Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10, Часть 11, Часть 12, Часть 13, Часть 14, Часть 15, Часть 16, Часть 17 романа "День да ночь" в нашем журнале.
Автор: Михаил Исхизов
Снимать заводскую смазку со снарядов – дело хоть и нетрудное, но канительное и, вообще, противное. Артиллеристы эту работу не любят. Но надо, никуда не денешься. Солдаты обтирали снаряды ветошью, потом укладывали их обратно в ящики. Больше половины сделали, когда прибежал связной.
– Сержанта Ракитина к старшему лейтенанту!
Ракитин оглядел ящики.
– Немного осталось. Афонин, Бакурский, идите к машине. Бардак в кузове. Выбросьте все ненужное. И не мелочитесь. Остальным – протирать.
И ушел. Тут же отправились наводить порядок на машине Афонин с Бакурским.
Без командира Дрозд почувствовал себя свободней. Ракитина он побаивался.
– Ну и занудную работенку придумал нам сержант, – недовольно проворчал писарь. – И не нужную. А может быть, даже, вредную. Если снаряд хорошо смазан, он и по стволу должен легче пойти. Смазка, она для того и дается.
– Лезешь ты, птица Дрозд, куда не надо, – все у Опарина болело и Дрозд со своей дурью надоел. Не соображает, так молчал бы.
– Нет, почему же, – не согласился Лихачев. – С научной точки зрения в рассуждениях этой птички, кажется, что-то есть. Попытайся, Дрозд, развить свою конструктивную мысль. Сумеешь?
– Могу, – охотно согласился Дрозд. – Во всех механизмах движущиеся части маслом смазывают. Чтобы меньше трения было, и чтобы все лучше скользило. А снаряд в стволе тоже должен скользить. Так?
– Так, – подтвердил Лихачев.
– Значит, если снаряд хорошо смазан, он лучше будет двигаться по стволу. Разгонится в стволе и быстрей полетит, – развивал свою мысль Дрозд. – И ударная сила у него будет больше. Вот так.
– Чем ты мне нравишься, Дрозд, – обрадовался Лихачев, – так это тем, что есть у тебя свои мысли, убеждения, можно сказать.
– Это есть, – охотно согласился Дрозд. Он и сам так думал. Мысли у него были. И убеждения тоже. Он вообще не понимал тех, кто с ним не соглашался.
– Ты бы это сержанту объяснил, – посоветовал Лихачев. – Если Ракитину дельно и обстоятельно объяснить, он поймет. Возможно не сразу, но ты постарайся убедить человека.
Опарин хотел сказать Дрозду, что тот лопух, ни хрена ни в снарядах, ни в смазке не соображает, и нечего ему лезть не в свое дело. Любой салага знает, что если смазку не снять, то после стрельбы в канале ствола такой нагар останется, что пока чистить будешь, всех святых проклянешь. Но не сказал. Подумал, что, может быть, Дрозд и вправду полезет растолковывать свои дурацкие мысли Ракитину. Это было бы интересно.
Но Дрозду предложение водителя не понравилось. Одно дело – объяснять – Лихачеву, даже Опарину, и совсем другое – сержанту. С Ракитиным ему общаться не хотелось.
– Могу, конечно, – сообщил он. – Но с командиром спорить не стану. С командиром спорить не положено.
– Зря, – пожалел Лихачев. – Здорово выручил бы нас. Да и свою собственную жизнь облегчил. Мы перед каждым боем с этими боеприпасами мучаемся, – он досуха обтер головку снаряда, подышал на нее и протер чистой ветошью. Металл заблестел. – Зачем снаряд до такого вида доводить? Кому он нужен, блеск?! А оказывается, это даже вредно. Ты все очень толково объясняешь. Может быть, все-таки возьмешься для общей пользы? Подумай.
– Нет, – отказался Дрозд. – Не уговаривай. Не положено, и все. Он тоже вынул из ящика снаряд и стал его драить.
