Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6 романа "День да ночь" в нашем журнале.
Автор: Михаил Исхизов
Афонин остановился, оглянулся на орудие. Из-за бруствера неширокой полоской выглядывала верхняя часть щита. И ствол вытянулся вперед тонкой слегой. Затем посмотрел в уходящую на запад степь, попытался определить путь, по которому должны пойти танки. Степь выглядела на редкость ровной.
«Пока опасность не почувствуют, пойдут по дороге, – прикинул он. – Каждый зверь тропинки придерживается. А человек тем более. Какой бы ни была ровной степь, человек привычно пойдет по дороге. И машину по ней поведет».
Подошел Бакурский. Тоже опустил лопату и оглянулся на орудие.
– Здесь?.. – спросил он.
– Метров сто всего, нам надо четыреста.
Сто метров. Бакурскому казалось, что дальше идти уже нельзя. Отсюда орудие, укрытое за бруствером, едва разглядеть можно. А там, за четыреста, его и не увидишь.
На «пешке» своей летал Бакурский за сотни километров в тыл к фрицам, и ни разу не возникло чувство, что он оторвался от своих. Может быть, потому, что в машине их всегда было трое. Может быть оттого, что знал – могут они в любой момент повернуть. А здесь всего сто метров, а уже как будто одни остались, и до своих так далеко, что подумать страшно.
– Пошли дальше. Надо устраиваться поближе к дороге, – напомнил Афонин.
Они шли так долго, что Бакурский подумал, будто Афонин забыл, что на четырехсотметровом рубеже надо остановиться. Но Афонин, оказывается, считал шаги.
– Четыреста, – сказал он наконец и остановился.
Оба повернулись и посмотрели туда, где должно находиться орудие. Но ничего там не увидели. Только какое-то пятнышко невыразительное. И, вполне возможно, что это небольшой куст, и не имеет он к орудию никакого отношения.
– Здесь, – решил Афонин и опустил лопату.
– Не… близко?.. – спросил Бакурский.
– Да нет, как раз четыреста.
– А если… пятьсот?..
– Четыреста – самое хорошо для наводчика.
Бакурский, согласился, кивнул, и они начали размечать щель.
* * *
Чувствовал себя Ракитин отвратительно. По-прежнему болела голова, во рту пересохло и очень хотелось пить. Он взял из кабины «студера» канистру с водой и сделал несколько больших глотков. В закупоренной канистре вода задохнулась, нагрелась и стала на редкость невкусной. Ракитин сплюнул. Весь день шел наперекосяк. Все получалось не так, как надо, и не так, как хотелось. Собирались отдыхать, а приходится готовиться к бою. И расчет неполный, и кухни нет, и обещанная батарея неизвестно где. А пехота для прикрытия?.. Что уж тут говорить.
«Надо сходить к Афонину, – подумал он. – Как там у них дела идут?»
Нечего было там Ракитину делать. Вырыть щели Афонин и Бакурский могли без его присмотра. Просто тянуло пройти по степи, присмотреться к местам, по которым ночью поползут немецкие танки.
Пить все еще хотелось. Он глотнул из горлышка канистры еще пару раз, закрыл ее и бросил на сиденье. Подумал, что сразу, когда приехали, надо было послать кого-нибудь к речушке за холодной и свежей водой. Но сейчас все были заняты. Придется попозже. Как она называется, эта речка? Был в штабе и опять забыл спросить.
Степь выглядела враждебно, как будто это место специально подобрали и приспособили для танковой атаки. Ровная, гладкая, машины могут идти на высокой скорости и маневрировать. Попробуй попади в танк.
Вчера, когда прибыли сюда, Ракитин удивился, какую неудачную позицию определили орудию. Левый фланг, правда, железный. Глубокая речушка и берег крутой, обрывистый. Здесь их не обойти. А впереди и справа – степь. Ни одного ориентира для стрельбы и бесконечная возможность танкам для маневра. Так он и не понял тогда, поставили их здесь мост охранять или просто остановили на ночлег, чтобы утром двинуть дальше.
