Б. Шагаев
Случай, произошедший в Сибири, в деревне Верх-Ича, до сих пор меня удивляет и поражает своей «наглой» смелостью, выходкой (для того времени) разнорабочего маслозавода Евгеева Манджи. Даже сейчас такой инцидент не прошел бы без наказания. Его потомки живут в Оргакинах (раньше был Буратинский совхоз). Евгеев Эльста, Илья, Бадма и т.д.
До случая с Евгеевым Манджи ночной сторож Лиджиев Санджи тоже «учудил» в деревне не в пользу калмыков, как полагала мама и другие сельчане-соплеменники. Лиджиев Санджи дважды рвался в Москву, к Сталину рассказать вождю всех народов в каких условиях живут калмыки. Сталин, мол, ничего не знает. Я о нем писал в газете «Элистинский курьер». Эти два старика за 50 лет совершили невероятные истории для того времени. За 13 лет только два случая всполошили сельчан-соплеменников.
Евгеев Манджи работал разнорабочим на маленьком маслозаводе в деревне. А у нас в столице и такого нет. Зимой Евгеев заготавливал лёд, чтобы летом обкладывать ящики с маслом льдом. Делал своеобразный холодильник в подвале. И еще сколачивали с женой ящики в бондарке. Там же в бондарке работала его жена. В общем заготовит лёд на реке, а потом на быках вёз к подвалу, а всё остальное время работал в бондарке. В деревне только Евгеев с женой и мама были представители рабочего класса. Остальных соплеменников запрягли в колхоз за трудодни. Как Евгеев с женой устроились на маслозавод, а мама в сельпо, я знаю. И у мамы не спросил уже в Элисте про многое в Сибири. Дурак был. Сейчас бы я выведал у неё про всё, но что уж теперь. Любопытства не было. А занимался суетой сует. В общем профукал много времени на борьбу с мельницами. А в Сибири в школьные годы работал в колхозе. На покос ходили, картошку садили, собирали, зерно возили в фургонах к сушилке, дрова заготавливали по 10 кубов и для школы, и для начальства в сельсовет. Когда соплеменники приходили в сельсовет на расписку, всегда было тепло. Председатель и комендант всегда грели заднюю часть у голландки.
В колхозе за лето я загребал трудодни. Пол мешка зерна. Это сейчас смешная оплата, а тогда это было целое состояние. На мельнице смолол, мельнику надо отсыпать муки. Но мама была рада.
Жил в деревне приблудный из города Куйбышева (Канск) шебутной балаболка Васька Крюк. Крюком прозвали его деревенские мужики. Потому что одна рука была скрюченная как у Сталина. Но драться любил, хотя был трусоват. Если получит сдачи, то он твой друг до смерти. Силу Крюк признавал лучше закона. Ещё одна слабость была у этого балабола. Он частенько в разговорах упоминал Сталина. Хвалил, сравнивал, возвеличивал. Иногда он говорил мужикам, когда был на взводе: «Я уважаю Сталина и нашего сибиряка трижды героя Покрышкина. Сталин - сильная рука, а Покрышкин - Ас!» Мужики молчали. Боялись балаболку. Мало ли, шастает по городам, а может он из той организации. Сильная рука нужна! Правильно? Мужики молчали, а мы пацаны думали: Какой башковитый.
А сейчас в России тоже тоскуют по сильной руке. Когда Сталин понизил цены на продукты или отменил карточки, то Васька вообще стал героем. «Во! Ущучили теперь мужики, что Сталин думает о народе?» - стоя пьяный у сельмага бросил мужикам свою козырную карту. Вечером по пути к Верке Свистуновой, орал песню тех времен: «Сталин наша гордость боевая! Сталин нашей юности полёт!» Через какое-то время слышался скандал с Веркой, и в воздухе висел мат Васьки Крюка. Мат у него был для связки слов. Верка тоже не отставала от его брани.
Мат и сейчас звучит в наше время. Особенно среди интеллигенции, а теперь и школьницы с сигаретой в зубах не уступают им. Культура растет, а что говорить о послевоенном времени и Ваське Крюке. Интернационализма нет, а мат процветает.
