1.
Она не ведала ничего иного... Мир вокруг неё был причудливее во сто крат, чем могли бы вообразить окружающие. Но жрице сравнялось семь лет, она не подозревала о разнице. Друг приходил всегда. Сколько она себя помнила, столько и приходил – пилигрим в беловато-серых, потёртых, но сияющих, одеяниях до пят. Он был стар и юн одновременно. Старость сосредотачивалась в его мудрых глазах, но они же и брызгали непомерной силой и свежестью юности. Бессмертный! Жрица ЗНАЛА. Не словами – интуитивным знанием, которое плещется в мироздании: бери и пользуйся. Им редко нужны были разговоры. Беседы велись ментально, как абсолютно всё, что вообще связывало их. Зов- ожидание – приход – беседа. Неслышимая другим, мирная, дарующая единение.
Образ маленькой девочки, ведомой за руку к синей реке, с вопросом: «Когда?». В ответ образ осенней природы, листья на земле. Она снова «вопрошает», визуализируя вопрос картинками, связанными со временем – вот дитя, вот отроковица, вот дева младая, но всё та же рука ведёт её к синей, тягуче-плавной реке... В ответ получен более ясный образ: и отроковица и дева растаяли, за руку ведома девочка, точно такая, какова она теперь. Значит, нужно ждать осени. До первого осеннего дня – половина лета. Долго. Но жрица умеет ждать.
Друг ушёл, погрузившись в предутренний туман, стелящийся над ручьём. Опять её будет искать мать! Девочка зажала в кулачке святой камень, подаренный Другом (однажды, после сна, нашла его под подушкой, словно он вынырнул из сновидений и остался в ладони, и более с ним не расставалась). Серо-белёсый, как одежды Друга, плосковатый, неровный, с тщательно обработанной одною лишь гранью, на которую нанесён особый лаконичный знак.
Знак означал многое и давал ей силу. Он символизировал цикличность всего бренного и незыблемость истинного, а ещё – напоминал развивающейся душе о высоком духовном долженствовании: сборе Доброго Урожая для Отца, который осенял всю жизнь жрицы сиянием Присутствия. Язычники считали сей знак символом земного урожая – праздника осени. Символично... Камень появился в преддверии её немого вопроса, словно он сам был ответом. Он и был ответом. Жрица умела расшифровывать знаки, подаваемые ей Мирозданием и Учителем.
Его звали Тао. Однажды он умер, не умирая. Тело умерло, потому что так стало нужно. А он жил. Когда тело становилось необходимо (обычно, на краткий срок), он воссоздавал его сознательно. Но, без тела было сподручнее, гораздо сподручнее. Собратья всегда были рядом – через объединённое сознание. Братство занималось курированием человечества. Всё, что касалось человечества, касалось и Тао. Всё, что видел и воспринимал Тао – видели и воспринимали его собратья, и всё что видели и воспринимали они – становилось доступно и его восприятию.
Он уже забыл, что такое эмоции, желания. Он знал теперь одно: любовь ко всему сущему, от Непроизносимого ВСЕГО до мельчайшего атома и своё долженствование, гармонично сливающееся с этой необъятной и бесконечной любовью. Любовь и долг – суть одно, суть его индивидуального существования, вливающегося в существования его братьев и Мировой Души, которая объяла и более великие сознания, чем его собственное. Те, кто были выше и полномочнее его, они курировали Братство, помогали каждому собрату пройти его духовный Путь. Тао знал своего небесного куратора, в чью иерархию непосредственно входил и знал своего Отца, который был ещё более велик, и являлся куратором куратора. Выше и светоноснее той любви, которую изливал на Тао Отец, не представлялось возможным вообразить. Тао не занимался этим. Он просто старался возвысить своё умение любить до той же силы, какой обладал Отец. И это было угодно Отцу, не прекращающему озарять сына своего земного, но двигающегося к извечному небесному Огню, непостижимой благодатью. Благодать Отца превыше всего, что может усмотреть на Земле человек. Раз познав её (тогда Тао ещё имел молодое физическое тело), он стал равнодушен к суетным благам земной жизни. Более ни богатство, ни здоровье, ни познавательные путешествия, ни земные учения, ни поклонение богам, ничто не могло интересовать его. Отец помог Тао осознать, что богам не нужно поклонение людей – им необходимо, чтобы каждый человек развил себя духовно настолько, чтобы не приписывал более богам (кураторам различных степеней) человеческих черт и характеристик.
