Моя соседка Инна Львовна Худышкина была дамой крайне субтильной в отношении своего объема и щепетильной в отношении порядка. Несмотря на скудные запасы своих телесов, она, тем не менее, бросалась грудью на амбразуру, каждый раз, когда где-то нарушался природный баланс порядка и хаоса.
Для нее не имело значения, в чем этот порядок заключался: в надраенных ли до скрипа полах квартиры, в новых ли почтовых ящичках, установленных управляющей компанией за счет муниципалитета, а может, в подстриженных и накрашенных газонах придомовой территории, или даже в сфере внутренней и внешней политики нашего правительства.
Даже в подвале их многоквартирного дома было сухо и чисто, а мыши, если и были, то передвигались исключительно в тапочках и накрахмаленных чепчиках. Затем и мыши пропали. Их крысы съели. Но и они старались соответствовать дому высокой культуры и быта и ходили в тапочках, оставшихся после мышей.
Вот такая молодец Инна Львовна. В свое время и в альковных вопросах она блюла строжайший порядок и частенько выметала оттуда чересчур назойливых ухажеров и недостаточно компетентных любовников. А что? Порядок должен быть во всем.
Но это было раньше. Сейчас Инна Львовна и рада бы оставить в белоснежных простынных просторах своего ложа хоть кого-нибудь, кто скрасит ее длинные зимние ночи своим человеческим теплом, но былые заслуги на поприще порядка сделали ее дамой одинокой. И по этой причине весьма вздорной.
С первого взгляда на Инну Львовну можно было подумать, что она вполне себе счастливый человек, а паскудство ее характера - следствие неуемного желания паскудствовать. Только и всего. Но, как любой человек, который прожил достаточно, чтобы иметь секреты и тайные желания, Худышкина имела достойную причину, чтобы вести себя подобным образом. Не то, чтобы причина была явной и достаточной, но Инна Львовна свято верила, что так оно и есть. А дело вот в чем.
В соседнем подъезде проживает Раиса Григорьевна Огородова, которая в минуты кокетства называет себя Снежаной Викторовной или Эльвирой Палной (именно Палной, а не Павловной).
В общем и целом, Раиса Григорьевна - дама непримечательная, а в некоторых случаях, так и вовсе незаметная, но в ее биографии имеется один случай, который навсегда внес свою обладательницу в анналы истории их многоквартирного дома. А конкретнее: в картотеку обид, унижений и оскорблений, которую яростно заполняла Инна Львовна, слюнявя карандаш для бровей.
Это случилось, когда Раисе вдруг ни с того ни с сего захотелось сварить варенье. Не то, чтобы она была такой сладкоежкой, но желание варить варенье было настолько сильным, что она отказывалась с ним бороться. На беду, в доме совершенно не было ягод и фруктов. Не было даже кабачков, моркови и мало-мальски приличной тыквы. Внезапно ее, окутанный безумной страстью, взгляд наткнулся на мешок позапрошлогодних кедровых шишек. Мгновенно в голове родилось нечто, отдаленно напоминающее алгоритм действия, а руки сами потянулись в заветный мешок.
Стоит ли говорить, что варенье у нее не получилось? Нет, рецептов из шишек в этом безумном-безумном мире множество, но во всех говорится и даже подчеркивается двумя красными чертами, что приступать к этому мероприятию стоит с холодной головой, трезвым расчетом и строго придерживаться рецепта, официально опубликованного в журнале о вкусной и здоровой пище.
Получившееся... варево имело консистенцию комковатого битума, запах умершего в кедровом бору скунса и неизвестно какой вкус. Неизвестный, потому что никто – ни сама Раиса Григорьевна, ни дух ее далеких, возможно имеющих отношение к шаманам Алтая, предков попробовать на вкус сей выкидыш кулинарного искусства не осмелился. Десятилитровая эмалированная кастрюля, пережившая не одно поколение Огородовых, задушенная в смертельных объятиях битумного варенья, сделала последний бульк и навсегда затихла.
Наша кулинарка с полчаса поплакала, горюя над безвременно почившей домашней утварью, понесла все пятнадцать килограмм неприглядной субстанции на помойку.
По дороге ей повстречался плотник Федор из местного ЖЭКа, который тут же вызвался помочь с тяжкой ношей. И так распомогался, что попутно решил проблему и тяжкой бабской доли одинокой незамужней женщины. Попросту говоря, женился на ней.
Ну, конечно, он не по дороге на помойку сделался Раисе мужем. Не такая уж эта дорога длинная. А впоследствии, когда она пригласила его домой, почтить память некогда прекрасной кастрюли и впустую переведенного сахарного песка. В тот вечер он несколько раз брал ее в жены. Через месяц они стали супругами официально. И более любящего и покладистого мужа Раиса и представить себе не могла.
Вы спросите, а при чем тут характер Инны Львовны? А при том, что плотник Федор Стамескин из местного ЖЭКа – давняя... да что там давняя... древняя, практически античная любовь госпожи Худышкиной. И теперь, когда Рая Огородова вероломно натянула на себя фамилию Стамескина, Инна никогда не перестанет быть Худышкиной.
Раиса, сама того не подозревая, взрастила в сердце Инны страшную горькую зависть. Зеленой змеей она плотно обвила пламенный мотор хозяйки и периодически давит на пульмональный клапан, играется с миокардом, прыгает из правого желудочка в левый и то и дело пытается сымитировать инфаркт.
