Какой-то странный внутренний компас часто возвращает меня к Чехову. Нравится мне просто смотреть на него. Обаятельное лицо, излучающее спокойствие, благородство, интеллигентность… Безупречный костюм и непременно бабочка.
У Чехова свой стиль. Во всём: в музыке его произведений, где слышится звук лопнувшей струны и лёгкий звон фарфоровых чашечек, в болезненном желании видеть человека лучше, чем он есть на самом деле, и в горьковатой ухмылке сожаления.
Но основная черта его уникального стиля, на мой взгляд, - неуловимость. Известный факт: художники и фотографы, запечатлевшие Антона Павловича, отмечали, что во всех этих изображениях «есть что-то не чеховское, а чего-то чеховского – нет». От общих глаз ускользало то, что Чехов предпочёл оставить невидимым.
Эта недосказанность коснулась и творчества автора. Многие его произведения заканчиваются как бы на полуслове… Как будто неожиданно лопается та самая метафорическая струна. Его литературные тексты без ярко выраженного начала и конца напоминают наблюдения внимательного прохожего. Точнее, Чехов словно стоит на одном месте, а мимо него идёт жизнь, и он успевает зафиксировать то, что отразилось в его пенсне, как в зеркале.
Чехов ушёл из жизни тоже… по-чеховски. Выпил бокал шампанского, поданный коллегой-врачом в знак неотвратимости происходящего, и тихо умер. А в комнату вдруг влетела чёрная бабочка… Как будто ожившая деталь гардероба, которую он любил носить на шее. И в этой бабочке было то, что так характерно для этих прекрасных созданий… Неуловимость.