Асият Иосифовна Кружелица, новый директор 20-й школы, была по национальности горская еврейка. Ее предки, в течение нескольких поколений жившие на Кавказе, испытали на себе воздействие многих «национальных кровей» - и горских, и русских, и украинских – но все же сохранили национальную идентичность, передаваемую по материнской линии. Внешне это отразилось в облике Кружелицы в виде характерной носовой горбинки на бледном, слегка вытянутом лице, а также в «уклончивом» его выражении, которое могло абсолютно не соответствовать эмоциям и чувствам, которые она в данный момент переживала.
Еще один характерный национальный признак, но уже внутренний – абсолютная преданность семейно-родовым ценностям. Для Кружелицы вне ее семьи (а у нее кроме мужа-украинца, были две дочери и несколько внуков) практически не существовало никаких ценностей. Она искренне, хотя и скрытно недоумевала, когда кто-то из ее сверстниц (а ей недавно исполнилось 50 лет), «горячилась» не по поводу «мужа, деток и внуков», а по поводу политики, проблем экологии или еще каких-нибудь «абстракций», которые не имели прямого отношения к семейным ценностям. Ей это казалось не просто непонятным, но «ненормальным», в такие моменты она замолкала – если это был общий разговор – и начинала как бы сбоку посматривать на «горячащихся» как на представителей «другой цивилизации».
Однако глупой и «ограниченной» назвать ее тоже нельзя было. Если в том обществе, где она находилась, принято было считать важным те или иные вещи, она, несмотря на отсутствие внутреннего интереса и умело маскируя это самое «отсутствие», могла заставить себя «погрузиться» и достичь уровня их познания, достаточного для поддержания если не имиджа знатока, но уж никак не полной невежды.
После окончания пединститута она, недолго проработав учителем математики, почти двадцать пять лет просидела в краевом управлении образования в качестве рядового «специалиста». Мимо нее прошла смена экономических формаций, государственных устройств, сменились сами века и даже тысячелетия, а она так и сидела в своем отделе, на перерывах попивая чай с «девочками» и обсуждая очередные заботы детей и следом внуков. На том бы и закончилась, видимо, ее карьера, если бы не одно новое обстоятельство. Ее зять, став министром в краевом правительстве и будучи в дружбе с министром образования, посчитал не очень престижным для своей тещи занятие такого скромного места и предложил ей перед пенсией (в том числе для выработки ее необходимого уровня) несколько лет поработать директором.
Зятя Кружелица боготворила. Он был намного старше ее дочери, и в ее представлении казался воплощением «настоящего мужчины» - всеми уважаемого, материально обеспеченного, самостоятельного, властного и, главное, выше всего на свете ставящего свою семью. Слегка внутренне поколебавшись, она все-таки не решилась ему отказать, тем более что работа директора не казалась ей особенно сложной. По прежней своей должности она часто имела дела с директорами школ, инструктируя их в тех или иных вопросах, и их «покладистость и исполнительность» отпечатались в ее сознании как нечто само собой разумеющееся. Она думала, что и в их школах так же четко действует система «администрирования и субординации»: директора отдают распоряжения завучам, завучи - учителям, учителя – ученикам – и эта отлаженная десятилетиями машина работает так же слаженно и без сбоев, как и у них в отделе.
В 20-й школе поначалу, ей показалось, так оно и было.
Сразу после назначения она выступила перед учителями и старшеклассниками с заявлением, что «ничего менять не будет», что все лучшее «сохранится без изменений», а она будет только поддерживать «славные традиции» школы. В чем заключались эти «славные традиции» она имела слабое представление, но знала, что с таким «ритуальным заявлением» выступают все люди, оказавшиеся в подобной ситуации, и потому поступила так же. От предыдущей директрисы, с которой она была немного знакома, Кружелица знала о роли Сирины Борисовны в школе, поэтому главной ее задачей было избежать конфликтов со «всемогущим» завучем – что она и постаралась сделать в первую очередь. И действительно сделала, стараясь как можно меньше вникать в ее деятельность и «не мешать» ей в работе.
Однако постепенно начались непредвиденные трудности.
Для нее настоящим откровением стало то, что ее распоряжения, которые она старательно доносила на совещаниях до завучей и учителей, далеко не всегда исполняются. И хотя это происходило не демонстративно и открыто, а почти всегда под какими-нибудь благовидными предлогами – такая «тенденция» не могла ее не настораживать и даже пугать. Она постепенно поняла, что для того, чтобы решение было выполнено, его не просто нужно «отдать», а «продавить», применив разнообразные неадминистративные методы (уговор, поощрение, запугивание, шантаж, угроза…), а поскольку она явно не была готова к подобным методам, то ей легче было действовать через Сирину, которая на этом, как ей сказала предыдущая директорша, «собаку съела». Сирина Борисовна же по отношению к новому директору применила старую и испытанную тактику «дозирования информации». Она не спешила ей разъяснять все непонятные моменты, а ждала, когда та сама к ней придет за помощью или просто попросит ее саму решить все «трудные» вопросы.