Теперь понятно – надо удержать мост. Они под рукой оказались, их первыми и сунули. Орудие с неполным расчетом и пятью ящиками снарядов поставили, чтобы удержать мост. Да любой стрелковый взвод мог бы сделать больше.
Он шел, и убеждался, что не такая уж она ровная – эта степь. Издали смотреть – как стол. А когда идешь по ней: и низинки, и холмики, и канавки какие-то. Танк на таких волнах будет все время опускаться и подниматься. Стрелять ему неудобно. Но и попасть в него из орудия тоже будет нелегко.
* * *
– Слышали, что командир сказал? – спросил Опарин. И сам же ответил: – слышали, но ничего не поняли. Считаете, что подавать снаряды – самое простое дело. Так?
– Так, – подтвердил Лихачев.
И Дрозд согласился, но молча.
– Нет, не так. Кто из вас до завтрашнего утра доживет, тот поймет. Я вас сейчас буду учить, не как снаряд подавать, а как до утра дожить. Вообще-то, это одно и то же. Такое вот кино… Опоздал ты, скажем, со снарядом всего на одну секунду. По вполне уважительной причине. Мама с папой не научили тебя, что двигаться надо быстро. Ты опоздал, а он не опоздал. И имеет полную возможность врезать! А если врежет, то у тебя тут же ангельские крылышки. Летишь. Рядом другие номера летят. Все на землю смотрят. И видят: от орудия ни хрена не осталось. Еще бывает, какой-нибудь народный умелец подаст снаряд не тем концом. Народные умельцы все могут. Но снаряд не огурец. Огурец любым концом можно в рот запихать. А снаряд другим концом в казенник не полезет. Приходится переворачивать. А ему переворачивать не надо. Он как шарахнет! И летишь. Из расчета даже близко никого нет. Рассеялись. Случается, какой-нибудь мудрец в разгар боя задумается и начинает считать ворон. Сосчитает, потом вспомнит, что бой идет, и подаст снаряд. Но никому этот снаряд уже не нужен. Потому что он в это время как врубит! И летишь. Крылышки отдельно, сам отдельно. А внизу, где орудие стояло, вообще ничего не видно. Потому что ни хрена там не осталось. Такое неинтересное кино получается. В трех сериях… И если кто-то собирается после этого укрыться в раю и там сачковать, то предупреждаю, ни хрена у него не получиться. У ворот апостол стоит, сами знаете в каком чине у нас апостолы, и вся ваша биография у него уже отпечатана в трех экземплярах. Если хоть бы в одном экземпляре сказано, что прибыла личность, которая вовремя заряжающему снаряд не подала, он эту личность развернет и хорошего пендаля врежет.
Вот так, образно и популярно, объяснил Опарин, что для подающих во время боя снаряды самое главное – быстрота и точность. Несоблюдение этих правил может привести к печальным последствиям как для расчета, так и для орудия.
– Теперь второе. Лихачев, какую команду отдает заряжающий для подачи очередного снаряда?
Лихачеву поднадоели поучения Опарина. Он на мгновение задумался и широко распахнул ресницы.
– Очередного снаряда?
– Очередного, – подтвердил Опарин.
– Ну, заряжающий улыбается и говорит: «Уважаемый товарищ, будьте любезны, подайте мне еще один снаряд, если вас это не затруднит. Он у вас, надеюсь, очередной?»
– Че-го-о?
Лихачев охотно стал объяснять:
– Мне как-то в училище попалась книжка: «Правила хорошего тона». Так там было написано, что когда за столом просят чего-нибудь передать, горчицу там, соль или уксус, то приблизительно так и говорят. А у нас здесь тоже передать надо. Причем снаряд поважнее какой-то горчицы. И ребята в расчете мировые. Я и подумал, что хороший тон нам вполне подходит.
– «Правила хорошего тона…» – повторил Опарин, будто старался запомнить.
– Именно так называется эта мудрая и полезная книга.
