1.
Пустая земля окрасилась ярко-оранжевым: наступил рассвет. Мантикор вышел из неглубокого ущелья и прищурился, затем отряхнул песок и пыль с видавшей виды грубой рубашки, улыбнулся и начал спускаться со склона к озерцу, чтобы умыться и напиться воды. Лицо его, с широкими и мощными скулами, впалыми щеками, густо поросло щетиной, густые брови нависали над ясными и задумчивыми глазами. Длинные черные волосы, спадающие до плеч, лоснились жиром и были растрепаны. Смуглое тело и одежда были неизменно покрыты мелкой пылью, неся отпечаток изношенности. Оборотень начинал день в облике человека.
Он любил это место: серые, резко очерченные на фоне неба скалы, отвесные утесы, почти нетронутые жизнью, зеленью; среди сухих осыпающихся крутых склонов можно было жить незамеченным. Здесь всегда было тихо, только изредка ущелья наполнялись гулким, частым перестуком камней, носимых вниз осыпями и оползнями. Кое-где выступали на поверхность черные гранитные глыбы, огромные выступы, и в человеческом своем облике Оборотень любил сидеть в их тени, ощущая величие и древность глубинной земной тверди. В эти моменты он силился вспомнить и свое происхождение, свое первое перерождение, первую догадку. Оборотень перебирал воспоминания, словно камешки в ладонях, но все они представляли собой серую, сухую базальтовую крошку - ни целостности, ни точности, только обрывки неясных картинок, из которых не сложить монолит прошлого.
Лишь изредка вспыхнет в памяти: вот он, малыш, любопытный мальчишка, едва научившийся ходить, заигрался дотемна среди цветов. Маленькие пальчики хватались за стебли и неуклюже мяли лепестки. Стало клонить в сон, малыш улегся на прогретую за день землю, и тут же - падение, темнота, странный гул, и - кувырок через спину, и вот уже маленькие лапки, покрытые мягкой темно-серой шерсткой, весело топчут песок и перекатывают камешки. Темнота отступает, глаза видят все ясно, словно днем, хотя землю освещает лишь тонкий лунный серп да звезды...Это было естественно и забавно, но каждый раз - неожиданно, словно веселая игра, словно невинное притворство... Лоскутья из воспоминаний кружились и кружились перед глазами.
Оборотень знал каждый склон и каждый выступ, и Волколаком часами бродил в непроглядной тьме мутными осенними ночами, ни разу не оступившись. А когда ночи были ясные, Волколак поднимал глаза кверху и наблюдал за луной: она также бродила по небу, как и Оборотень среди камней и насыпей. Скалы были его домом. Он избегал покидать эти места, не смел показываться на глаза ни людям в поселках, ни зверям. Волколак спускался по ночам в низины лишь ради короткой охоты, ради нехитрого пропитания. Он не любил эти, полные разноголосья и красок, суетливые островки жизни, там, внизу - не любил и побаивался их. Добычей же Волколака становились неосторожные любопытные лисы, домашние собаки, забредшие выше пастбищ для ночной прогулки, зазевавшиеся ночные птицы - их туши вялились затем на солнце, чтобы насытить Мантикора при свете дня.
Оборотень гордился своей способностью сохранять гармонию между обликами. Волколак созерцал, а Мантикор - осмысливал, и мир был единым целым для них. Мантикор задавал вопросы, а Волколак отвечал на них: что там, за границей заката, когда воздух наполняется морозной тишиной, а горы и небо соглашаются приоткрыть свои тайны? Что там, в ночной глубине, ярко озаренной светом луны? Шерсть Волколака покрывалась тонкой изморосью, и он старался не стряхнуть с себя эти крошечные серебристые иголочки, не спугнуть тайну, не нарушить красоту. И на рассвете Мантикор улавливал этот, неминуемо ускользающий, след удивления, тающей ночной задумчивости, ощущение чудесного, незнакомого, очень живого. Но это был лишь след... Образ серебрящихся гор, подернутый дымкой. В этом тесном партнерстве Оборотень проводил дни и ночи.
2.
Он был напуган и, пошатываясь, переступал с ноги на ногу: камни причиняли боль его окровавленным ступням. Человек заметно дрожал - то ли от холода, то ли от страха. Еще несколько человек стояли неподалеку, а двое развязывали котомки. Его привели сюда накануне ночью с завязанными глазами: Волколак заметил людей еще вначале ночи. Далеко в низине они шли группой, держа в руках факелы. Было видно, что люди шли несколько дней совсем налегке и почти не останавливаясь, чтобы отдохнуть: ноги были изранены, спины сгорблены, а лица осунулись. Молчаливые путники вели человека, чьи руки обвила грубая веревка, а лицо было перетянуто лоскутом ткани. Преодолев несколько перевалов, люди наконец остановились на рассвете неподалеку от ущелья, где приобретал свой облик Мантикор. Молчаливая группа оставила пленника, не освободив его от пут, и ушла тем же путем. Но перед уходом жертве бросили кусок хлеба из кожаной сумки и дали отхлебнуть из фляги, и по тому, как подкосились ноги человека, оборотень понял: то была не вода.
