Блин. Нет. Не решился бы я на это. Точно не решился. Даже просто прикоснуться, чтобы разбудить, пожалуй, и то было бы для меня слишком. Еще со зла, сгоряча я может и мог бы. А, может, даже и так не мог бы. Бооже, что это было в моей жизни? Разметавшиеся волосы, раскрасневшиеся щеки, и грудь сквозь мокрую майку … Ее горячие руки на моей голой спине, легкое дыхание на плече и тонкая прядь ее волос, на мгновение прилипшая к моей мокрой щеке, и щекотно ускользнувшая… Хочу снова и снова прокручивать эти воспоминания в своей памяти. Пока они не сотрутся, пока не потеряют своей остроты. Если это возможно.
Эти воспоминания заставляют меня снова и снова гореть и плавиться, они сильнее даже, чем злость на себя, на Романюка, чем неловкость и стыд, и страх завтрашнего дня. Просто запускать в голове эти картинки снова и снова. Это кажется важнее… всего?
Мне абсолютно безразлично то, что будет со мной завтра. Ветер отрывает от туч куски и несет по небу, будто сорвал легкие шторы с ее окна. Туман над прудом, белый и мягкий, поднимается как пар над огромной чайной чашкой. Она смотрит на меня поверх чашки, и я не могу понять, что говорит ее взгляд. Она сердится? Смеется? Она отвернулась. Ветер перебирает ее волосы, оголяя тонкую шею. Мой взгляд скользит ниже по обнаженной спине, только ниже поясницы наталкиваясь на простыню, повязанную на манер то ли тоги, то ли парео. Ветер продолжает дерзко играть тонкой тканью, а заодно и моими нервами. Тут, обернувшись, она берет меня за руку, другой своей рукой придерживая простыню на груди. Она улыбается, нежно, спокойно, без тени вульгарной распущенности. За ее спиной прямо на крыше круглый белый стол с белой скатертью. На нем букет пышных благоухающих пионов в стеклянном кувшине. Из носика стеклянного же прозрачного чайника с золотистым чаем поднимается белый пар. И из фарфоровых белых кружек с неуловимым тонким рисунком поднимается пар. Она подводит меня к столу, усаживает на венский стул из светлого дерева, и опускается на колени у моих ног. Теперь она не улыбается, взгляд ее нежен и внимателен. Она поднимает руки и со старательностью первоклашки, выписывающей буквы в прописях, начинает расстегивать пуговицы на моей рубашке. Мне кажется, что я одновременно превращаюсь в камень, и одновременно таю и плыву, теряя форму и плотность. Пуговка за пуговкой сдаются ее тонким пальчикам. Рубашка расстегнута. Но она не останавливается, с той же серьезной сосредоточенностью принявшись за ремень. Ремень новый, плохо поддается, и мне надо бы ей помочь. Но я не могу пошевелиться, все мое тело сводит сладкой судорогой. Я только и могу, что впиваться пальцами в гладкое дерево сиденья. Ремень сдался. Язычок молнии. Такое чувство, что и язычок молнии - часть моего тела. Я ощущаю, как ее теплые пальцы сжимают его металлическое блестящее тельце и тянут вниз. Молния, блеснув в свете луны разъезжается, я вздрагиваю, и… в лучших своих традициях сдергиваю скатерть.
эпизод 27
продолжение следует)