Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10 романа "День да ночь" в нашем журнале.
Автор: Михаил Исхизов
Ракитин проснулся от головной боли. Полежал немного, старался не шевелиться. Но боль не проходила. Охватило обручем голову и жало со всех сторон. А спать хотелось больше прежнего. Чувствовал, что спал всего полчаса, не больше. Значит еще полчаса у него в запасе. Это хорошо. Еще полчаса поспит, и голова болеть перестанет. Должна перестать. И нечего дергаться. Приказал Лихачеву, чтобы через час разбудил. Разбудит вовремя. По привычке глянул на часы и не поверил: три часа прошло. Не могло такого быть! Ведь только прилег. Протер глаза, уставился в циферблат. Все точно: три часа. Ракитина как пружиной подбросило. Что же получается? И вскипел. От беспокойства, что еще много надо сделать до ночи, и от того, что Лихачев не разбудил. А больше всего, наверно, от того, что болела голова. С пилоткой в руке, не застегивая воротничок гимнастерки, выпрыгнул из кузова машины.
Солдаты сидели кружком, слушали Опарина, посмеивались.
– «Врежу по полной! – решил Ракитин. – Лихачеву в первую очередь. Совсем разболтался. Во вторую – Опарину. Тут копать да копать, а они расселись и ржут как жеребцы. Весело им. Сейчас еще веселей станет».
Солдаты замолчали и встали. Видели, что командир зол на весь белый свет. Но вины за собой не чувствовали и не могли понять, чего он кипятится. Если из-за того, что не разбудили, так для него же и старались. Хотели, чтобы отдохнул.
– Почему не разбудил! – сержант уставился на Лихачева злыми глазами. – Тебе что было приказано?!
– Разбудить через три часа! – деревянно отрапортовал Лихачев, глядя на командира ясными глазами.
Опарин и Афонин переглянулись. Злиться из-за того, что ему дали поспать… И оба решили, что это он напрасно.
– Через час я тебе приказал!
– Никак нет! Через три часа! – Не мог Лихачев заложить Опарина, который не велел будить сержанта.
– Забыл, а теперь оправдываешься! Вот я тебе врежу за забывчивость твою!
– Через три часа, товарищ сержант! – упорно стоял на своем вытянувшийся в струнку Лихачев.
– Опарин! Через сколько я приказал разбудить?! – хорошим командирским голосом продолжал добываться истины Ракитин.
– Через три часа! – громко и четко, как этого требует устав доложил Опарин.
Глотка у него была покрепче ракитинской. Всем показалось, будто в воздухе что-то прошумело, как бывает, когда пролетит над головой тяжелая мина. Дрозд даже пригнулся и втянул голову в плечи. А Бабочкин с возросшим уважением посмотрел на Опарина.
«Сговорились они, – понял Ракитин. – Все хороши!»
– Сидим! Сачкуем! Кто копать будет?! – Продолжил он «врубать», сменив тему. – Дядя копать будет?!
– Плановый перекур! – доложил Опарин. – Укрытие для машины готово более чем наполовину!
Ракитин глянул: и верно укрытие для «студера» почти готово. Только сейчас дошло, что сорвался. Все из-за головной боли. Как начался день неудачно, так он и продолжался.
А тут еще Афонин. Поглядел на сержанта с участием и спросил:
– Может, приснилось что страшное? – Потом посоветовал: – Так ты все, что мерещится, близко к сердцу не принимай. Сон, он сон и есть.
«Ставят на место, – беззлобно подумал Ракитин. – Они тут вкалывали, а я спал. И наорал зря… А что он мог теперь сделать? Не извиняться же перед солдатами. Такое ни одному сержанту даже присниться не может. Прав или не прав, а извиняться перед подчиненными сержант не должен. Потому что он все равно прав. На том и армия держится.
Тут он и увидел Бабочкина. Чужой человек находится в расположении орудия, а командир ничего не знает. Здесь как раз и голос можно повысить. Но хватит, уже наповышал.
Ракитин приладил на место пилотку, застегнул воротничок, расправил гимнастерку.