Оставаясь по статусу человеком, пусть и продвинувшимся в духовности, но человеком, Тао осваивал свой Путь неуклонно. (В Мироздании вообще присутствует только один вид истинно существующих – «от ТОГО и до атомов» - от Нумена до феноменов – только один вид существ! И существа эти, духовные разумные части целого и Единое Целое, суть Человек). И так прошли столетия. Сколько столетий!... Не важно. Он был нирманакайа - мудрец, святой, учитель, малый бог, сын Бога, прошедший все земные испытания, все посвящения, прихрамовые, собратские и монадические, чтобы достичь своей ступени развития. Одной из главнейших задач он считал помощь человеческому существу в прохождении того же Пути, какой одолел сам. О, для многих он стал Пестуном, Наставником, Учителем. В череде столетий – для многих. Но вообще-то, сколь редкостны продвинутые и чуткие, предыдущими воплощениями подготовленные, личности, с которыми есть смысл работать! Кали-Юга!!! И этим всё сказано. Люди предпочитают не думать о божественных истинах, избирают зло, алчность, накопительство, гордыню. Смотришь: родилось дитя, совершенно готовое к Пути, имеющее полновесный потенциал. Ан нет, пока вырастет, родители и знакомые уже успеют ему так «законопатить» (причём, в буквальном смысле слова) мозги, что потенциалии ослабевают и развиться духовно эта личность не может. Она приобретает интересы того общества, в котором живёт. Интересы настолько низменные, что духовное эту личность вообще не может привлечь. Те же, чей потенциал остаётся нетронутым, не скукожившимся до состояния гнилого и пустого орешка… они единичны, редкостными бутонами расцветают в неприютной безбожной стране, в которую посылает Тао Отец его – дабы и здесь шла извечная работа, курируемая Высшими.
Россия. Колыбель его расы. Если бы Тао способен был испытывать боль, то болью стало бы всё его существо – но он мог только любить. С любовью смотреть, как неразумный мальчик отрывает трепещущее крылышко бабочки, а потом лечить эту бабочку, восстанавливая измятое тельце – дабы и эта малая жизнь продолжила своё воплощение. И бабочка важна, да, важна! Она тоже озарена тем нуменальным духом, который через неё набирается опыта и жаждет духовного восхождения по лестнице великой иерархии существ… А потом сидеть у изголовья спящего мальчика и через сновидения даровать ему совестливое восприятие произошедшего, научить не причинять боль никому на свете… Запомнит ли мальчик странный сон? Или предпочтёт забыть его?
Светлану ему дали под опеку давно – за сто двадцать лет до её рождения. Тао возносился туда, где уже обрело структуру, сформировалось астральное тело девочки, ожидающее рождения тела физического.
Малышка не подвела. В отличие от прочих и многих – она не дала себя зашорить, ни родителям, ни воспитателям в детском саду. Её чуткое сознание слушалось только призрачного Наставника. Друга, как она его называла.
2.
Тао летел пару мгновений. Их хватило на длинную мысль-посыл и принятие от собратьев приветствия. Обитель распахнула пред ним Духовные Врата. Никто из смертных не мог узреть Обитель, никто из земных жителей не мог пройти через Врата. Могли только собратья и их великие Наставители и Кураторы. Область, таящая Обитель, находилась высоко в горах. Братья помнили дни, когда Император Жёлтой Реки был вхож в Обитель и раз в год совершал паломничество. Давно это было. Больше не осталось достойных правителей и, более, земляне не знали мудрого руководства. Жёлтая Река умирала, катя свои мутные воды по землям современного, с памятью забывчивой, мира, поправшего волю Высших.
Мысль о маленькой жрице стала ответом на безмолвный вопрос собрата Цана. Цан вступал на дежурство и принял от Тао светоносный Посох. «Загляни к ней»… «Да!»… Вот и весь разговор.