Мантикор знал, что так наказывают провинившихся жители поселений у подножья скал. Знал он также и то, что брошенный здесь человек обречен на гибель - без еды, воды и укрытия никто не переживет ни морозных горных ночей, ни многомильного пути назад. Человек рухнул на землю обессиленно, и замер. Прошло несколько часов, прежде чем он шевельнулся. Мантикор ждал. Он был охвачен беспокойством, понимая, что смерть пленника неподалеку от его дома не сулит ничего хорошего. Это плохой знак, предзнаменование неспокойного времени. Его мир оказался нарушен этим вторжением, и сердце колотилось в волнении.
Помогая себе локтями, человек приподнялся и сел. Руками, связанными в запястьях, он потянулся к повязке на глазах и стянул ее, бросив на землю. Мантикор увидел из своего ущелья взгляд обреченной жертвы и закрыл глаза. Он боролся с любопытством и желанием помочь ослабевшему бедняге, но где-то внутри говорил за него Волколак: не смей, оставь и спрячься. Тем временем, раненый человек освободил руки, поднялся и внимательно огляделся вокруг. Очевидно, он не желал сдаваться и искал пути, чтобы вернуться. Твердая, усыпанная каменной крошкой, порода не хранила на себе следов путников; вокруг, куда ни глянь, простирался однообразный рельеф испещренных низинами, ущельями, логами гор - не за что взгляду зацепиться, нет ориентиров и смешались все направления. Человек опустил плечи и тяжело вздохнул.
Несколько дней подряд изгнанник бродил по склонам в поисках убежища. Оборотень тайком наблюдал за ним, ничем себя не выдавая: в Волколаке говорил страх и подозрительность, а Мантикор силился удержать в узде свое любопытство. Глядя на обреченного путника, Мантикор слышал где-то внутри отголосок давно и досадно утерянного стремления к контакту, взаимодействию. Он с удивлением обнаружил, что хочет подойти к человеку, чтобы протянуть руку помощи; он жаждет его реакции, жаждет видеть ответный взгляд и слышать голос существа столь похожего. Мантикор не понимал, откуда это смутное желание, и не умел дать ему определения; однако оно саднило и мучило так, как мучает не до конца утоленная жажда, добыча, ускользнувшая прямо из-под носа, или притянувшая взгляд и тут же ушедшая в тучи луна.
3.
- Ты должен уйти и забыть обо мне, если останешься жив.
Приближался закат. Мантикор с выжиданием смотрел на человека. Пауза затянулась - казалось, гость осмысливал то, что ему поведал оборотень. Незадолго до этого, утром, путник наткнулся на ущелье в поисках воды, и оборотень поддался искушению выйти к нему. Их разговор продолжался до вечера. Теперь, с наступлением сумерек, Мантикор все более поддавался воле своего второго облика, и все более мыслил его разумом. Раненый человек же цеплялся за остатки сил в себе, предчувствуя скорую смерть. Все, что ему оставалось дальше - это возжелать смерти быстрой, жаждать ее, как жаждут избавления. Истощенный, еле живой, он смотрел на оборотня, как на спасение от своих мук.
-Ты говоришь мне уйти? Посмотри на меня, оборотень! Я обречен! Мне не избежать гибели. Позволь же мне взглянуть на твое превращение. Позволь увидеть твой второй облик. Если же ты растерзаешь меня - это не изменит ничего. Позволь мне остаться! Я готов умереть, увидев того, о ком говорят наши предания, кем пугают наших непослушных детей. Я увижу таинственную легенду во плоти. Не гони меня!
-Ты глуп, человек! Глуп и безрассуден! Твоя природа - страх и малодушие. Веришь ли ты сам в то, что говоришь? Ты обезумеешь, и, гонимый страхом, обретший исполинские силы для спасения, ты бежишь в низины и наведешь на меня людей. Ты предашь - и не твоя в том вина, а воля твоих повелителей - страха и лицемерия. Знай же, человек! Если ты не уйдешь, я растерзаю тебя. Не пытайся обмануть себя, утверждая, что не боишься смерти. Легенды не врут: оборотни наводят безумие и нестерпимый ужас на людей, и не в твоих силах будет преодолеть это! Ты прав: ты обречен. Умри же от жажды и голода, замерзни ночью, но не приходи более сюда!