Постепенно до сознания Кружелицы стала доходить еще одна тяжело поддающаяся восприятию реальность - о том, что коллектив школы – это не одна серая послушная масса, к которой она привыкла в своем отделе, а настоящий и живой «клубок противоречий», со своими «сферами влияния» различных завучей, с борющимися друг с другом интересами «неформальных лидеров» и учительских группировок. Она почти стала в тупик, когда по нескольку раз на дню вынуждена была первое время принимать к себе «индивидуальных представителей» и целые «делегации» со взаимными упреками и попытками «склонения» ее на свою сторону.
И уж совсем Кружелица запаниковала, когда почувствовала, что всемогущий руководитель управления Перцов Константин Георгиевич стал протягивать к ней свои «щупальца». А он действительно словно «ощупывал» ее. Под предлогом «помощи молодому директору» он стал вызывать ее и «беседовать», ставя на вид «недочеты» предыдущего директора и давая понять, что ожидает от нее их скорейшего исправления. И, в конце концов, поставил на середину сентября «комплексную проверку учебно-материальной базы», мотивирую это необходимостью «инвентаризации состояния школы после капитального ремонта».
Кружелица узнала об этом за два дня до начала проверки и вся не в себе прибежала к Сирине Борисовне. Проговоривши несколько часов, они решили собрать срочное «совещание при директоре».
Эти «совещания при директоре» давно уже стали «притчами во языцех» для учителей 20-й школы. Они шли туда, сидели там и выходили оттуда со смешанными, но неизменно отрицательными чувствами, среди которых были и унижение, и отчаяние, и возмущение, и безнадежность, а главным был страх. Как-то исподволь, незаметно, но с каждым годом все «неизбежнее», казалось бы, технические «пятиминутки» и «инструктажи» приобрели характер многочасовых заседаний, где главным методом работы администрации стало методическое и преднамеренное «опускание учителя ниже плинтуса». Мало кто помнил, что когда-то этого не было, а молодые учителя – те вообще и не представляли себе, что может быть по-другому.
Совещание, не поздоровавшись с учителями, торопливо открыла Кружелица.
Она была одета в желтое платье, не очень ей шедшее, а когда сентябрьское солнце – уже не такое жаркое как в августе – выглядывало из бегущих вереницей ветреных туч и заливало ее солнечным светом, казалось, вспыхивала каким-то странным холодновато-желтым пламенем.
Рассказав о предстоящей проверке каким-то напряженным, но безжизненным голосом, она вдруг стала захлебываться эмоциями:
- Я, кажется, всегда, как пришла, к вам относилась со всей душой, но как это можно назвать?.. До сих пор у нас многие кабинеты не приведены в порядок. Мы когда договаривались об оформлении стендов?!.. Юлия… (Она не сразу вспомнила отчество Юленьки) Михайловна!.. У вас до сих пор в кабинете географии на месте стендов дырки…. А у вас, Тамара Трофимовна (это была пожилая учительница русского языка) как лежала грязь в углу после августовского приема, так и лежит до сих пор!..
И видя, что та хочет что-то возразить:
- Я сама видела – сегодня – да!.. Так что не надо возражать!.. Нет, скажите, а дома у вас также грязно?.. Но ведь это стыдно…. Пригласите меня, чтобы я посмотрела…
Голос ее все более и более рос по амплитуде высоты:
- Ну почему мы так безответственно ко всему относимся?.. Ольга Дмитриевна, - она вдруг резко обратилась к сидящей прямо перед ней Маевой, - вы когда лестницу уберете от окон вашего кабинета?..
- Асият Иосифовна, - там нельзя с детьми – опасно…
- Нет, уже давно нужно было договориться с плотником. Давно уже – а не к середине сентября…
Она еще минут десять, все так же захлебывалась эмоциями и обвинениями, перескакивала с одного предмета на другой - от плохого дежурства к поцарапанным партам, от недомытых окон к неношению сменной обуви, от несоблюдения формы одежды к малому количеству питающихся в столовой…
Максим Петрович и Василий по обыкновению сидели за одной партой в конце первого ряда. (Совещание, как правило, проходило в 25-м кабинете, кабинете русского языка и литературы, рядом с Учительской.) Петрович время от времени тяжело вздыхал и посматривал на Василия. Когда их взгляды пересекались, они, как бы понимая друг друга, улыбались, только у Петровича улыбка отдавала горечью, а у Василия легкой злостью.
После своего выступления Кружелица передала слово Сирине Борисовне. Класс, в котором как провинившиеся школьники, опустив головы, сидели учителя, затих еще более глухой и напряженной тишиной. Стало даже слышно, как гудит вентилятор невыключенного под учительским столом компьютера.
Глобина, тяжело ступая, вышла из-за парты и в отличие от директора стала не за учительский стол, а посредине класса, перед первой партой центрального ряда. Ее широкое темное платье с длинными рукавами странно гармонировало с зеленоватой чернотой ученической доски.