– Нет, так нет, – вынужден был отступить Лихачев. Скучно ему было. Но с Дроздом не получилось. Опарин отпадал. С Опариным сейчас связываться не стоило. Оставался Бабочкин, который тоже протирал снаряды. Был у Лихачева к нему хороший вопрос. Но начал солдат издалека.
– Вы как, товарищ корреспондент, все наши боевые будни описывать станете, – спросил он, – или какой-нибудь отдельный эпизод?
– Мне про один бой рассказать надо. Тот, что вы у дороги вели, – объяснил Бабочкин. Такое задание от главного редактора.
– Понятно… – Теперь Лихачев мог приступить к главному. – Но интересно нам, простите за любопытство, почему вы в младших сержантах ходите? Мы, правда, настоящего корреспондента видим в первый раз. В наших местах все больше дрозды попадаются, а корреспондент – птица редкая. Но считаем, что корреспонденты офицерские погоны должны носить. А вы, извините, ничего плохого не хочу об этом сказать, – младший сержант.
Остальные с любопытством смотрели на Бабочкина, ждали, что он ответит. Действительно, корреспондент из газеты, но почему-то младший сержант. Так вроде и не бывает.
– Сержант – звание неплохое, – не согласился Бабочкин. – Ваш Ракитин тоже сержант.
– Я не говорю, что плохое звание, – не отступал Лихачев. – Для того, чтобы воевать – вполне подходящее. Но чтобы писать – звездочки нужны. Здесь надо иметь обширный образ мысли. Я так думаю. И создается определенное противоречие. С одной стороны, человек – корреспондент, но с другой – младший сержант.
– Так уж получилось, – попытался уйти от ответа Бабочкин. Не хотелось ему о себе рассказывать. Ему других послушать хотелось.
– Вот и расскажи, как получилось, – поддержал Лихачева Опарин.
– Не интересно это никому.
– Почему же, народу интересно, – заверил Бабочкина Опарин. – Народ просит.
– Конечно, – подтвердил от имени народа Лихачев.
– Ладно, уговорили. – Бабочкин почувствовал, что все равно придется рассказывать, и решил извлечь из этого пользу. – Только у меня тоже есть вопрос. К тебе, Опарин. Почему ты столько воюешь, а до сих пор рядовой? И опыт у тебя, и авторитет, и голос. Тебе бы давно сержантом быть надо.
– Я уже был, – усмехнулся Опарин.
– Вначале был сержантом, потом стал рядовым?
– Да нет, сначала, когда родился, я даже и рядовым еще и не был. Это уже потом, когда в армию призвали, стал рядовым необученным. Повоевал немного и дорос до рядового обученного. Когда много повоевал: три лычки на погоны и командир орудия. Но не оправдал. Так что разжаловали.
– Как это – «не оправдал»? – заинтересовался и Дрозд. «Просто так не разжалуют», – подумал он. И ему очень захотелось узнать, на чем погорел Опарин.
Опарин на вопрос Дрозда не ответил. Не посчитал нужным.
Лихачев промолчал. Ему кто-то говорил, что Опарин раньше был командиром орудия у них же в полку. Потом его разжаловали и перевели наводчиком, в расчет Ракитина. Подробностей не знал, и тоже не прочь был послушать. Но нажимать не стал. Не тот случай.
А Бабочкин вцепился:
– Расскажи!
– Ни к чему, – отказался Опарин.
– Давай махнемся, – предложил Бабочкин, который понимал, что переход такой колоритной фигуры, как Опарин, из сержантов в рядовые не может быть простым. И решил докопаться до сути. – Махнемся, не глядя! Я рассказываю, почему младший сержант, а ты – почему рядовой. Идет?
Опарину рассказывать не хотелось. Но махнуться, не глядя – это считалось делом святым. Нравится – не нравится, а отказываться нельзя. Тем более, махнуться рассказами. Такое Опарину делать еще не приходилось.
– Ладно, – согласился он. – Первым – ты, я потом.
– Первым, так первым. – Бабочкин ничего не терял. – Только предупреждаю – история у меня простая.
– Вот и хорошо, что простая, лучше поймем. Вы не тяните, рассказывайте, – попросил Лихачев.
