- А че?! Он сам полез в сарай. Я ж его не заставляла. Он сам виноват, - простодушно, уверенная в своей правоте, говорила она судье под гул негодования людей.
Скрывающий седину волос, выцветший платок на маленькой голове старухи, и это несмотря на лежащую в сундуке стопку новых, ни разу неношеных платков, подаренных соседкой. С большими накладными карманами, вытянутый бесконечно долгой ноской шерстяной жакет неопределённого цвета. И летом и зимой резиновые сапоги на ногах, другой обуви просто не признавала. На удивление сухая старая женщина была осанистая, несгорбившаяся тяжёлой работой доярки с младых лет в колхозной ферме, артритом покалеченные руки были тому свидетелями. Захламленность, неухоженность ее жилища кричали, взывали хозяйку к действиям. Но она привыкла к особенностям своей домашней обстановки. Раскатывая тесто на лапшу, она спокойно могла впечатать скалкой в мучное месиво пробегающего таракана.
Ильинична давно живет одна. Она потеряла счёт годам, когда ее муж скоропостижно отошел, оставив ее одну одинешеньку, так и не успев народить детей. Долгий свой век она коротала также как и вчера, и позавчера, позапозавчера: всему и всем завидуя и всех поучая. Сама того не осознавая, она была поглощена одержимостью, съедаемой ее изнутри. Старуха уже не мыслила своей жизни без язвительных колкостей и нравоучений в адрес своих односельчан: всё ей было не так, всё ей было не этак. За глаза ее называли “сушка”, и вполне обоснованно. Холодность, безучастность и желчность своего характера объясняла деревенским бабам так:
- Знамо дело. Вот были бы у меня детишки, я бы помяхше была и людей бы любила.
В деревне давно привыкли к ее выкрутасам, для них она была сродни юродивой. “Пусть болтает, вреда от неё никакого, - махнув рукой говорили сердобольные”. И просто не обращали внимания, когда она заводила любимую пластинку.
По вечерам женщины, закончив управляться по хозяйству и накормив семью, любили посидеть на скамеечке, поговорить про своих мужей и детей. Бабы делали вид, что не слышали язвительных ценных указаний Ильиничны и, посмеиваясь, продолжали лузгать жареные семечки. Сушка не изменяла своей одержимости, переворачивала все деревенские новости, выдавая их в своей эксклюзивной трактовке.
- Че это ты, Нинка забор покрасила?! Делать нечего, че-ли. Видать денег некуда девать. Да и цвет некрасивый. Всё у этой Нинки не так, наперекосяк, - ворчливо говорила Ильинична.
Нинка любила наводить чистоту и красоту всему. Аккуратность и рачительность хозяйки были видны и в избе, и в огороде и даже в сарае. Но еще больше она любила рассказывать о своем сыне: Серёженька у неё работящий, зарплата хорошая, красавец и завидный жених. Старуху Ильиничну каждый раз аж передергивает, как она говорит, от хвастовства счастливой матери. Раздувшаяся вширь, добрая хохотушка Нинка, была не скупа на подарки. И соседку Ильиничну не забывала: к 8 марта или на Новый год платок или халат обязательно покупался в магазине райцентра.
С улицы в тихую негу избы неожиданно ворвался стрекот мотоцикла, потревожив дневной сон Ильиничны.
- Никак Нинка своему охламону Серёге мотоцикл купила? Сын только из армии пришёл, ещё поработать толком не успел, и на тебе игрушку! - высунулась по пояс в открытое окно ворчливая старуха.
Новенький, красного цвета, сверкая никелем выхлопных труб и крыльев, стоял ИЖ Юпитер с коляской, восседал на котором счастливый, улыбающийся до ушей Серёга. В облаке дыма он крутил ручку газа, оглашая округу треском и слушая молодой двигатель. Ильиничну аж всю затрясло, обычная блаженность в глазах стерлась дьявольской искринской.