– Кто такой? – спросил он обычным спокойным тоном, как будто не он сейчас «врубал».
– Младший сержант Бабочкин, корреспондент газеты «За Родину».
– Документы?
– Есть и документы. – Бабочкин отошел к брустверу, где лежали его вещи, вынул из кармана гимнастерки небольшую книжицу в зеленой обложке и передал ее сержанту.
– Понятно… – Ракитин почувствовал себя неловко и неуверенно. Не из-за того, что корреспондент слышал, как он сорвался на солдат. Это дело нормальное. Просто он никогда раньше не встречался с этими корреспондентами и не знал, как себя держать с ними. На «вы» с ними быть или на «ты»? С одной стороны, свой брат, сержант, значит, можно говорить «ты». Но с корреспондентом корпусной газеты надо, наверно, быть на «вы».
– По каким делам к нам? – спросил он, делая вид, что корреспондентов встречал в своей жизни видимо-невидимо, и стараясь не говорить ни «ты», ни «вы».
– Задание главного редактора. Написать о вашем бое с танками, который на марше вели. Нам в редакцию только вчера сообщили. Статья о находчивости, инициативе, массовом героизме.
Не хотелось Ракитину ни говорить, ни даже вспоминать об этом бое.
– Сейчас некогда. Позже как-нибудь поговорим. Укрытие для машины выроем, тогда выберем время.
* * *
Вместе с солдатами взялись за лопаты и Ракитин, и корреспондент, который уже доказал, что копать умеет.
Через несколько минут Лихачев громко и глубоко вздохнул. И второй раз вздохнул, чем привлек наконец внимание командира.
– Ты чего развздыхался?
– Хочу обратиться к младшему сержанту, – вздохнул Лихачев тяжелей прежнего, – только не могу осмелиться.
– Чего тебе от него надо?
– Просьба у меня. И от себя, и от остальных. От коллектива значит.
Остальные перестали копать, коллектив заинтересовался.
– Что-то вы тут натворили, пока я спал? – подозрительно оглядел своих орлов Ракитин.
– За кого вы нас принимаете, товарищ сержант? – обиделся Лихачев. – Ничего мы не натворили. Просто поговорили немного с товарищем корреспондентом. Его заинтересовал наш шанцевый инструмент, и мы обменялись некоторыми соображениями об эстетике и символике предметов, с которыми постоянно имеем дело. А сейчас я подумал, что он мог неправильно нас понять, – Лихачев вздохнул четвертый раз. – Но мы считали, что он писарь. Если бы знали, что корреспондент, не тронули бы его.
– Чего они накуролесили? – спросил сержант Бабочкина. – От них правды не добьешься.
– Да ничего, – рассмеялся тот. – Все в порядке.
– Вы уж извините нас, – обратился Лихачев к Бабочкину. – Мы совершенно случайно вас разыграли. А так, мы совсем другие и корреспондентов не трогаем. Посмотрите хоть бы на Афонина. Видите, как он глубоко все это переживает.
Афонин ничего лучшего придумать не мог, как, следуя примеру Лихачева, глубоко вздохнуть. Глубокий вздох, по его мнению, должен был свидетельствовать о глубоком переживании и раскаянии. Но Бабочкин не поверил.
– Или Опарин с его широкой бескорыстной душой и постоянным стремлением к достижению высоких результатов в труде и в бою! Разве он может обидеть человека?
Опарин не знал, как изобразить широкую и бескорыстную душу. Он, на всякий случай, широко развел руками, показывая, что ничегошеньки-то у него нет, а если бы чего имел, то тут же совершенно бескорыстно отдал. А уж обидеть кого-нибудь, ему и в голову не придет. Опарину Бабочкин тоже не поверил.
– А я так, вообще, не знаю, как позволил себе такую вольность, – пожал плечами Лихачев. – Чистая случайность. Уж мне-то вы можете поверить.
На этот раз простодушные голубые глаза не сработали. Уж Лихачеву, Бабочкин был в этом уверен, ни в каком случае нельзя было верить.
