Пропутешествовав почти всю мою вторую беременность, к осени мы снова оказались в Москве. В той же съёмной квартирке в хрущевке, с видом на заплёванную детскую площадку ещё из моего детства.
Работы у мужа теперь не было. Оставались какие-то накопления на первое время, чтобы начинать новую жизнь и искать способы быть собой за деньги.
Всё как-то сразу пошло не так. Хозяин квартирки вдруг решил нам больше её не сдавать. Мы платили, наверное, треть того, что обычно платят за однокомнатную квартиру в Москве. По знакомству ж. Хотели даже доплачивать, но что-то у него там было сверхсрочное. Нам с нашими хоботами надо было срочно съезжать. На поиск новой квартиры не было времени, денег хватило бы впритык на два месяца оплаты и риэлтора.
Всегда, всегда, когда у меня некуда было идти или появлялись неразрешимые проблемы – я шла к своей бабушке. Она меня единственная любила вообще по-настоящему. Уже старенькая была, со своими тараканами в голове. Мать мою, свою дочь, не любила, а на мне что-то там у неё включилось такое и у нас был коннект. Притом она всегда мне помогала и поддерживала, даже когда я была вся в грязи и сама виноватая. В общем, бабуля пришла в очередной раз на помощь. Мы решили перетащить к ней вещи, пока не найдём подходящей квартиры, как-нибудь перекантоваться. Однушка, метров 35 квадратных.
Мать моя была в своих проблемах, виделись мы всё реже, от неё помощи не было никакой. Зато появилась у меня подруга, мы познакомились с ней осенью, и почти всю зиму провели вместе с ней и её семьёй. Она жила вместе с мамой и своей маленькой дочкой в большой трёшке. Её мама стала мне ближе, чем моя собственная. В их семье я впервые почувствовала, как мать может любить свою дочь, это было откровением. Мы стали там частыми гостями, оставались просто неделями, праздновали праздники, гуляли и веселились вместе.
Деньги, отложенные с сытой жизни, заканчивались. Муж нашёл какую-то работу, как частный фотограф. Платили мало. Подрабатывал курьером. Бабушка подкидывала мне денег. Но мы уже выживали. И у бабушки и у подруги мы были гостями, хоть и любимыми. Мне не хотелось рожать, некуда было как-то. Я уже перехаживала, а роды всё не начинались. Из ЖК названивала моя докторша, всё собиралась уложить меня принудительно. Мы с мужем, по старой схеме, съездили в тот же роддом и снова написали заявление о совместных родах.
Беременной ещё никто не оставался, знала я. И дождалась! Амелия осталась с бабушкой досматривать сны. Мы поехали в роддом вместе, на метро, через всю Москву. Это было очередное приключение, я была уверенна в себе. Муж был снова рядом, снова видел всё-всё, и помогал, как мог. Спасибо ему.
Роды прошли намного быстрее, чем в первый раз, но уже не так гладко. В моём изменённом сознании, снова было дикое одиночество и беззащитность. Вот откуда оно, если он был рядом? Вроде рядом, а всё равно отдельно. Очень близко и невероятно далеко… Я чувствовала грусть от этого и не могла назвать её словами, не могла даже нащупать эту мысль. В послеродовом все три дня я плакала. Гормоны, конечно, все дела.
Вот только сердце не обманешь. Эту тоску я с тех пор постоянно носила с собой. Что-то всё же произошло такое, наше слияние разорвалось именно там, именно тогда. Я чувствовала вину за неидеальные роды. И изо всех сил пыталась её не показывать. Мне было стыдно за себя. И за него. И за вторую дочку.
Она родилась крупнее Амелии, ей поставили 7 из 10 по Апгар. Она не сразу заплакала, её даже не сразу положили мне на живот, сначала приводили в чувства. И ещё у неё оказалась сломана ключица. Неонатолог сказала, что такое случается часто, когда ребёнок крупный, к выписке всё уже заживёт.
В целом, всё было хорошо. В роддоме было уютно, а снаружи всё сложно и непонятно. А главное, неотвратимо. Меня ждал очередной квест на выживание и умение приспосабливаться к обстоятельствам.