Последний луч закатного солнца ярко сверкнул из-за выступа скалы, и исчез. Наступило время, когда сумерки накрывают мир, словно покрывалом, стремительно поглощая свет. Вот-вот огненное зарево потускнеет, и темень с востока наползет на небо. Оборотень почувствовал холод, дрожь пошла по всему телу. Его стало клонить в сон: близилось превращение. Но человек не уходил, а Мантикор скрывал свой ужас от того, что может убить его. Не было и не могло быть действа отвратительнее этого, и Мантикор, ведомый чувством близости к обреченному, желал втайне его спасения. Спасения не столько от голода и усталости, сколько от себя самого. И жалость, смешанная с гневом и отторжением Волколака, взращивала в оборотне смятение, словно день и ночь перемешались в едином вихре.
-Малодушие?? Я изгнан за убийство вождя, Мантикор. Я не был малодушен, когда лицом к лицу противостоял набегам зверей из лесов, что вышли на охоту. Я не бежал - и они отступили. Я не был малодушен в плену, когда под страхом смерти молчал о тайнах своего племени! И наконец, я не был малодушен, когда вождь возгордился и, позавидовав моей славе, возжелал купить мою верность. Я не буду малодушен и сейчас.
Закат тускнел. Мантикор ощутил покалывание в руках и ногах. Он изо всех сил сопротивлялся сну. Человек стоял напротив, и в глазах его сияла решимость. Он подошел к ослабевшему оборотню со словами:
-Тебе ли подозревать меня в страхах? А сам ты не боишься ли себя, Мантикор?
-Уходи!!! - загудело в ушах, и волна злобы охватила оборотня изнутри, залила все жилы. Как смеешь ты, человек??
-Я вижу, как ты мечешься. Ты разодран изнутри, и тебе вовек не собрать себя. Что ты указываешь на моих повелителей - страх и лицемерие? А сам ты не объят страхом? Ты не способен предстать перед людьми, зная, что никогда - никогда!!! - не будешь принят ими! И ты объят завистью и сожалением - потому что обречен на одиночество. Я изгнан людьми за убийство, я видел смерть, но я жил, оборотень. Ты не жив, и все твои силы отняты тем, кто создал тебя таким. Ты заперт сам в себе, и лишен выбора! Я умру по своей воле, ты же лишен воли, Мантикор. Не зверь и не человек - ошибка создателя. Тебе не быть собой. Не выбирай за меня, если не умеешь выбирать за себя.
Пальцы оборотня вцепились в камни, откуда-то изнутри, из груди донеслось клокотание. Мантикор откинулся спиной на стену и вцепился себе в волосы. Он ощутил боль, что жила в нем всегда втайне, словно ожидая своего часа. Теперь же она нашла выход на волю и захватила все тело и сознание оборотня: боль раздирала его жилы, растекалась по венам, царапала изнутри. Я лишен воли, я слаб. Мне не быть собой. Человек прав - страх жил в нем всегда, страх и одиночество, вакуум пустоты. И еще - гнев, злоба на себя и мир, и эта злоба сейчас покрывала его руки шерстью. Тело схватила судорога, спина выгнулась до предела, перехватило дыхание. Убить. Я должен убить.
-Ты дал мне кров и пищу сегодня - что ж, спасибо тебе! Но ты прав в одном. Лицемерие - наше второе имя, и знай же, оборотень: чтобы сменить маску и явить любой свой облик миру, нам не нужно прятаться и бежать. Мы таковы, какими хотим быть. Ты же разодран надвое самой природой, и тебе никогда не стать единым. Ты чужой себе и миру. Пускай эти слова станут моим жестоким подарком тебе, оборотень! Исполни же свою месть за них. Я не стану бежать.
Потемнело небо. Потемнело в глазах. Последнее, что увидел Мантикор перед тем, как потерять сознание - это объятое ужасом лицо человека и лоб его, покрытый испариной. Человек медленно пятился к выходу, и было видно, что он теряет контроль над собой. Через минуту там, где корчился, терзаемый болью и злостью, Мантикор, стояло чудовище. Шерсть на его взгорбленной спине стояла дыбом, из огромной клыкастой пасти капала слюна. Длинные, острые словно лезвия, когти царапали каменный пол пещеры, оставляя в нем борозды; глаза Волколака излучали неизбывную ненависть и стремление впервые в жизни сделать то, что тайно дремало в нем раньше - насытиться кровью, дать пищу своей звериной страсти.
4.
Ночь вошла в свои права. О, безлунная и беззвездная ночь, как же ты молчалива!!! Как ты тиха и густа, словно кровь, словно незасыхающая грязь в оврагах там, где раньше были реки. Ты не шелохнешь ветерком, чтобы потревожить шерсть на моей спине; не позволишь вздохнуть, расправив мощную звериную грудь. Мои глаза сияют ярче в эту ночь, чем могли бы сиять звезды. И где-то в глубине этой массы мрака и темени прячется человек. Я чую его: он затаился в скалах, охваченный ужасом. Столь самолюбив и хвастлив, кичлив своей игрушечной отвагой, он лишился разума, едва завидев меня. Не я ли просил его уйти и не будить во мне жажды крови??
