И стоял он возле фонтана. И светился фонтан всеми цветами радуги, едва ускользающими в сетке рваного потока, сломленными под лучами света. Свет менялся. То ли солнце, то ли луна.
Журчало в водоеме, журчало в другом сосуде — по венам.
Освежающая волна заставила его прильнуть. Температура и влажность воздуха остужали пространство. По его щеке провела ладонью водяная нимфа и ускользнула в водосток.
Долго он всматривался в ребристую воду. Свежо, хорошо. Прохладное дыхание изнутри выталкивало застарелые мысли, дела. Хотелось выкинуть все. Все.
Достаточное количество этого старья, пожалуй, ненужного и даже затхлого, должно было уйти из внутренностей. Все это скапливалось в желчь, которая медленным темпом, горьковатым накатом, подпирала гланды и вот уже, заполнив горло кислотой, вырывалась во вкусовые ворота на площадку языка. На розовую площадь, с которой уносят все внутрь, переработав и очетвертовав все то, что должно, или заглатывая залпом без права возвращения. Или выливают отработанное, оставляя следы как привкус. Мысли вертелись здесь.
Слюна слюдой упала в фонтан и цвет воды изменился в радиусе эн сантиметров. Плеск отозвался, и розовые капельки в секунду образовались и всыпались ему в лицо.
«Черт!» — выругался он и окунул лицо в поток. Течение неслось по его коже и уходило в сток, смывая с него остатки дерзости.