Подколодную змею горькой зависти наша дама принимала за грудную жабу, которую ученые мужи и тетки называют стенокардией. И борясь с сим недугом, она частенько прибегала к настойке боярышника. И однажды переборщив с лечением, госпожа Худышкина, не в силах удерживать себя в четырех стенах своей квартиры, под испепеляющее танго артериального давления – продукт любви подколодной змеи зависти и настойки кардиотонического действия – наша дама вылетела в мир, который представлял собой двор-колодец их многоквартирного дома.
И словно по случайному стечению обстоятельств, которое хитрое провидение и судьба-злодейка подстроили намерено, Инна Львовна в самом центре двора застала милующихся давно уже не молодоженов в лице и прочих телесах Раисы Григорьевны и Федора Стамескиных.
Сначала нашу героиню от увиденной картины посетил господин Когнитивный Диссонанс, затем мадам Прострация и под завязку, раскидав всех конкурентов, ею овладел в самой изощренной форме простой и немногословный товарищ Ступор. Но и он ненадолго задержался.
Как любая нормальная женщина (даже в случае с Инной), она должна была оскорбиться, впасть в депрессию и уйти в дождь, или, на худой конец, взобраться на подоконник с холодным кофе и уставиться в окно, за которым этот самый дождь стоит. Вмиг перед ней пролетела вся ее дальнейшая жизнь: она была точно такой же, как и раньше, поэтому наша дама не сразу поняла, то ли ей показывают отрывки из прошлой жизни или это уже ее неприглядное будущее.
Как прежде, так и до скончания времен спать ей ложиться нецелованной, кашу варить на одну персону и палаты в санаториях бронировать исключительно одноместные. Буквально на секунду она подумала, что неплохо бы записаться на тяжелую атлетику, чтобы в перерывах между штангой, гирей и аппаратом искусственного дыхания петь самым заунывным голосом самую логичную для Инны песню «Знаать, судьбааа таакаая – век одной кача-аться».
«Змея - ты, Раиса, - подумала Инна Львовна, - и кикимора!»
От мыслей она перешла к словам: - И гадина!
А от слов перешла к делу. Безудержным торнадо, на какой только способна женщина постбальзаковского возраста, она набросилась на соперницу, вонзив свои пальцы и даже ногти в волосяной покров непокрытой головы Раисы. А той и в голову не могло прийти, что в столь приличной с виду даме могут произойти такие стремительные психоневрологические изменения сознания.
Раиса даже удивиться толком не успела, не прочувствовала всей гаммы эмоций, облаченной в разъяренную фурию некогда бывшей ее соседкой по дому. Она только и смогла, что ойкнуть, прежде чем великий художник постэкспрессионист не разукрасил ее физиономию. С маниакальной одухотворенностью ван Гога и с творческим безумием Мунка Инна Львовна оттачивала свои скудные навыки в армейском рукопашном бое.
Через пятнадцать секунд бабского карате госпожа Худышкина удивилась покорности, с которой та принимает удары судьбы, представленные в данном случае кулаками и ногтями Инны. Но больше всего она удивилась совершеннейшему бездействию Федора Стамескина. Она прекратила свои наступательные действия и повернулась в сторону мужчины, который, предполагалось, должен защищать честь и достоинство своей второй половины, а вместо этого сбежал с поля боя. И в данный момент, замерев, прятался в проеме двери в дворницкую.
Через какое-то время и супруга соляного столба и по совместительству плотника из местного ЖЭКа перестала удивляться атаке Инны и переключила свое внимание на Федора. Мысли о причинах, побудивших гражданку Худышкину к несвойственным ей действиям, больше не беспокоили Раису. Ей куда интересней было узнать, отчего же дорогой и обожаемый товарищ муж вдруг как маленькая девочка убежал в сумрак.
А работник рубанка, заклинатель дрели и фрезерный господин, ни капли не стесняясь, дрожал всем своим тщедушным телом. Он нервно прижимался к самому темному углу дверного проема и молился, чтобы богиня возмездия с мечом в руке (во всяком случае, именно так рисовалась в его трусливом воображении мадемуазель Худышкина) его не заметила, и буря улеглась, пройдя мимо него, и не задев его самые тонкие душевные струны. И ребра.
Наблюдая неприятное зрелище падения мужчины в глазах женщины, наши героини переглянулись:
- И вот это тот самый идеал мужчины, ради которого я готова была на все и даже больше! – воскликнула Инна Львовна и сухо сплюнула.
- А… эм… - Раиса Григорьевна и вовсе не знала, как реагировать на сложившуюся ситуацию. Вроде, как и муж родной, а, вроде, и тряпка. Поэтому она не стала напрягаться и придумывать какие-то членораздельные слова и просто сплюнула.
А потом обе дамы пошли в гости к Маргарите Аркадьевне. Она всегда славилась добрыми советами, правильными словами поддержки и чистейшим самогоном. По иронии судьбы, выдержанном на кедровых орехах.
И совсем скоро госпожа Худышкина почувствовала, как зеленая змея горькой зависти сползла с ее сердца к самым ногам и растворилась в узорчатом рисунке ковра местной самогонщицы.
«Раковина засорилась. Нужно вызвать сантехника. Завтра», - подумала Инна Львовна и подхватила второй куплет песни, про то как «напилася я пьяна…»
А Раиса Григорьевна вернулась к мужу, который после того случая стал еще более шелковым и любящим.