– Так как? – спросил Бабочкин Ракитина. – Поверить?
– Твое дело, – ухмыльнулся Ракитин. – Я бы ни одному слову не поверил. Притворяются ягнятами. А так – волки. К ним свежий человек, если попадет, схарчат в два счета. И кости обглодают.
– Зачем уж нас так, – запротестовал Лихачев.
– А что, не правда?
– Правда или неправда, мы же с командиром спорить не станем. Вы для нас авторитет, и подрывать его мы не можем.
– Видишь, – обратился Ракитин к Бабочкину, – повернул так, что и слова ему не скажешь. Ягненок.
– Ладно, уговорили. Только одно условие: чтобы больше никого и никогда.
– За кого вы нас принимаете?! – возмутился Лихачев.
– Да уж принимаю, – рассмеялся Бабочкин.
* * *
Они закончили копать укрытие для машины, желтую землю на бруствере укрыли для маскировки заранее припасенным дерном. Как раз в это время, как будто кто-то ожидал, пока они закончат работу, чтобы пожаловать в гости, послышался негромкий гул моторов. Потом, из видневшейся за рекой рощи, выползли два темных жука, которые вскоре оказались машинами с орудиями на прицепах.
«Только взвод прислали, – понял Ракитин. – А обещали батарею и кухню». Он не мог понять, почему капитан Крылов обманул? А может и не обманул. Возможно, хотел послать батарею, да взять ее неоткуда. На других участках орудия нужны.
Гул моторов нарастал, машины шли на хорошей скорости. Вскоре стали видны и солдаты, сидевшие в кузовах. Погромыхав на бревнах моста, взвод остановился невдалеке от орудия.
Из кабины первой выпрыгнул молодой лейтенант. Был он пониже Ракитина ростом, где-то, наверно, метр семьдесят пять. Но скроен неплохо: талия тонкая, в груди широк, плечи, чувствовалось, крепкие. Лицо лейтенанта украшали большие серые глаза, по-юношески пухлые губы и курносый нос, на который, несмотря на осень, уселась стайка веснушек.
Торс лейтенанта был густо опутан ремнями. Здесь и широкий поясной, стянувший талию, и неширокий ремень полевой сумки, портупея, охватившая длинными лапками грудь и спину, и повисший на шее ремень бинокля, и еще какие-то ремни, в которых сразу и разобраться трудно. Все они хорошо пахли новой кожей и поскрипывали. Каждый в своей тональности.
Двигался лейтенант быстро и легко. Ему недавно девятнадцать стукнуло, и уже комбат! Три дня тому назад прибыл он в корпус из училища. Но огневой взвод не очень-то рассчитывал. И вдруг – комбат! Задача ясна: надо побыстрей стать отцом-командиром для своих солдат и покрыть славой доверенную ему батарею. Все это лейтенант собирался сделать, не откладывая, в самое ближайшее время.
В своей новой сбруе лейтенант выглядел воинственно и лихо. Ему бы еще ментик, кивер, да коня – отчаянный получился бы гусар. Как на картинке в «Истории СССР». Сбруя сбруей, а в училище он считался курсантом серьезным и числился в отличниках. Артиллерийское училище, это вам не пехотное. Тут не только силенку надо иметь, пушку катить и снаряды таскать, но и мозги, чтобы осилить всю математику, без которой ни одну контрольную не решишь, ни один серьезный экзамен не осилишь. Кроме того, был он еще и командиром отделения. А, как известно, в военных училищах командирами отделений назначают не легкомысленных гусар, а курсантов, свято чтущих Устав и все его параграфы.
– Можно курить! – отдал команду лейтенант.
Солдаты, разминались после дороги, посыпались из машин. Лейтенант же, весело скрипнув ремнями, подошел к расчету и нашел глазами командира.
– Сержант Ракитин?! Командир орудия?! – не то чтобы спросил, а скорее подтвердил лейтенант и личность Ракитина, и звание его, и место в служебной иерархии.