– Я на факультете журналистики учился, в Московском университете, – начал Бабочкин. – На втором курсе.
– Так ты москвич! – почему-то обрадовался Дрозд.
– Пензяк я, толстопятый, не видишь, что ли? Нос картошкой, щеки лепешкой и чуб рыжий – значит, пензяк. У нас в Пензе все такие. Я в Москву учиться приехал. А тут война. Взяли в армию. Попал в пехоту. После ранения подучили в школе младших командиров, повесили лычки и назначили водителем самоходки. А наш корпус. На самоходке и воевал. А вчера утром вызвали к начальнику Политотдела. Я понять не могу, зачем меня к такому большому начальству? Вроде ничего плохого не сделал и по политической части ничего не ляпнул. Но все равно неприятно. Тем более, говорили про него, что мужик суматошный. В тот день он, видно, еще и на что-то зол был. Я только дверь за собой закрыл, а он в полный голос:
– Явился!? Почему не доложил, что на газетчика учился?!
– Виноват, – отвечаю, товарищ полковник. – Меня бы к вам не пустили. Как бы я мог доложить?
Я, конечно, ошибку совершил. Начальник Политотдела не привык, чтобы ему подчиненные поперек говорили, даже по таким мелочам. После моих слов завелся с полуоборота.
– Как, как?! Придумал бы как! – Поднялся он из-за стола и вытаращился он на меня. – У нас в газете работать некому, а он со своей самоходкой возится! Прячешься, саботажник, мать твою! Марш в редакцию, пока я тебя в штрафбат не отправил.
Я стою, думаю: «Надо командиру доложить, машину передать. Если я сейчас в полк не явлюсь, меня как дезертира искать станут». Но только я открыл рот, чтобы сказать ему об этом, он в мою сторону двинулся. А мужик здоровенный, под два метра и кулаки, раза в три больше моих.
– Чего стоишь, саботажник? Мать твою перемать! Газету кто будет делать? Пушкин?! Подрываешь политработу! Бегом в редакцию! – и идет на меня.
Так он, чувствую, испереживался за свою газету, что хоть и политработник, а может врезать. Какие у него кулачища, я уже вам говорил. Выскочил я из политотдела, и одно у меня желание – бежать в полк, на самоходку свою вскочить и на передовую. Пусть ему газету Пушкин и делает. Я же к своим ребятам привык, и машина у меня хорошая.
Но не побежал в полк. Честно говоря, побоялся, что полковник в окно увидит. А он, понял я, такой, что может догнать и накостылять.
Ладно, пошел искать редакцию. Она в домике рядом оказалась. Захожу, комната большая, несколько столов. За одним майор сидит в очках, курит громадную самокрутку – дым столбом, и что-то быстро пишет.
Я докладываю, что прибыл младший сержант Бабочкин для дальнейшего прохождения службы. Он головы не поднял, только рукой махнул: подожди, мол, не мешай. И пальцем в сторону стула тычет, чтобы я сел и ждал, пока он освободится. Я садиться не стал. Кто его знает, может, и этот орать станет? Майор, имеет полное право. А мне это ни к чему.
Он все пишет и пишет. Дописал до какого-то нужного ему места, очки снял и поднял голову. Вприщур осмотрел меня. Встал, вышел из-за стола, руку протянул.
– Пушкин, – говорит.
Я, по правде сказать, немного растерялся. Что они все про Пушкина? Дался им этот Пушкин. А он на меня смотрит как-то грустно.
– Ты, – спрашивает, – из Политотдела пришел?
– Точно, – отвечаю. – Из Политотдела, и прямо сюда.
– Заметно, – говорит. – По твоему виду заметно, что в Политотделе побывал. Гневается наш Громовержец, а мы никак не можем газету выпустить. Кадров нет. На прошлой неделе два корреспондента погибли. Их за делом посылаешь, а они под пули лезут… А я, учти, все-таки Пушкин. К великому поэту никакого отношения не имею. Редактор газеты майор Пушкин.