"Не я......" - отозвалось обреченным шепотом в тяжелой голове.
Этой ночью Волколак давал волю своей ненависти, бескомпромиссному отчаянию, требующему расплаты. Смоченная потом шерсть вставала дыбом на спине. Тяжелая поступь мускулистых лап давила породу. Словно лезвия, когти вонзались в землю, дробили камни в крошку. Глаза, полные ярости, смотрели сквозь темноту, словно через стекло, и мысль, жестокая мысль застилала их: я более не един, и отныне обречен на метания. Я был полон лжи перед самим собой, и каждый мой облик лгал и лжет другому - лжет о своем спокойствии, о своей гармонии, о своем единстве. Мы были - два одиночества, запертые в одном разуме, и каждый втайне ненавидел другого. Моя жизнь была суррогатом, жалким подобием цельного бытия; мое стремление к познанию было подделкой, фальшивым маневром, чтобы держать глаза закрытыми.
Но отныне все будет иначе. Моя воля, воля обретшего силы зверя, теперь требует твоего согласия, Мантикор. Разбуженный раздор не сможет отнять тебя у меня. Ты, жалкий обрубок разума, коему я на время дарую возможность пребывать в теле человека. Теперь ты знаешь об этом - прими же свое бессилие как данность, и войди ко мне в подчинение. И пусть кровь малодушного безумца станет символом новой связи и твоей слабости. Я верну свое единство, отняв твою долю. Узри же, ночь! Правда не бывает одна на двоих.
Вблизи, где в мраке предполагался силуэт скалистого уступа, раздался треск и потянуло чувством страха. Человек оступился, нога его скользнула вниз по склону. Волколак метнулся к уступу с раскатистым, низким рыком; приглушенный вскрик, шум короткой борьбы, снова вскрик, глухой удар - и воздух заполнила тишина. Двое сорвались вниз с уступа, обагрив кровью камни.
5.
Мантикор проснулся с первыми лучами солнца. Человек был мертв,а его тело истерзано. Оборотень на удивление помнил абсолютно все, что произошло этой ночью, хотя всегда ранее, пробуждаясь с первыми лучами солнца там, где незадолго до этого погрузился в сон в облике зверя, Мантикор помнил лишь смутные чувства, будто в своих воспоминаниях выстраивал стену. Сегодня же он помнил и густую тьму ночи, и восторг превосходства, и жажду искупления, и отчаяние разобщения. Гулкие вскрики и предсмертный хрип человека все еще звучали в ушах, а во рту оставался терпкий привкус крови. Мантикор поднялся на ноги, но, поверженный слабостью, упал на колени, поднял лицо к небу и позволил слезам обжечь обветренные щеки.
В этот и последующие вечера Мантикор сопротивлялся превращению. В нем росло осознание никчемности, в то время как Волколак утверждался в своей власти и могуществе над человеческим своим обликом. Стоило лишь закату спрятать свои последние отблески, Мантикора одолевало отчаяние: он избивал себя, не позволял себе остановить движение, чтобы не поддаться сну; он окунал лицо в ледяную воду и обжигал ладони в пламени костра. Он яростно швырял камни, заливаясь слезами, зная, что ничто не может противостоять превращению... в безумии своем он громил свое ущелье, но терял сознание, уступая его Волколаку. И вот уже победный вой оглашал пустые скалы; вопль гордого превосходства, полный силы и ярости, сотрясал горы.
С рассветом Мантикор спускался в низины, ища защиты у людей. Гнетущая тоска заволокла глаза Мантикора, тоска и одиночество. Люди жалели его, но не любили; подавали, но побаивались. Бродягой он заходил в поселения, и хоть вид его был пугающ, жители не жалели подаяний. Оборотень стал тянуться к людям. Он бежал к ним, влекомый обратно Волколаком каждую ночь. В людях Мантикор находил нечто, давно уснувшее в нем самом: цельность, принадлежность к миру и друг к другу, общность, устремление. Он бежал к людям от Волколака, от самого себя; понимая, что никогда не получит от второго облика единства и согласия в своем порыве. Да и люди никогда не примут оборотня в свой круг, и скорее всего, откройся Мантикор жителям деревень - его очень быстро настигла бы смерть. И каждое утро, сбивая ноги о камни и неся в себе свою тяжелую тайну, он являлся в селения, чтобы разделить трапезу, послушать разговоры или просто побыть поблизости. И каждую минуту он боролся с сопротивлением Волколака, с его все нарастающей властью, его жаждой отведать единства за счет Мантикора.
Так проходили недели. Но в один пасмурный день все изменилось. Мантикор предчувствовал наступающую беду, слышал в себе ехидный и злобный смех. Он не мог предположить, какую месть уготовил ему его же собственный разум. В попытках заглушить тревогу он вновь явился в поселок.