– Так точно, сержант Ракитин, командир первого орудия третьей батареи.
– Лейтенант Хаустов! – представился лейтенант. – Командир батареи, в которую входит теперь твое орудие, – лейтенант нахмурился, очевидно, чтобы подчеркнуть свою командирскую суровость, но глаза по-прежнему оставались веселыми.
Ракитину было девятнадцать лет, как и новому комбату. Но выглядел он постарше, да и чувствовал себя старше. Пока лейтенант постигал премудрости тактики и стратегии в училище, Ракитин воевал. Год на фронте, в послужных списках, засчитывается за три года обычной службы. Наверно, надо засчитывать его и за три года обычной жизни.
– Чем занят расчет? – поинтересовался лейтенант, хотя видел, еще когда машина подъезжала, что ничем расчет не занят. Стояли, разговаривали. Да и сейчас, с приездом начальства, солдаты не спешили заняться каким-нибудь делом или хотя бы создать видимость, что заняты работой. По-прежнему стояли, прислушивались к разговору. Лейтенант почувствовал в этом недостаточное уважение к командиру батареи, но промолчал, решил не затягивать узлы в первые минуты знакомства.
«Играют в футбол! – хотел ответить Ракитин. – Не видит, что ли, стоят, слушают, о чем мы разговариваем. Капитан Лебедевский спросил бы: накормлены ли солдаты?»
– Расчет занят земляными работами. Сейчас отдыхает, – доложил он.
– И давно отдыхает? – намекнул лейтенант, что пора бы людям и за работу браться.
– Недавно. – Ракитин намек понял, но подстраиваться под начальство не стал. – Расчет сегодня не получал пищу, – добавил он.
– Как это, не получал? – удивился лейтенант. – Почему?
– Нет у нас ничего. Вчера последние запасы прибрали.
– Где кухня? – потребовал объяснения лейтенант.
– Кухни нет уже третий день.
– Чего же вы едите?
– Сегодня еще ничего не ели. Я думал, с вами кухня приедет. Капитан Крылов обещал. Не знаете, где она?
– О кухне ничего не знаю.
Лейтенант задумался. Расчет надо накормить, это ему было ясно. Комбат о своих подчиненных должен заботиться и, в первую очередь накормить. А потом потребовать!
– Солдат накормим, – заявил он.
Лейтенант подозвал командиров вновь прибывших орудий. Их Ракитин не знал. Оба были в коротких, почти новых английских шинелях, с новыми сержантскими погонами. Значит, прибыли недавно. Но оба, чувствовалось, ребята бывалые. У того, который повыше, глаза прищуренные, злые, а левого уха вовсе нет. Видно осколком срезало. Он и самокрутку не бросил, когда шел к командиру. Держал сейчас в пальцах, отвернув ладонь. Другой пониже ростом, но широкий в кости, вроде Опарина. Лицо у него красное, обожженное ветрами. Смотрел он на лейтенанта из-под широких нависших бровей спокойно и уверенно.
– Надо поделиться с товарищами продуктами, – сказал лейтенант. – Передайте сержанту Ракитину из своих запасов семь банок консервов и сухари. Этого хватит? – спросил он у Ракитина.
– Хватит, – подтвердил тот. И подумал, что лейтенант хоть и молод, но напорист и соображает быстро.
Сержанты переглянулись.
– Нет у нас никакого запаса, – сказал тот, что повыше. – Обедать нечем.
– Как так?! – удивился лейтенант Хаустов. – Я видел, как вы утром ели консервы и сухари.
Высокий промолчал. Глядел на лейтенанта и молчал, как будто не слышал вопроса. Объясняться с командиром продолжил тот, который пониже.
– Это нам утром на завтрак выдали, – объяснил он. – В обрез. А на обед ничего не дали. И запасов никаких нет. – Он неодобрительно посмотрел на лейтенанта: раз ты командир, то и обеспечь харчами.
Высокий согласно кивнул. Потом посмотрел на без толку тлеющую самокрутку, поднес ее к губам и затянулся.