Я молчу. Потому что и вправду, оказывается, газету Пушкин делает. Что тут скажешь… И махорку смолит, как тот ездовой, вроде нас, грешных. Мне его даже жалко стало. А у меня как раз в кисете остатки легкого табака, закрутки на две.
– Возьмите, – даю ему кисет. – Этот помягче будет.
Взял он у меня кисет, раскрыл, понюхал табак и вернул.
– Я, – говорит, – Бабочкин, спать смертельно хочу. А спать нельзя, работы много. Меня махорка спасает. Такую искуришь – и час продержаться можно. А с твоим табаком я на второй затяжке усну. Студент?
– Два курса факультета журналистики закончил.
– Ясно, – говорит, – значит ничего не умеешь. Это, может быть, и хорошо. Во всяком случае не испорчен. А в газете работать не приходилось?
– Работал в районной газете, но всего полгода.
– Это уже лучше. Значит кое-чего соображаешь. Ты уж извини, только долго мне с тобой говорить некогда. А учить без толку. Если в тебе изюминка есть, сам научишься. Ты наши подшивки полистай, почитай. Как там написано, так и ты пиши. Ничего хитрого. А по-другому получится, тоже не беда. Может быть, даже лучше. Ночь тебе на это. Вполне достаточно. Утром отправишься к танкоистребителям. Очень нужный материал там есть…
Рассказал, как вас найти, и дал сутки на все: на дорогу и подготовку статьи. Завтра утром вернуться надо. Попробую написать. Сам Пушкин велел. Хоть и не имеет он никакого отношения к великому поэту, но все равно Пушкин. Надо выполнять.
– Напишете, – заверил его Лихачев. – И на журналиста учились, и повоевали… Везде у вас опыт есть, так что напишете. А бой был таким, что как напечатаете, вам сразу лейтенанта дадут. Про такое еще ни в одной газете не писали.
– Ты что, газеты читаешь? – поинтересовался Бабочкин.
– Газеты мы здесь не читаем. Наверно подписаться надо было, а мы как-то не сообразили, – признался Лихачев. – И с доставкой плохо. А раньше читали. Иногда.
– Редактор этот правда Пушкин, не загибаешь? – спросил Опарин.
– Зачем мне загибать, какая мне от этого выгода? – вопросом на вопрос ответил Бабочкин.
– И говорит, что не родственник?
– Отказывается. А вообще – Пушкин у нас из африканцев, кудрявый. А этот не похож. Просто интересное совпадение фамилий.
– Это что, один Пушкин и другой Пушкин, ничего особенного. А иногда так совпадает, что закачаешься, – Дрозду тоже захотелось рассказать. – У нас в запасном полку командиром роты был старший лейтенант Рябокобылко, а командиром взвода в другой, правда, роте – лейтенант Белоконь. Так начальник штаба их все время дежурить вместе назначал. Одного дежурным по части, другого дежурным по штабу. Офицеры, которым делать нечего, всегда в такие дни с утра возле штаба собирались, вроде бы за делом. Придет командир, дежурный докладывает: «За время дежурства происшествий не произошло. Дежурный по части старший лейтенант Рябокобылко!» И делает шаг в сторону. Тут выскакивает лейтенант: «Дежурный по штабу лейтенант Белоконь!» Все удовольствие получают, потихоньку ржут. Майор делает вид, что ничего не заметил, но тоже улыбается. Они сколько раз к начальнику штаба ходили, просиди, чтобы он их вместе дежурить не назначал. А он говорит: «Так я же не нарочно. У меня график. Так подскакивает».
Неплохо, – оценил Бабочкин. – Рябокобылко и Белоконь.
– Они что, родственники? – спросил Лихачев.
– Ну, ты, Лихачев, даешь! Какие они могут быть родственники, если у них фамилии разные, – снисходительно объяснил Дрозд.
– Не совсем разные. Вполне могли и родственниками быть. Может, двоюродные братья, а?