Васька Крюк городской фраер тех времен. В галифе, в хромовых сапогах, в гармошку, чёрная кожаная чёрная перчатка, четыре кармана в пальто. В одной махорка, для мужиков. В другом кармане папиросы для себя. Частенько напускал флёр, этакого блатного фраера, загадочного шулера, сбежавшего с большого дела. Мы пацаны, раскрыв рот, слушали его бредню. Но тогда он нам казался романтиком, героем, побывавшем во всех переделках, поэтому покалечил руку за правое дело. В общем, Васька не был похож на фуфаечных мужиков. Одним словом гусь, но прилетевший из дальних стран. А дальняя страна это заштатный городишко Куйбышев (Канск). Революционер В. Куйбышев был в ссылке в Канске и в честь его в советское время назвали этот 20 тысячный «мегаполис».
Посидел где-то. Но после отсидки опять вернулся в Верх-Ичу и опять притулился к Верке Свистуновой с ребенком. Он не рассекречивался даже по пьяни, а говорил, что кантовался в Новосибирске, Кемерово. После войны, да и позже было много таких гопников – трутней, хитрованов-мужиков. Кукушкины дети называли таких оболтусов. Но успех у деревенских баб имел. Васька Крюк то исчезал, то опять появлялся. Мужикам дарил замки, а пацанам - зажигалки. Угощал мужиков папиросами «Казбек». Статус повысился. Но мужики не клевали на его подачки, за глаза ненавидели и смеялись над ним, но на конфронтацию не шли. Не задирались. Так Крюк прокантовался в деревне несколько лет, но нигде не работал. Уедет, приедет и залегал на какое-то время. Мужики раскалывали его, когда он был пьяный, но фраер не рассекречивался. Напускал туману.
Умер Сталин. Васька Крюк горевал за вождя целую неделю. Не просыхал. С выпивкой было сложно. В магазин водка поступала по разнарядке. Половина уходила начальству, продавцы себе, родственникам, а народ довольствовался, что водку привезли. Утром очередь у сельмага, а водки уже нет. И тогда блат процветал. А Васька Крюк где-то доставал бражку, как говорили мужики. Однажды Васька Крюк завалился в бондарку. Был под сильным газом. И я оказался там. Приходил собирать гнутые гвозди и дощечки ненужные брал. Васька огляделся, подошел к кадке с водой, зачерпнул черпаком воду, попил и брызнул пригоршней на лицо. Подошел ко мне: «Что у тебя, сучонок?». Я раскрыл ладошку, а Крюк увидев в ладошке погнутые гвозди, со всего размаху ударил по руке. Один гвоздь чуть не попал в глаз. И заорал: «Ты, сучонок, государственное добро стибрил!». Я струхнул. Стою как вкопанный. Ни перечить, ни возмутиться я не мог. И ни какой обиды, злости, один страх. А было лет 14, уже кое-чего соображал. Васька Крюк прав, хотя и пьяный. И оскорбляет всех. Так положено. Мы «враги народа», скотина подневольная. Самая лучшая защита – молчать. Я видел и слышал, как комендант стружку снимал у матери за отсутствующего соплеменника, а она молчала. Однажды при такой взбучке коменданта мама попыталась вывести меня из комнаты, чтобы я не слышал как он изгаляется над матерью, а комендант рявкнул: «Пусть стоит здесь! Пусть на ус мотает!». Мне было лет 6 или 7. Я стоял у стены и шмыгал носом, разводил сопливую какофонию. Правда не все коменданты были озверевшие. Это один ограниченный, обремененный властью заходил за рамки человеческого общения. Таковы были реалии и обстоятельства.