Лейтенант Хаустов хорошо помнил, что отец-командир должен заботиться о солдатах. И еще лейтенант знал, что накормить солдат – святое дело. «Сначала накорми солдата, потом требуй от него!» – не раз говорил им генерал, начальник училища. И лейтенант пошел на крайний шаг, сознательно взял всю ответственность на себя.
– Разрешаю использовать Неприкосновенный запас, – сказал он Ракитину. – И вам тоже, – это уже двум другим сержантам.
Вот так пошел лейтенант Хаустов на нарушение Инструкций и Приказов, которые оговаривали, что Неприкосновенный запас может быть использован только в самых критических обстоятельствах. Он понимал, что обстоятельства еще далеко не самые критические, но решил, несмотря ни на что, солдат накормить.
Не прошло еще и месяца после окончания училища, где Хаустов был одним из лучших курсантов, а он уже нарушил Устав и совершил этим своеобразный подвиг, ибо сознательно жертвовал своей незапятнанной репутацией и был уверен, что за нарушением неминуемо последует возмездие.
Если бы сержанты поняли благородное движение души своего командира… Если бы почувствовали, чем жертвует он ради их благополучия…
Что касается Ракитина, то он ничего, кроме досады, не почувствовал: «С Луны ты, что ли, свалился, – подумал он о своем командире. – Вот беда на нашу голову…» Видно, и другие сержанты подумали что-то похожее, потому что смотрели на командира батареи с удивлением.
– Нет у нас неприкосновенного запаса, – ответил за всех Ракитин.
Тот, что пониже, поддержал Ракитина кивком. Одноухий смотрел куда-то в сторону, не желая участвовать в пустом разговоре.
Отсутствие Неприкосновенного запаса лейтенанту Хаустову не понравилось. Это было нарушением. И кто-то должен был нести ответственность.
– Почему израсходовали?! – свел он брови. – Кто разрешил?
– Не было у нас неприкосновенного запаса. Второй год воюю, а все без неприкосновенного запаса, – объяснил Ракитин.
– Его где-то в другом месте едят, – сказал невысокий сержант.
Одноухий по-прежнему молчал.
Лейтенант Хаустов растерялся. Ему уже было не до того, голодны солдаты или нет. То, что он услышал, было неправильно. Оказалось, что один из Великих Законов Армии вовсе и не Закон, а так… одни разговоры. Это подрывало веру во все остальное. А без веры лейтенант пока не мог.
– Нам можно идти? – спросил одноухий, докуривая цигарку.
Лейтенант посмотрел на сержантов, припоминая, зачем позвал. Вспомнил и отпустил жестом руки.
– А нам говорили… – как-то растерянно сообщил он Ракитину и замолчал. Не мог же он пожаловаться сержанту на то, что Армейские Законы не выполняются.
– Вам там много кое-чего говорили, – не выдержал Ракитин. – Но ничего, привыкнете.
– Привыкну, – согласился лейтенант. – Может быть, посмотрим ваши саперные работы?
– Пойдемте, покажу, – предложил Ракитин.
И лейтенант Хаустов послушно пошел за ним. Ремни его шикарной сбруи поскрипывали тихо и неуверенно.
Укрытие для машины лейтенант уже видел, и Ракитин повел его к орудию. Комбат прошелся по пятачку, потом измерил его шагами, подсчитал что-то в уме и остался доволен. Затем вынул из кармана спичечный коробок и стал измерять высоту бруствера.
«Чему их там только учат в училище? – подумал Ракитин. – Капитан Лебедевский прежде всего подошел бы к прицелу, проверил бы, не расшатался ли на кронштейне, прочно ли держится. Снял бы чехол, посмотрел, в чистоте ли здесь все, нет ли пыли, грязи».
То, что лейтенант молод и не нюхал пороха, настроения Ракитину не повысило. Если такой полезет приказывать, как и что делать, по всем правилам, которым его обучали, загубит батарею. Не потому, что неправильно обучали. Просто учеба – одно дело, война – другое.
