я не употребляю, но пью. Лучше, конечно, колоться: под маком хоть адекватно соображаешь, а из-за пьянок я три раза сидел. Я и сейчас не против уколоться, но нет возможности.
Через пять лет после первого срока я узнал о том, что у меня ВИЧ. Получилось так, что я сдал анализы, а через две недели меня посадили (Андрей отбыл несколько сроков за хулиганство – прим.) Я уже двадцать лет живу с ВИЧ, стою на учете в больнице и получаю терапию. В ДНР ее выдают на несколько месяцев, перебоев с поставками лекарств нет.
На заместительную терапию (ЗТ) я записался, когда начались проблемы с маком. Знакомые, которые его поставляли, поумирали, а остальные продают негодный продукт. Тогда я и запил. Лезть в "электричку" (дезоморфин – прим.) мне не хотелось. Я раньше на алкашей смотрел и думал, что никогда так пить не буду, а потом сам превратился в такого. Когда понял, что пора выбираться, пришел на ЗТ. Думал, что пару тройку месяцев похожу, а затянулось все на пять лет.
Программа работала просто: нужны были анализы от нарколога и инфекциониста, а также справка, что я ВИЧ-положительный. За одним врачом закреплялась группа из двухсот человек. Каждый день одно и тоже: заходишь в кабинет, тебе раскатывают метадон и дают стаканчик с водой, показываешь рот и едешь домой. Если ты куда-то уезжал, тебе давали сопроводительное письмо, в котором врач указывал препараты и дозы. На новом месте врач вскрывал конверт, ставил на учет и выдавал препараты.
Метадоновая терапия для меня была "торбой" (на жаргоне торба – бессознательное состояние после приема наркотиков – прим.) Нужно было каждый день с восьми часов стоять в очереди за таблетками, из-за этого я не мог устроится на работу. После того, как препарат начинает действовать, ты расслабляешься и уже ничего не хочешь. По сути, это переход с одного наркотика на другой. Начинаются панические атаки: ты просыпаешься среди ночи в холодном поту и думаешь о том, как скорее бы уже поехать за дозой. Сначала я пил метадон по 120 мг, потом начал сбрасывать до 50 мг. Этого было мало – шел догоняться пивом или водкой.
В итоге мне надоело поднимать и опускать дозировку, перешел на бупренорфин. Под ним становишься более общительным, соображаешь как нормальный, адекватный человек. Под метадоном состояние – будто у тебя шиза. Я пытался самостоятельно уйти с заместительной терапии, мог неделями не ездить в центр, но потом снова возвращался. Подсознательно знаешь, что если тебе плохо, то можешь приехать и получить новую дозу. Я знаю многих, кто после метадона догонялись опиатами. Терапия была для них дополнительным пайком.
С терапии сложно уйти самому, часто единственный выход – смерть.Но с началом военных действий я сказал себе, что смогу выдержать, и ушел. Невозможно было видеть каждый день одни и те же сумасшедшие рожи. Начал смотреть по-другому на людей и на себя. Я бы ушел и раньше, но держал сильный страх, что сам загнусь. Врачи постоянно пугали: "Если бросишь сразу, то ты труп. От терапии нельзя отходить, к тому же ты ВИЧ-положительный". Если бы не перемены в стране, неизвестно, насколько бы еще все затянулось. Сама по себе ЗТ – пожизненная петля.
После того, как ушел, я просидел дома полтора месяца: все время не спал, было очень тревожное состояние. Ломка была скорее не физическая,а больше психическая: появились мысли о суициде. Не видел ни прошлого, ни настоящего, уж тем более будущего.
Очень много моих знакомых поумирали после закрытия заместительной терапии. Когда программа перестала работать, люди начали возвращаться к кустарным наркотикам: умирали от передозировок, инфекций и прочего. Многие не выдерживали, совершали суицид. Год назад мой друг где-то нашел мак: сварил, принял и умер.
У программы были и свои плюсы. Некоторых знакомых я сам привел на ЗТ, потому что они у меня на глазах погибали от "крокодила". Заходишь к ним в гости и уже с порога чувствуешь эту вонь. Таких называли "щелкунчиками", потому что челюсть сгнила, начинала отмирать кожа, от человека уже ничего не оставалось. В этом плане метадон, конечно, лучше. Он был удобен тем, что знаешь, куда поехать, где получить и принять без криминала.
Сейчас в ДНР нет центров помощи и люди просто умирают. Очень много бездозников, которые подсели на иглу и не знают меры. У меня всегда была боязнь передозировки: я считаю, что лучше немного вколоть, а потом догнаться. Но эти сразу колят по 10-20 кубов, а потом умирают.
Сейчас я работаю охранником на пасеке: сижу среди зверей, птичек и полей. Тоже своего рода терапия, вдали от людей. За три года я ни разу не выехал из Донецка, только недавно посчастливилось отдохнуть.
Записала: Светлана Дурбой