– Схватишь ты, когда-нибудь, Лихачев. – Опарин, конечно, оценил и даже, в какой-то мере, позавидовал. – Соображалка у тебя работает, но язык когда-нибудь подведет. И схватишь… Слушайте оба. Заряжающий командует: «Снаряд!» И ему подают снаряд. Но это надо уметь. Сейчас начнем тренироваться. Буду гонять, как в настоящем бою. Чтобы научились и привыкли. Для начала снимите ремни. По уставу не положено? И хрен с ним, с уставом. Скоро вам станет жарко, а снять ремень времени не будет. Такое вот кино… У орудия больше одного ящика держать нельзя. Между станинами и без него танцевать негде. Действуем так: я заряжающий, Лихачев подносит ящики и открывает их, Дрозд подает снаряды. Каждый – точно мне в руки. Пока Дрозд передает снаряды из одного ящика, ты, Лихачев, принесешь и подготовишь другой. И учти, надо принести, а не привезти на машине. Потому что времени у нас мало. По местам!
Опарин положил возле казенника два пустых ящика, чтобы складывать туда снаряды и опустился на одно колено.
– Пошли! – скомандовал он.
Лихачев подбежал к штабельку со снарядами, подхватил ящик и быстро вернулся к орудию. Он сбил защелку, откинул крышку…
– Снаряд! – потребовал Опарин.
Лихачев стал выскребать прижимающие снаряды планки. Наконец выгреб их и побежал за следующим ящиком.
– Снаряд! Раздался окрик Опарина.
Дрозд подхватил снаряд, распрямился…
– Снаряд!
Дрозд быстро шагнул вперед, передал Опарину снаряд и скользнул за следующим. Мысль автоматически зафиксировала: «Можно не передавать снаряд, а бросить его в руки. Так быстрей».
– Снаряд! – хлестнуло, когда он опять наклонился над ящиком.
– На!
Он шагнул, хотел бросить снаряд прямо в руки Опарину, но не рассчитал и уронил на землю. Нагнулся, подхватил, снова уронил, опять подхватил, машинально стер рукавом гимнастерки прилипшую к смазке землю и положил, наконец, снаряд в протянутые руки Опарина.
Лихачев ударом каблука сбил непослушную защелку у ящика и откинул крышку.
– Шевелись! – подгонял Опарин. – Вы что, спите?! Танки!
Дрозд снова нырнул к ящику.
– Снаряд! – требовал Опарин.
– Снаряд! Снаряд! – Короткое как будто рубленое слово, повторялось, многократно и вызывало раздражение, постепенно переходящее у Дрозда в тихую ненависть.
Резкие выкрики, нет, не выкрики, а команды не давали остановиться, отдышаться, утереть заливающий глаза соленый пот. И сам Опарин изменился: щеки впали, резче обозначились скулы, а карие глаза прищурились до узких щелочек, как будто он и вправду вел сейчас бой.
Дрозд вертелся, Дрозд выкладывался, и для новичка у него получалось не так уж плохо. Только чем дальше, тем меньше слушалось его нетренированное тело, не справлялись с нагрузкой потерявшие упругость за канцелярским столом мышцы. И Лихачев чувствовал себя не лучше. Дрозд хоть по одному снаряду подавал, а Лихачев носил ящики, да бегом. У него от этой беготни с пятидесятикилограммовыми ящиками уже коленки дрожали.
– Стой! – приказал Опарин. Отдал эту команду, когда и Дрозд, и Лихачев почувствовали, что больше не могут. – Малый перекур.
Дрозд, где стоял, там и сел на землю. Такой нагрузочки он не получал ни разу в жизни. Лицо у писаря посерело. И обмундирование тоже стало серым. Только на рукавах темнели пятна снарядной смазки.
А Лихачев лег, прижался взмокшей на спине гимнастеркой к прохладной земле и положил ноги на пустые ящики.
Они едва отдышались, едва начали приходить в себя, когда Опарин посмотрел на часы.
– Кончай перекур! К бою!
Команда подняла, казалось совсем обессилевших солдат. Один бросился к открытому ящику, другой – к штабельку, где лежал боезапас.
– Отставить! – остановил их Опарин. – Меняемся! Лихачев – подавать снаряды. Дрозд – подносить ящики.
Продолжение следует...
Нравится роман? Поблагодарите журнал и Михаила Исхизова подарком, указав в комментарии к нему назначение "Для Михаила Исхизова".