С того дня она потеряла покой, сон стал тревожным. Ко всему прочему, она как-будто ещё больше высохла, обнажив костлявость плеч и впалость щек. Дневная дремота не восстанавливала истекающие силы, лежала на кровати измученная думами. Услышав тарахтение трактора, кряхтя и поскрипывая пружинами железной кровати, встала и, шаркая ногами, проторенной дорожкой прошла к окну - глянуть “че там”. Сил нет и ведь не поленилась.
- Ага, Нинкин мужик, Толик, сено привез. Вот ведь алкаш, - сама с собой разговаривала она.
- Хорошо ей. У неё мужик есть, всё сделает, всё привезёт. Попробовала бы она как я, одна, - не скупясь на желчь, продолжала крутить свою пластинку.
В отличие от своей жены, Толик был худ как оглобля. Но сил в невысоком, коренастом, широкоплечем мужике было предостаточно, чтобы в порядке держать хозяйство. Добротный дом: крытая железом крыша, приветливые ставни окон. Полный двор всякой живности. В общем, всё как у обычного в меру пьющего деревенского мужика. Ну как в меру? Залив глаза беленькой, коромыслом в руках по двору жену не гонял. Сидел хмельной перед палисадником и раздувал меха гармони, горланя скабрезные частушки. Имел он романтичную, как говорил своей жене Нинке, привычку: на ранней зорьке в тишине на крыльце посидеть и, предаваясь философским мыслям, попыхивать папироской в занимающуюся зарю. Через что спас свою жизнь, жизни своей семьи и крепкое хозяйство от уничтожения.
Лай собаки разбудил Толика в неурочное время. Он осторожно, чтобы не разбудить, высвободил затекшую руку из-под головы Нинки.
- Что-то зарево сегодня рано, и Гера беспокойнно лает, - подумал, глянув в окно, и привычно потянулся за папиросами и спичками.
Скрип входной двери заглушился его пронзительно-громким криком: “пожар!!!” За красноватыми, жёлтооранжевыми языками пламени сарай едва был виден. Серёга, вскочивший с кровати как есть, в одних трусах, кинулся спасать мотоцикл, сильными руками отцепляя повисшую на нем мать. Полыхающая крыша не выдержала натиска огня и с грохотом обрушилась всей массой на голову хозяина красного Иж Юпитер. Должно быть, крик несчастной женщины разбудил всех жителей деревни. Но нет, укрывшись стеганым одеялом, Ильинична притворялась беспробудно спящей. Губы у неё были искривлены ехидной усмешкой, а широко раскрытые нездоровые глаза смотрели на пляшущие сполохи огня в окне. Казалось, дьявольского в них стало больше.
Выездной суд состоялся в деревенском клубе. Голоса выступающих на трибуне то и дело прерывались многоголосым гулом осуждения. Судья требовал соблюдать тишину и не мешать процессу. Стены клуба впервые видели такое огромное количество народа. Все места были заняты деревенским людом, разделившимся на два лагеря: одни обвиняли Ильиничну без всяких поблажек, другие понимали, но тоже обвиняли. И только состарившейся Нинке было всё равно: какое решение примет суд. Потускневшие глаза и осунувшееся, земляного цвета лицо выражали безразличие ко всему происходящему в зале. Она не слышала ни защитных речей адвоката, ни обвинительных копий прокурора, ни шума негодующих односельчан. Нинка сидела в ставшем ей большом платье, теребила в руках мятый платок и беспрестанно казнила себя: “Если бы я не купила этот проклятый мотоцикл, Сереженька был бы жив. Это я виновата! Я!”
На этом рассказ закончен. Благодарю за внимание. На вопросы и замечания отвечу в комментариях.
С вами была СТАРАЯ ТЕТРАДЬ. ЗАХОДИТЕ ЕЩЁ.
Дорогие читатели, если считаете рассказ неплохим:
- Жмите “палец вверх”👍;
- Делитесь ссылкой на рассказ в социальных сетях.
СПОНСИРОВАТЬ канал СТАРАЯ ТЕТРАДЬ тут - если хотите. Заранее благоДарю.