Бродский. Ниоткуда
Чего мне всегда не хватало в поэзии Бродского, так это живой эмоции автора. И к счастью и к несчастью у меня есть возможность слышать, как читает свои стихотворения он сам. Именно это отравляло мой безоговорочный восторг до вчерашнего дня. Я думаю, что техника его чтения была своеобразным вызовом читателю, мол, сам найди свою эмоцию, а я буду беспристрастен как демиург. Что же, тоже способ. Но я хотел слышать его шёпот, крик, стон, тоску, радость, а их-то и не было. И отсутствие жизни в этих прекрасных словах делало их математически-безупречным гением, но вовсе при этом безжизненным гением. Нет, я слышал все вышеупомянутые состояния в словах автора, но я хотел слышать самого автора, если вы меня понимаете, конечно. Что же произошло вчера? Вчера его слова ожили, они наполнились и стонами неразделённой любви, и обидой оставленного мужчины, и тоской по матери, и печалью по безразличной родине, и эхом его шагов по вечному диабазу мостовых. Там было всё, о чём я так мечтал и даже, несомненно, больше. Я сидел, боясь неловким движением нарушить это волшебство. Мне казалось, что стоит мне только изменить позу на своём неудобном стуле и всё прервётся, вновь я услышу эту неодушевлённую монотонность и, в редкие мгновения, она приходила, но при этом жили актёры на сцене, жестами, движением, мимикой наполняющие бессмертные строки. И была набережная Неисцелимых, и была Нева, и была сама жизнь, такая страшная и такая же прекрасная, потому что настоящая Жизнь и страшна, и прекрасна одновременно. Я сидел, практически не дыша, и чужие слова становились бесконечной, метафизической татуировкой, проступающей на моей коже мириадами покалываний узнавания смысла. Почти забытого смысла, но, к счастью, только почти.
И когда над каналом, что отделял меня от действия, затих последний звук, я понял, что монотонность автора уже никогда не сможет меня обмануть, потому что я только что прожил вместе с ним все его эмоции и они стали частью моей реальности.