6.
Волколак пробудился на опушке вблизи поселка; сюда заводил его Мантикор уже которую ночь. "Как смеет он отдаляться от меня и сопротивляться мне? Из нас, двоих, всегда господствовал я - познания и пищу давал я, а Мантикор лишь мечтал да ел. Слышишь, Мантикор? Ты бессилен передо мной, но смеешь противостоять мне и приходить сюда! Что ты желаешь здесь найти?" - мысленно вопрошал зверь. Сегодня он готов был мстить - мстить самому себе, своему человеческому облику, - насилием навсегда вернуть его себе. Неповиновение второго облика и раздор заставляли Волколака чувствовать себя царем без царства, и это было невыносимо. Но настала его ночь.
Он притаился среди деревьев, растущих у самой кромки леса. В кромешной тьме лишь слегка поблескивали его глаза, высматривая, как в поселке люди размеренно готовились к ночному отдыху. Скрипели закрывающиеся ставни и калитки, в хлевах шумно копошились животные. В одном из домов в глубине улицы плакал ребенок; со стороны трактира слышался звучный смех подвыпивших крестьян. Ближе всего, на окраине поселка, Волколак уловил тихое, словно меленький ручеек, пение. Женщина напевала песню, и в ней слышалось умиротворение и нежность. Голос, как сияние, голос, как поблескивающая в свете луны вода - в нем не было веселости или печали, но сквозило невозмутимое спокойствие. И эта невозмутимость причиняла невыносимую боль зверю, не знавшему покоя никогда. Ярость охватила все его нутро и волной злобы выдавила глухой рык. "Ты не смеешь. Ты не смеешь... Молчи, молчи!" - стучало в висках. Шерсть на взгорбленной спине встала дыбом, оскалилась пасть лишь недавно познавшими человеческую кровь клыками, вспыхнули огнем ненависти глаза...
Покой. Вот она - причина бунта Мантикора! Он бежит от Волколака в поисках умиротворения и покоя... "Что же, я покажу тебе, что такое покой!" - взвыл зверь, и протяжный вой разнесся по округе. Тотчас смолкли все звуки, со стороны поселка потянуло мощной волной ужаса. Люди притаились, и Волколак с упоением и страстью обнаружил, что чувствует, как сердца испуганных людей бешенно перекачивают кровь по венам; как спазм в груди останавливает дыхание каждого из них; как липкий страх расползается в жилах, ввергая тело в ступор. Несколько секунд оборотень наслаждался незнакомым, но приятным ощущением - и взвыл снова... Отчетливый, полный нечеловеческой тоски, вой пронесся по улицам, выводя из ступора людей. Крестьяне ринулись в свои дома, захлопывая ставни. Оборотень быстрой молнией вылетел из своего укрытия и направился к окраине селения - туда, где умолк журчащий женский голос.
Вбежав во двор, Волколак прислушался. Совсем рядом, в нескольких метрах от него, за стеной деревянного сарая, едва слышно рябило ночную тишину тщательно сдерживаемое, неровное, прерывистое дыхание - дыхание страха, обречённости. Женщина, чей голос ещё недавно разливался в воздухе, словно свет, судорожно пыталась не выдавать себя, возможно, уже и не надеясь на спасение. Волколак ощутил, что ему доставляет удовольствие то липкое ожидание неминуемого мучительного ужаса что завладело умом женщины. Оборотень приблизился к сараю, и, не показываясь из за стены, утробно зарычал. Дыхание осеклось, и волна страха стала осязаемой. Человеческое отчаяние, захлебнувшееся в ужасе, прикоснулось к шерсти - Волколак прищурил глаза от маниакального удовольствия. Настал час передать зло миру. Оборотень присел на задние лапы и напряг шею, готовясь совершить нападение. Жертва, потеряв последние капли надежды, издала мучительный, громкий стон. Волколак мощным движением тела сделал резкий разворот, и когти вонзились в бархатную кожу обмякшего тела... Кровь обагрила стены сарая, землю и шерсть оборотня. Священная кровь, что пролита вместо слез терзаемого разрывом единства существа. Так думал Волколак, не предполагая, что пролитая кровь не искупит страданий, а лишь сдобрит их, сгустит... Оправдает.
Несколько минут - и одолевшие ужас люди, заметив убийство, уже вооружались каждый чем мог - от рогатин и кухонных ножей до давно пылившихся на стенах мечей и копий, некогда знавших славу в племенных междуусобицах. Полотно ночного мрака повсюду прорезал оранжевый свет факелов; вскриками и лязгом железа была разогнана ночная тишина. Волколак черной тенью скользнул обратно в лесные заросли, неся на себе отпечаток чужой боли. Он не уходил далеко, чтобы успеть вернуться в поселок к рассвету, но спрятался надежно, чтобы не быть пойманным раньше времени. Его замысел состоял в том, чтобы предстать перед людьми в облике Мантикора и заставить себя признаться в убийстве, открыть им свою природу и бежать, бежать, бежать, ища защиты у своего волчьего облика, ибо никто и ничто больше в мире не способно теперь его защитить... Теперь возвращение к людям будет означать для Мантикора смерть.