Тао же ожидал визит Куратора. Теперь, обливаемый потоками света и токами силы, ощущал мощь приближения Наставителя своего. Сознание Наставителя коснулось сознания Тао. «Дитя! Ждёшь ли ты поощрений? Совесть твоя скажет тебе. Не торопишься ли с пестуемой твоей? Думай, думай!». «Она готова, и в готовности равна мне». «Равна ли?..»… «В готовности – да». «Знает всё то, что знаешь ты?» «Не всё. Но, сердце её встало на путь». «Способности её велики. Знаешь ли ты, что кармические воздаяния ведут её родителей к утрате дочери?» «Я смотрел Скрижали. Я уведу её в тот час». «Веди». «Это дозволено?» «Только в рамках долженствования. Становятся ли семилетние дети, при потере физического тела, великими душами? Не бывало такого. Ты не сможешь привести её в эту Обитель». «Мы создадим новую. Нашу». «Не оставлю тебя! Жертва твоя велика. Я буду с тобой, Дитя». «Спасибо, Учитель».
Главные слова произнесены, и то, что было бы болью, не будь любовью, растаяло, отпустило… Любовь очистилась от недостойной тени беспокойства. Тао смотрел на солнечный свет, который он видел иначе, чем непосвящённые. Сияние Космоса не меняло своей интенсивности и не зависело от времени суток. Днём лишь менялось восприятие энергий, поскольку, взошедшее солнце добавляло индигово-синих красок в сияние, и влияние светила озаряло небеса «дневным смыслом». Тао любил всё, что находил в Мироздании. Любовь была раздвоена на чистую и на ту, которая была бы болью, не будь она любовью. Последнее несовершенство, с которым боролся Тао, пытаясь постичь Истинную Любовь!
Светлана казалась родителям и педагогам, соседям, друзьям семьи и медикам, немой. Была ли она немой? Объятый немотой ребёнок семи лет… Чистота хранила её от общения с окружающими, не имевшими света, и даже тени света не постигавшими!.. Девочка умела разговаривать, но, никогда этого не делала – просто не видела смысла в использовании звуков, когда речь шла о людях, столь несуразно и бездарно употреблявших дар речи, приспособивших этот великий дар для ссор и недопониманий, конфликтов, обид, зашоренности, обсуждения низменных суетных дел своих. Светлана не хотела такого общения. Её молчание было не протестом, а самою сутью малышки – самоотстранённостью от нелепого способа существовать в предложенных рамках. Она избрала внутреннюю жизнь, наполненную созерцанием трансцендентальных моментов Сознания, моментов соприкосновения с высшим и сопричастности высшему. Родителям не дано было познать этого блага, как ей не дано было уразуметь их материальных интересов и чаяний. Они мыслили противоположными категориями, пользовались слишком разными подходами и способами уразумения действительности. (Да и самой действительностью мироощущали совершенно разные вещи). Для родителей Светланы миром было лишь то, что они могли ощутить физическими органами чувств – то есть, иллюзия, их собственная, в шорах обретённая, ограниченность, созданная утратой способности пользоваться более тонкими инструментами познания. Для Светланы миром становилось всё то, что невозможно было показать родителям, поймать, измерить, взвесить, укротить капризами смертного «хочу»… Сверхсияние, удаляющееся прочь, от любого и всякого внешнего физического сияния… Так может мироощущать только истинно просиявшая душа, которой неведомы корчи ее бренной, временной оболочки. Тоненькое тельце Светланы милосердно тихо угасало. Самые главные механизмы биологической жизни уже сломались и превращались в слабость, часы физического существования данной структуры подходили к концу. Она это знала, чувствовала и не могла взрастить в себе даже удивления или любопытства – долготерпеливо ожидала исхода. Ноги всё ещё ходили, обременяя её необходимостью передвигаться нелепым людским способом, предполагающим обхождение препятствий, которые не могли быть препятствием для объявшего и истончавшего Светлану эфира. Друг, Тао – он показал ей, как можно воспользоваться всепроницаемыми свойствами элемента, неведомого людям, ибо они не умели его узреть. Эфир был во всём, он был везде, всюду, и пользоваться его свойствами было столь же легко, как и свойствами воды, которую Светлана любила так же, как и огонь. Эфир делал воду огнём… Но, огнём не обжигающим, иным, мерцающее-тягучим и плавным, туманисто-щедрым и дрожащим, как воздух у сопел взлетающей в небо ракеты… Светлана умела погрузить руку в камень, пройти через стену, сесть на пол в том самом месте, где стоит кресло (и оно нисколько ей не мешало исполнить это). Но, в такие моменты родители предпочитали думать, что не видят ничего странного, не видят Светлану. На самом деле, всё они видели, но мозг их отказывался регистрировать происходящее, оно оставалось за кадром их восприятия, любезно предоставляя рассудку привычные картинки бытия.
(7 марта 2012г)