Лейтенант позицией остался доволен. Про Неприкосновенный запас и голодных солдат уже забыл. Поэтому опять пришел в восторженное состояние, легко шагал по орудийному окопу, и ремни его амуниции поскрипывали весело.
Но когда подошел к самому орудию и увидел, что ствол весь в оспинах от осколков, а в щите рваная рана – кулак пролезет, да еще пара дыр помельче, притих.
– Давно? – спросил с уважением.
– На прошлой неделе.
– Потери есть?
– Двоих убило.
– А это? – лейтенант кивнул на повязку. – Тоже там?
– И это тоже. Но ничего особенного. Царапина.
– У тебя что, в расчете четыре человека осталось?
– Прислали сегодня еще одного на пополнение. Писарь из штаба.
– Пять – уже неплохо. Сам шестой. Почти полный расчет, – и это лейтенанта тоже порадовало.
– Двух человек с пулеметом и ракетами надо направить впереди огневой. Вам в штабе говорили про ночную танковую атаку?
– Да, – кивнул лейтенант. – Эту тему мы, правда, не проходили, – признался он, – но, думаю, управимся.
– Мы тоже не проходили, – в тон ему сообщил Ракитин. – И тоже думаю – управимся. Но у орудия всего трое остаются, вместе со мной. Пришлось шофера с машины снять. Вчетвером сумеем стрелять нормально.
– Шофера нельзя, – напомнил лейтенант Хаустов.
«Начинается, – подумал Ракитин. – Уже полез, куда не надо. Прислали на мою больную голову».
– Еще неизвестно, – сказал он, – понадобится ли после этого боя шофер. Может, и так получится, что шофер будет, а возить некого.
Лейтенант промолчал. Будто и не слышал. Возможно, перенес разговор на другое время.
Пойдем посмотрим, как вы подготовили укрытия для ракетчиков, – предложил он.
Пошли. Ракитин показал. Потом ему пришлось ответить на разные вопросы, с очень часто встречавшимися словами: «почему?», да «зачем?», да «кто приказал?». И это не оттого, что лейтенант Хаустов плохо соображал. Соображал он хорошо, но слишком правильно. То, что они здесь делали, было для лейтенанта непривычным, выходило за рамки Правил и Инструкций. К счастью для Ракитина, Хаустов вскоре вспомнил, что еще в училище умные люди предупреждали: на фронте можно встретиться с любой неожиданностью и надо принимать решения, не предусмотренные Уставом. Но решил лично проверить, насколько этот объект «соответствует». Он спустился в окоп, пробежался по нему вперед-назад, потом сделал то же самое, низко пригнувшись. Завершив бега, встал на колено и изобразил человека, стреляющего из ручного пулемета.
Ракитин ждал, пока лейтенант наиграется, и думал о том, что помочь новый командир ничем не сможет. Только бы не мешал приказами и советами. «Пусть он теми двумя орудиями занимается. Ему, чтобы покомандовать, двух орудий вполне достаточно».
Лейтенант же, проверил все, что считал нужным, остался доволен и выполненной работой, и самим сержантом. Он легко выпрыгнул из окопа, отряхнул прилипшую к обмундированию земельку и поправил пилотку.
– В штабе приказали такой окоп оборудовать? – спросил он.
– Афонин придумал.
– Кто такой? – Лейтенант наверняка ожидал услышать высокий чин хитроумного фортификатора.
– Солдат нашего расчета.
Командир не сразу, но все-таки переварил эту новость и с удовлетворением отметил, что солдаты ему попались толковые.
– Надо поощрить, – решил он.
– Надо, – согласился Ракитин.
Энергия в лейтенанте бурлила и выплескивалась через край. Вместе с энергией выплескивались отдельные мысли и целые решения.
– Надо копать дальше! – выплеснулась мысль. – Подтянуть окоп поближе к орудию.
– Надо, – согласился Ракитин. Они и собирались продолжать здесь работу.
– Другим орудиям копать траншеи не надо, – выплеснулось решение. – Орудия у нас по фронту растянутся метров на двести, не больше. Одной ракетой всю территорию перед ними осветить можно.