7.
Лес пестрил факельными отблесками, но люди продвигались тихо, прочесывали заросли сплошной стеной. Охотники были полны решимости и намерения мстить за кровь соплеменницы невзирая на опасность быть растерзанными Волколаком в любой момент, ведь черно-серая густая шерсть с проседью служила отличной маскировкой Оборотню посреди ночи, делала его невидимым. Волколак скрывался в лесных логах, куда не достигал свет от факелов, и терпеливо ожидал рассвета. И вот, когда на востоке едва заметно стало светлеть небо, а сознанием Волколака начал завладевать сон, он выбрался из своего убежища и, прячась меж деревьев и поросших мхом валунов, вернулся к поселку.
Рассветное зарево уже покрыло восточное небо, когда, борясь со сном из последних сил, Волколак пробрался ближе к тому самому двору, где пролил человеческую кровь. На дворе суетились люди, кто-то плакал и причитал, вооруженные мужчины с хмурыми, уставшими лицами, стояли у ворот. Оборотень прижался к ограде, приник к земле и пополз. Он отыскал небольшую канаву между оградой и дорогой, и буквально скатился в нее, теряя сознание. Через несколько минут он очнулся в облике Мантикора. Огромной силы настойчивая ярость зверя ни на миг не затихала в его голове, рождая слова и приказы, вынуждая самому идти на свою погибель. Мантикора пробирала крупная дрожь, а в венах и жилах бушевала боль - та самая, живая, сопротивление которой не имеет никакого смысла. Избавиться от нее можно лишь подчинением.
Мантикор предстал перед людьми в ярких лучах рассветного солнца. Тело его было измазано грязью из канавы, руки были в крови, а лицо - перекошено смесью чувств от боли до торжества, от безнадежного отчаяния до безумной решимости. Люди с заметным испугом и подозрительностью взглянули на знакомого пришельца, ничем не скрывая своего напряжения. Мантикор заговорил.
- Это я убил женщину. Я - оборотень. Я - Волколак. Это мои когти растерзали ее.
Несколько секунд царила тишина, но еще миг - и Мантикор уже бежит со всех ног, ведомый страшной волей своего разума и раздираемый невыносимым желанием остановиться, сдаться, понести наказание и, возможно, даже смерть. Да, он предпочел бы смерть сейчас, смерть вместо потери своей воли. Но ноги бежали сами, несли его прочь от охваченных жаждой мести преследователей, прочь от деревни, выше в горы, где привычные и знакомые ущелья и склоны помогли бы ему скрыться или завести погоню в тупик. Несколько раз он падал, когда в густой траве натыкался на камень, на ступнях его, казалось, не осталось живого места. Однако боль израненного тела была ничем по сравнению с болью, коей одаривал его Волколак изнутри. Охотники явно имели преимущество в скорости, на которое так надеялся Мантикор, и которого так боялся Волколак, и расстояние между беглецом и людьми сокращалось с каждой секундой. И когда тропа начала петлять, Мантикор оступился. Грубо связанного, его приволокли в поселок, где еще совсем недавно жители делили с ним пищу, и заточили в каменном подполе, забив мощную дубовую дверь тяжелыми гвоздями. А вечером, когда с горизонта исчезло последнее закатное зарево, деревню огласил чудовищный вой.
8.
Послышался шорох. За дверью кто-то стоял и прислушивался, будто стараясь оставаться незамеченным. В щелях мелькнула тень, раздались несколько осторожных шагов. Через миг зазвенел, заскрежетал замок, и тяжелая металлическая дверь с трудом сдвинулась. Казалось, у человека не хватало сил, чтобы ее открыть. Несколько толчков - дверь подалась сильнее, но не отворилась полностью. Волколак взирал на это с нескрываемым удивлением, поражаясь тому бесстрашию, с которым слабый человек входит в логово к зверю. Гость ничуть не страшился оборотня, который лишь пару часов назад оставлял борозды от когтей на стенах, пытаясь выбраться из своей ловушки. Оборотня, который мог растерзать одним ударом лапы. Что это? Не иллюзия ли? Почему нет той привычной ненависти и неприятия, что просыпались каждый раз, когда человек приближался к Волколаку?
Бросив попытки отворить дверь, человек протиснулся в образовавшуюся щель, и дыхание оборотня перехватило. Это был ребенок. Девочка лет десяти вошла в подземелье с невозмутимым спокойствием, направилась к зверю и, остановившись напротив, внимательно посмотрела в его глаза. Она была худенькая, в штопанном платье до колен. Лицо ее было широкоскулым, огромные глаза смотрели без любопытства, уверенно, губы чуть сдвинулись в легкой полуулыбке. Постояв несколько секунд, она уселась напротив Волколака, не позаботившись об оставленной открытой двери. Впрочем, сейчас оборотень не стал бы бежать.