– Ты все шутишь, – почти обиделся Дрозд. – А я правду рассказываю. И это еще не все. К нам потом заместителя по строевой прислали, капитана. Так он оказался Сивоконем. Я потом слышал, как начальник штаба жаловался: «Никак, – говорит, эту тройку в одну тачанку запрячь не могу. Но нельзя же трех таких лошадей в одном полку держать и удовольствие от этого не получать».
– Ты откуда знаешь, что начальник штаба говорил? – не поверил Опарин Дрозду.
– Слышал. У нас штаб в длинном одноэтажном доме помещался, барак старый. Коридор, и вдоль коридора комнаты. Командир полка никому не разрешал двери закрывать, кроме замполита. И особист, конечно. Свою закрывал, а остальным не разрешал.
– Это зачем? – поинтересовался Бабочкин.
– Чтобы знать, чем люди занимаются и чем говорят. Он за день раз шесть по коридору пробежится и мимоходом во все комнаты заглянет. Ходил майор быстро, тихо и появлялся всегда неожиданно. Всегда мог услышать, о чем люди говорят, и увидеть, что делают. Если где чего не так, сразу стружку снимал. А кабинет начальника штаба как раз против канцелярии, где я сидел. Все слышно.
– И что дальше было? – история с лошадиными фамилиями Лихачеву нравилась.
– Начальник штаба все старался, чтобы они вместе оказывались на дежурствах, на построениях, на учениях. А однажды к нам проверяющий приехал, полковник из округа. И все офицеры должны были ему представиться. Начальник штаба сумел лошадей так выстроить, что они один за другим представлялись. Проверяющий подумал, что его разыгрывают.
– Вы мне эти штучки бросьте! – рассердился он. – Я представитель округа! Я на вас управу найду!
А когда разобрался, даже обрадовался. Похохотал, потом говорит: «Спасибо, вы мне несколько веселых минут доставили. Приеду в округ, непременно расскажу».
Капитан Сивоконь после этого ничего, промолчал. А Рябокобылко и Белоконь рапорты написали, просили на фронт отправить. Но начальник штаба этим рапортам хода не дал. Сказал, что они ценные кадры и должны обучать пополнение.
– И что с этой тройкой стало, – поинтересовался Бабочкин.
– А ничего, так и служили. Но и это еще не все. Не поверите, но к нам в полк еще одну лошадь прислали. Приезжает лейтенант к нам после госпиталя. Идет к начальнику штаба. Я в канцелярии сижу, над документами работаю. Слышу, лейтенант докладывает: «Прибыл для дальнейшего прохождения службы лейтенант Буланый». Я прислушался, жду, что дальше будет. А капитан, видно, не поверил сначала. Подумал, что это теперь его разыгрывают.
– Как, как? – переспрашивает…
– Лейтенант Буланый.
Капитан, чувствуется, обрадовался.
– Это хорошо, – говорит. – Такой масти у нас еще нет. Мы теперь на всю дивизию прославимся.
Лейтенант молчит. Ничего понять не может.
Капитан документы просмотрел и вроде остался доволен.
– В хорошую компанию ты попал, – говорит. – Первой ротой у нас командует старший лейтенант Рябокобылко, взводом – лейтенант Белоконь. А зам. по строевой у командира полка – капитан Сивоконь. Так что пойдешь ты, лейтенант Буланый, в его распоряжение.
Лейтенант стоит, вид у него обалделый, теперь он думает, что это его разыгрывают. Потому что поверить в такое трудно. А капитан ему на полном серьезе:
– Радуйся, что в хорошую компанию попал. Харч у нас, правда, не особенно, по тыловой норме. И овса нет. Но зато служить тебе будет нескучно. Это я тебе гарантирую.
И пошел Буланый к Сивоконю. Интересно было бы посмотреть, как они встретились.
– Давай уж сразу, не тяни, каких лошадей еще к вам прислали? – попросил Лихачев.
– А что было дальше, я не знаю, – с сожалением заявил Дрозд. – Уехал я и вот к вам попал…
Продолжение следует...
Нравится роман? Поблагодарите журнал и Михаила Исхизова подарком, указав в комментарии к нему назначение "Для Михаила Исхизова".