- Ну что, котики мои, хорошо мы начали год…. Я - вот, сижу и думаю: а мне зачем все это нужно, мне – пятидесятилетней тетке! – срочно собирать ваши журналы, смотреть и видеть – что всем, как говорится, похеру мороз?!..
Она грубо и резко произнесла последнюю «идиому», при этом как–то странно хмыкнула, а после сделала паузу и чуть отвернулась в сторонку. При этом в бледном профиле ее лица на черном фоне доски как-то резче проступили острые выступы глазных впадин. Но, кажется никто, кроме Василия не смотрел в ее сторону. Все смотрели на парты или еще глубже – под парты, себе под ноги.
- Многие даже страницы не заполнили, хотя журналы выданы уже неделю как… - Сирина Борисовна снова повернулась к людям. - А те, что заполнили…. Вам показать – да, хотя бы журналы наших аксакалов?.. Вот, возьмем журнал у Богословцевой нашей…. (Сирина взяла в руки классный журнал без обложки. Богословцева, учитель истории и классный руководитель, сидела слева от нее на первой парте.) Скажите – она человек вменяемый?.. Да, взрослый, вменяемый. У нее мозги на месте?.. Да – на месте. Скажете, мы говорили на прошлом совещании записывать полностью имена учителей?.. Говорили. И что же?.. Вот – смотрите!..
Сирина Борисовна резко и наугад развернула страницы журнала и выставила их напоказ.
- Смотрите, читаю: Голышева Н.И…., следующая страница - Маева О.Д…. Ну, и так далее… И это как называется? Вы меня действительно за сучку держите?.. Чтобы я как последняя сучара пеной здесь изводилась – глядишь, сдохнет пораньше?.. – она опять резко «вызверилась» на последних словах…
И опять сделала паузу, положив журнал на место. Тишина, казалось, стала еще звонче и пронзительней…
- Вон, он, котик – сидит, улыбается…. – неожиданно показала она в сторону Василия, хотя Василий и не думал улыбаться, а как-то напряженно всматривался в нее, словно ловя каждое слово. Ему было явно не до каких-либо «улыбок»…
- Вы знаете, что он приходил ко мне еще весной, еще до того, как голову разбил себе… И говорил: нельзя, мол, так, Сирина Борисовна, - мол, все люди боятся вас. Нельзя вас, котики мои, мол, запугивать…. Ну, ладно, думаю – я бабка старая, зае….ная (она сказала матерное слово абсолютно легко и естественно). Спасибо, вразумил, добрый молодец!.. Думаю – попробую, не буду ничего говорить…. Помните, в июне разве я вам что говорила, разве ругала вас по итогам года?.. Нет, котики мои. И что? И что?!..
Она снова возвысила голос, одновременно на лице у нее появилось выражение глубокого оскорбления…
- И оказалось, что все повернулись ко мне задницей…
Сирина снова сделала движение вбок, как будто реально хотела продемонстрировать сказанные слова…
- Нет, вы не меня не уважаете! Вы себя не уважаете!!!
Она вложила такую силу в свои слова, сделав на них акцент глухим, напряженным голосом, что Петрович чуть не застонал от жуткого чувства «невыносимости» происходящего. Он реально сдерживал дыхание, чтобы не застонать или даже закричать от «раздирающей неестественности» того, что видел и чувствовал. Кроме того, ему было стыдно, невыносимо стыдно! Причем стыдно за всех – за Сирину, за себя, за учителей, позорно склонивших голову, за все образование…
Сирина Борисовна тем временем, казалось, уже успокоилась и деловым голосом заканчивала свое выступление:
- Теперь делаем так. Завтра вы все ко мне по очереди с журналами. Так, котики!.. У меня теперь только одна дороженька. Раз вы не понимаете по-хорошему. Замечание – приказ, замечание – приказ. Ну, а тот, кто и в третий раз не поймет – думаю, нам надо будет уже подумать о расставании…
Она спокойно села на свое место с видом удовлетворения от только что законченной, тяжелой, но добротно сделанной работы.
После нее еще выступала «Ариша» - Арина Тихоновна Цыплакова - с новыми замечаниями о не вовремя сданном КТП (контрольно-тематическом планировании), неполном его внесении в АИС (автоматизированную информационную систему), незаполненных планах факультативов и неразработанных планах работы по «методической теме». После Ариши – еще полчаса замечаний от Котика Светланы Ивановны по «воспитательной работе» - отсутствию «дневников классного руководителя», графиков посещений городских мероприятий, сетки открытых мероприятий и планов родительских собраний…. Потом еще выступления заместителя по АХЧ (административно-хозяйственной части) о неубранной территории, несданных деньгах в «амортизационный фонд», дежурствах в недоделанном спортзале…
Все это длилось более трех часов и завершилось новым получасовым комментарием Кружелицы с новыми «наездами и угрозами». Петрович выходил из класса с тупой головной болью и глухим чувством безысходности в сдавленной от каких-то «невыдохнутых» эмоций груди.
(продолжение следует... здесь)
начало главы - здесь
начало романа - здесь