-Пришла проведать тебя. - раздался по-детски тонкий, но по-взрослому осмысленный голос - Я слышала, тебя собираются допрашивать чтобы выведать все. А потом запереть в огромную стальную клеть и увезти в город - показывать тебя на потеху толпе. Похоже, отец уже позабыл о твоем преступлении, он ослеплен жаждой наживы. Ты сильно ранен...
Девочка поднялась и, подойдя к Волколаку, дотронулась до шерсти, слипшейся от крови вперемешку с грязью. Оборотню почудилось, что именно таким должно быть проявление заботы и участия, хотя никогда не знавал ничьей нежности. Ему впервые не захотелось отстраниться, обнажить зубы, защищая свой разум от малейшего вторжения.
-Пожалуй, раны стоит обработать - задумчиво сказала девочка. - Скажи, оборотень, почему ты убил ее? Разве это помогло тебе? Я смажу твои раны на коже, и когда ты сменишь облик на рассвете, они затянутся, а после - вовсе исчезнут. Но твою рану в сердце я не смогу смазать, и даже кровь несчастной женщины этого не сможет. Она хорошо пела. И была добра. Впрочем, теперь уже ничего не вернуть. Теперь ты в руках людей, а это - вечное рабство.
"Я не знаю, кто ты, но клянусь, готов сделать все, что ты скажешь. Только помоги!" - промелькнула мысль, а в воздухе раздался лишь тихий, умоляющий рык.
-Я знаю. Я попробую.
Девочка улыбнулась, и в глазах зажглась искорка. Казалось, она наслаждалась недоумением этого огромного, ужасного на вид зверя, чья мысль только что не сумела остаться тайной.
-Впрочем, скоро будет светать. Нам надо торопиться. Слушай же меня, оборотень.
9.
Оборотень уже несколько суток продвигался на юг, где, по словам девочки, располагались Земли Оборотней. Там, в туманной низине, со всех сторон окруженной горной грядой, обитали такие, как он - но не злой рок руководил ими, заставляя менять облик, когда садится или встает солнце. Там оборотни управляли своими обликами, и разум и тело их всегда существовали в согласии, каждый проявляя свою волю. Там, только там у Мантикора не будет больше причин для бегства, а Волколака не будет раздирать ненависть к себе и миру. Девочка, явившаяся оттуда будто специально, чтобы спасти его, теперь звала его домой. Впрочем, это он, в облике Волколака, звал ее с собой в ту ночь, когда она помогла ему покинуть темницу под покровом мрака, отвлекая стражников. Но девочка-сирота нашла свою гармонию среди людей.
Закат отвоевывал свои права у дня. День, казалось, сопротивлялся изо всех сил, и последние лучи заходящего солнца прорывались из-за горизонта, так настойчиво, так напористо поглощали пространство от неба до поросшей пожухлой травой земли. Израненные лапы оборотня не оставляли следов в глубоких, густых зарослях, кишащих насекомыми, и он незаметно пробирался на юг уже несколько дней. Его могли бы выследить ищейки; но собаки скулили и отказывались брать след, учуяв в кровавых следах абсолютное несогласие. Угроза была слишком велика; на пути к своему освобождению оборотень готов был убивать любого. Он выдохся но шел, практически не останавливаясь для отдыха. Он не тратил время и силы на охоту и глушил голод падалью, найденной в канавах и низинах. Оборотень продвигался по ночам, не оставляя Мантикору сил для того, чтобы попытаться вернуться назад; Волколак утомлялся настолько, чтобы тело жаждало лишь отдыха, и перемена облика не давала бы облегчения. Местами Волколак полз, придерживаясь лишь направления и тешась мыслью о том, что только конечная цель содержит в себе смысл.
Спустя десяток лун и холодных, полных морозной влаги, ночей, Волколак преодолел последний перевал и миновал последние ориентиры из тех, что указывала ему девочка-оборотень. С высоты нескольких тысяч метров Волколак увидел освещенную лишь звездами и тонким лунным серпом долину. Долину, в которой обитали оборотни - но не разодранные надвое в своей сути, а нежащиеся в единении своих обликов. Оборотень готов был отдать жизнь за то, чтобы поменяться с одним из них и, потеряв память, обрести новую; а потеряв жизнь, родится заново в теле, выбранном им самим...