– Не надо так не надо, – не стал спорить Ракитин. – Только без резерва останемся. Если с нашей группой что-нибудь случится, в темноте сидеть будем.
Лейтенант промолчал. Не знал, что ответить сержанту, который согласился с ним и в то же время, вроде, не согласился. И решил ничего пока не уточнять. Вместо этого он снова начал задавать вопросы. Лейтенант Хаустов хотел все знать. И прежде всего: нельзя ли собрать местное население и вырыть противотанковый ров, выпустили ли «Боевой листок», провели ли комсомольское собрание, есть ли у расчета аппарат для установления проводной связи орудия с командным пунктом командира батареи? И еще многое, и разное. Только что не спросил: какая зима ожидается, морозная или теплая?
Окончательно он сумел добить Ракитина тем, что обещал выбрать, во время предстоящего боя, несколько минут и прийти пострелять из такого заслуженного орудия. Он так и сказал «пострелять». И подмигнул еще при этом.
Обстановка лейтенанта устраивала, а близость боя радовала и возбуждала.
– Пошли, пора и остальным орудиям позицию занимать, – решил он. – Теперь все ясно.
Ракитин не понял, что лейтенанту ясно, но пошел за ним.
– По маши-и-нам! – пропел лейтенант Хаустов хорошим командирским голосом.
– Пе-ервое орудие! Оборудовать позицию в ста метрах севернее установленного! Вто-орое ор-рудие! В ста метрах от первого!
Машины развернулись и направились к назначенным точкам.
Лейтенант спустился на «пятачок», где стояла пушка Ракитина, и присел на станину. Ракитин прошел за ним.
– Ты вот что, сержант, пошли своих людей, пусть съездят в рощу, напилят десятка два кругляков. Будем оборудовать командный пункт, – велел лейтенант Хаустов.
На кой черт ему нужен командный пункт во время ночного боя, Ракитин не понял, но позвал Опарина, передал ему приказ лейтенанта, и машина с солдатами уехала.
– Этот чего остался? – спросил лейтенант. – Вон тот, рыжий, без гимнастерки.
– Рыжий не наш. Корреспондент корпусной газеты Бабочкин, – не без удовольствия сообщил Ракитин.
– Корреспондент! Чего ты мне сразу не сказал? – встревожился Хаустов. – Зачем он сюда приехал?
Поскольку поступило два вопроса, Ракитин решил ответить на последний.
– Про бой нашей батареи спрашивает. Когда нас танки на дороге нагнали. Говорит, что задание редактора.
Лейтенант хотел спросить, что это за бой с танками, о котором он, командир батареи, ничего не знает, а корреспондент, человек здесь чужой, знает. И даже приехал, чтобы статью написать. Но не спросил, потому что Бабочкин в это время подошел к ним. Уже в гимнастерке и подпоясанный. Спрашивать при нем лейтенант посчитал неудобным.
Бабочкин представился командиру батареи. Еще раз объяснил, с каким заданием приехал. Лейтенант благосклонно кивнул. Дал понять, что он в курсе и все будет в порядке. А если что-нибудь потребуется, то пусть корреспондент обращается прямо к нему. Непосредственно.
Вообще-то хотелось лейтенанту Хаустову поговорить с корреспондентом, порасспрашивать его. Но, хоть тот и был всего-навсего младшим сержантом, не посмел, ибо, как и Ракитин, первый раз в жизни видел настоящего корреспондента и не знал, как с ним держаться, о чем можно с ним говорить и о чем не стоит. А то ведь напишет, потом хлопот не оберешься. Но на, всякий случай, сказал, что как только управится, непременно выберет время побеседовать. Пока занят. И быстро зашагал к другим орудиям, расчеты которых только начинали готовить позиции. Корреспондент должен был понять, что командиру батареи просто необходимо проследить за этим важным делом.
Продолжение следует...
Нравится роман? Поблагодарите журнал и Михаила Исхизова подарком, указав в комментарии к нему назначение "Для Михаила Исхизова".