Вернусь к бондарке. Когда Васька Крюк закончил изгаляться надо мной, стал наезжать на жену Евгеева. Молчите?! Рады, небось, инородцы, что Сталин умер?! Она молчала, в это время вошел муж - он ничего не заметил, поздоровался с Крюком и стал колотить ящик. А Васька Крюк ходит гусем вокруг Манджи и спокойно так начал: «Сталин умер. А вы, калмыки, не горюете даже. Весь народ слезами обливается, а вы, антихристы, затаились!». Манджи крепился как мы, зло стучал по ящику. А Ваську уже понесло, заштормило. Вошел в кураж, пнул по ящику и стал опять доставать до Манджи: «Что молчишь, антихрист?! Язык проглотил?!» - и толкнул меня. «Скройся, сучонок!» – заорал Крюк на меня. Манджи Евгеев встал, позвал рукой Ваську Крюка и вышел, Васька помедлил и тоже вышел. Жена Евгеева тихо сказала: «Тагчгар хәләчк (посмотри украдкой)». Я вышел. Смотрю, они направляются к леднику, к погребу. Погреб находился метров в 50-ти от бондарки. Подошли к погребу, где внутри лежит лед. Манджи Евгеев убрал солому и открыл крышку погреба-ледника, вдруг резко обернулся, схватил Крюка за здоровую руку и толкнул в погреб-ледник. Пошел истошный мат Васьки Крюка, Евгеев закрыл крышку, положил сверху солому, огляделся и пошел к бондарке. Я заскочил в халабуду и обалдевший от увиденного молчал. Жена Евгеева спросила: «Альд тер хойр? (где те двое). Я молчал, в голове только одна мысль – пусть Евгеев сам скажет. Я перетрухнул еще больше, чем когда Крюк орал на меня.
Вошел Евгеев, стал делать самокрутку. Табак из кисета рассыпался, стал собирать табак на полу. Жена смотрела на мужа, а потом тихо спросила : - Альд тер азд? (где тот злой?). Йовҗ одва (ушел), – сказал Евгеев и гаркнул мне, – Йов! Я вышел. Матери дома ничего не говорил, а сам боялся, что достанется Манджи Евгееву и матери от коменданта и другого начальства. Всю ночь не спал, а утром рано побежал к погребу. Соломы на крыше не было, но крышка была закрыта, стал прислушиваться. В леднике было тихо. Я опять задами ушел домой. А в голове свербило, чем закончилась история с Васькой Крюком.
Прошло какое- то время. И однажды вечером мама рассказала вскользь о подвиге Евгеева Манджи и о «поражении» Васьки Крюка. Осуждала обоих. «Дурак этот Манджиев! Кишва домбр! Догшн чон (свирепый волк)!».
Об этой дерзкой выходке Евгеева Манджи я не прокололся, а только спросил – за что он Ваську Крюка наказал? Мать помолчала и выпалила: «Дурак он! Я, говорит, отомстил за всех калмыков! За унижение! Догшн чон! Что теперь будет?! Узнают, накажут и его, и мне достанется!» Потом у печки поворчала что-то и затихла. Как мама узнала про этот случай, для меня эта тайна не раскрыта. Наверное жена Евгеева что-то сказала.
Какое-то время мы все жили в ожидании наказания. Прошло уже месяца 2-3 после смерти Сталина, а со стороны Васьки Крюка тихо.
Однажды, проходя у речки Ича, увидел сидящих на берегу Евгеева и Крюка. Подкрался и стал прислушиваться, но ветер уносил их голоса. Сидели в мирной позе, не ругались. Смотрю, Васька Крюк поднимает стакан, поднял и Евгеев, чокнулись, выпили. У меня на душе стало как-то легко и радостно. Радостно за Евгеева и конечно, за маму. Наказания не будет. Мама же была, как бы, надсмотрщицей у соплеменников, правой рукой у коменданта.
Почему Васька Крюк не мстил Евгееву и не рассказал этот балабол в деревне про случай с ним? Для меня это загадка. То ли Васька Крюк зауважал сильного и смелого Евгеева или стеснялся позора своего? В общем произошел, наверное, какой-то душевный слом и он примирился с обстоятельствами. Что-то произошло даже у этого шебутного балабола. Я так думаю о нем по- хорошему. А иначе как объяснить?
Вот еще одна сторона загадочной русской души и калмыцкой я думаю.
Всякое было во время депортации в Сибири, но у меня остались сложные чувства в глубине души и в памяти о тех 13 лет сибирской “академии”. Я всегда чувствовал подчеркнутую «заботу старшего брата» что я инородец, а он хозяин. Кто виноват во всем этом – все знают. А Васька Крюк продукт, винтик того времени.
Я бы не поверил в эту историю, если бы не был сам свидетелем «дерзкого» поступка для того времени, мстителя Евгеева Манджи.