Наступило утро. Ледяной туман сизой дымкой поднимался из низин, заволакивая склоны и покрывая травяную поросль инеем. Небо светлело, и вскоре по цвету перестало отличаться от затопленных туманом оврагов. Мантикор ежился от холода, забившись на самое дно каменистой ложбины помеж склонов, где зыбкую землю укрепляла осиновая поросль. Сил не оставалось; усталось не позволяла даже подняться, чтобы найти укрытие понадежнее. Мантикор ощущал власть Волколака и собственное бессилие, и все больше с каждым часом ощущал, что готов уступить, сдаться, капитулировать перед ненавистью и усталостью, перед отчаянием и жаждой владычества Волколака. Оборотень в своем человеческом облике был слишком слаб, чтобы бороться, и слишком не уверен в своем желании, в своей готовности это делать. Вечером же Мантикор впервые погрузился в сон прежде, чем пришла пора превращению - задолго до заката.
Пришедшая на смену серому дню ночь словно предупреждала оборотня: стой же, остановись. Ночь словно желала уберечь Волколака от чудовищного разочарования. Оборотень явственно ощущал этот посыл, и неуверенность, сомнение закрались в его изодранное сознание. Волколак спустился в низину. На многие километры перед собой, в глубине мрака, что просматривался острым взором оборотня насквозь, он видел лишь запустение - но продвигался вперед с ведомым лишь ему упорством.. То и дело попадались иссохшие, истлевшие остатки бывших садов, а кое-где - разрушенные, сгнившие деревянные дома. Оборотень обходил углубления в земле, похожие на неглубокие пещеры, и знал: такие землянки могли рыть лишь оборотни-звери. Волколак вдыхал ночной воздух, но чувствовал лишь пустоту, ни на намека ни на живую плоть, ни на ясную мысль... Здесь, в Долине Оборотней, когда-то была жизнь - но смерть одолела ее. Волколак не знал, что произошло, но ясно было одно: Долина Оборотней пуста, и путешествие было напрасным.
Пуста долина. Пуст желудок. Пусто сознание. И опустело тело, растеряв последние свои силы на выживание, последнюю волю, разменяв стремление на отчаяние и обреченность, сменив мечту на разочарование. Настал день. Смешался разум. Настала ночь.
10
Волколак метался по округе в приступе ярости, не в силах выплеснуть весь гнев, что переполнял его. Он кидался на склоны, соскальзывал с них, раздирая кожу в кровь. Он наполнял рот камнями, ломая зубы, когтями взрывал сухую, твердую почву, и раскидывал ее вокруг, в бешенстве кружась вокруг себя. Безумие поглотило его разум, боль залила жилы, и оставалось лишь подчиняться этим страшным порывам, круша все вокруг себя, ломая свои собственные кости о скалы. Жуткий рык клокотал в груди, прорывая громким воем, что затихал где-то вдали. Вой затихал. Но только не зверь.... Ярость гнала его выше в скалы, заставляла взбираться на самые высокие уступы,пока наконец не столкнула его вниз, с обрыва, в глубокое безжизненное ущелье. На долю секунды замерло все внутри, а затем - удар - показалось, будто тело разлетелось, словно осколки, и каждый осколок ощутил это. Боль вышла далеко за пределы тела и стала невыносимой.... Померк свет, вмиг оборвалась ярость, оборвался страх, смятение, замерло безумие. Оборвалось время.
Звон нарастал в ушах. Что-то липкое заволакивало сознание, что-то тянучее - воплощенное угасание. Глаза не открывались, тело не слушалось. Оно стало таким тяжелым, как большой булыжник - холодным, бесчувственным, неживым. Оборотень попытался пошевелиться - но нет. Он не знал, кто он, не мог различить своего облика, не мог понять, день сейчас или ночь. Боль превратилась в массу, в которой тонуло все, тонул целый мир; весь мир превратился в непрерывную мелкую вибрацию, неприятную, злую, дробящую кости и плоть, дробящую мысли. Оборотню показалось, что так и останется навечно - запертый внутри трупа, незрячий ум, не способный даже назвать своего имени. Теперь у него не было имени. Была пустота и безразличие. Может быть, так выглядит смерть. Постепенно восприятие стало похоже на аморфный студень, в котором перемешались понятия времени, пространства. Мысли потеряли смысл, а затем перестали звучать вовсе. Оборотень уже не понимал, спит ли он и видит дурной сон, пока второй его облик бодрствует; или же не стало даже сна, и все это - ловушка, вечное заточение в бессилии. Оборотень не знал, что с момента падения прошло лишь несколько минут - они были неотличимы от вечности. Оборотень не знал, что из-под его головы, разбитой о камни, растекается тонкая, почти черная, струйка крови. Не знал, что дыхание покинуло его. Не знал, что тело его, оставшееся лежать на камнях, было телом человека, а разум, угасавший теперь - был разумом чудовища. У этого чудовища не стало ни образа, ни лика, оно перестало принадлежать реальности.
Звон, дробящий мир, стихал. Боль, залившая собою бытие, тускнела. Никто не смог бы уловить тот момент, когда они прекратились, как невозможно уловить миг погружения в сон.