2 февраля 2019 исполняется 81 год британскому продюсеру Лео Фейгину (Leo Feigin), который сорок лет (да-да, его лейбл Leo Records в 2019 г. отмечает 40-летие) продвигает в грамзаписи «новый джаз» — джазовый, околоджазовый, новоджазовый и, как считают традиционалисты (да и сам Лео), антиджазовый авангард, в том числе сначала советский, а последние 10-15 лет — и российский. Желаем Лео (Леониду Самуиловичу) Фейгину крепкого здоровья и долгих лет жизни, чтобы и впредь успешно играть роль той самой щуки из русской пословицы, которая на то и живёт в пруду, чтобы карась не дремал!
Напоминаем одно из самых провокационных и полемичных интервью, которое у Лео в 2012 г. взял для «Джаз.Ру» Сергей Бондарьков.
Поводом для этого интервью стала планировавшаяся на 2012 год московская премьера документального телесериала «Новая музыка из России» — 10 фильмов, показанных в 1991 году в Великобритании на 4 канале ВВС и посвящённых наиболее ярким представителям экспериментальной и новоджазовой сцены Советского Союза второй половины 80-х годов прошлого века. Представлять сериал будет его создатель — Лео Фейгин, продюсер фирмы грамзаписи Leo Records (известный слушателям Русской службы ВВС как ведущий джазовых программ Алексей Леонидов).
В одном интервью вы как-то сказали, что когда джаз перестает отражать свое время, он становится мёртвой музыкой. Как с этим сейчас? Что за музыка, по-вашему, отражает сегодняшний день?
— Ну, конечно, новая. Скажем, джаз уже не отражает. Мне кажется, он давно превратился в то, что по-русски называется эстрадой. Это означает, что музыкант изо дня в день играет композиции, ограниченные гармонией, ритмом, квадратами всякими. И из этих ограничений ему не выбраться. Их никак не преодолеть. Потому что если это сделать, то музыка станет открытой, она перестанет быть джазом. И потом ведь джаз — это прежде всего мироощущение или образ жизни. А жизнь давно изменилась. Скажем, если вспомнить тридцатые годы, сороковые, революцию бопперов — вот мироощущение! А играть боп сейчас… Я даже не знаю. Эта музыка мёртвая, просто-напросто. Конечно, её интересно слушать, и я её люблю. Но она не порождает мысль, не даёт никакого импульса, никакого толчка. Предположу, что сейчас она нацелена куда-то в область между сердцем и телесным низом. Музыка же, которая интересует меня, — и как раз она-то, мне кажется, и отражает современность — это музыка где-то между сердцем и головой.
Как и написано на ваших пластинках. (Девиз Leo Records — «Music for the Inquiring Mind and the Passionate Heart», музыка для пытливого ума и страстного сердца. — С.Б.)
— О, да! По-моему, самая ценная музыка — та, что апеллирует к области, смежной между рациональным и иррациональным. Найти эту золотую середину — это самое ценное.
Как вам кажется, не зашли ли фри-джаз и свободная импровизация примерно в тот же тупик, что и джаз, условно говоря, существующий в рамках квадрата?
— Ну, вы знаете, эта самая «новая музыка» — ей уже сорок или пятьдесят лет. За это время любая музыка выработает свои клише, станет повторяться и, может быть, даже перестанет быть новой. Но новая музыка все же даёт какие-то возможности проявить оригинальность. И мне кажется, что оригинальность — это самый верный критерий искусства. Так вот, новая музыка все еще даёт возможности к оригинальности, потому что она открытая, она не ограничена ничем. В ней можно все, позволено все, кроме клише. Поэтому и возможности ее — бóльшие. И именно такая музыка отражает сегодняшнюю жизнь. Может, она нам и не нравится по каким-то там причинам, эта сегодняшняя жизнь, но музыка её отражает.
В книге All That Jazz вы написали, что трио Ганелина, если бы не распалось, могло бы показать фри-джазу в целом выход из тупика…
— Трио Ганелина отличалось от всего, что происходило тогда, по очень многим статьям. Во-первых, они никогда не играли фри-джаз. Они играли глобальные, большие работы. Я бы сказал, сюитные формы. И в основе каждой была какая-то идея. Вот, скажем, было у них такое произведение — «Альбом для юношества». Человек идет мимо консерватории. Летним днем, жарким. И в консерватории настежь открыты окна классов. И если медленно идти вдоль этого здания, мимо его классов, в каждом из которых идут занятия, то музыка постепенно меняется. Вот такая идея.
Или, например, «Ancora Da Capo». Слушаешь это и только, наверное, ко второй половине начинаешь улавливать что-то знакомое. Что-то знакомое, но ещё не понятно, что это такое. И вот, по мере того, как они приближаются к концу, по мере того, как крещендо нарастает, наконец понимаешь: да это же аргентинское танго! Они же играли его с самого начала! Обычно как делают: играют тему, а потом её деконструируют. Трио Ганелина пошло совсем другим путём. От полной деконструкции они возвращались к теме, слепляли её по кусочкам. И как только тема полностью проявлялась — композиция заканчивалась.
И так во всех произведениях трио Ганелина — в основе всегда лежала какая-то идея, которая каждый раз получала новое наполнение. В зависимости от того, что происходило вокруг, в зависимости от зрителей. Но суть всегда оставалась неизменной.
Второе: это был театр. Настолько захватывающий, что не оставлял равнодушным просто никого. Если зритель, даже неискушённый слушатель… О! (восклицает, приветствуя подходящего к столику Ганелина). Даже неискушённый слушатель…
Вячеслав Ганелин: Как я, например.
Л.Ф.: Это мы про тебя и говорим. Так вот, если публике удавалось выдержать первые пятнадцать минут, они уже навсегда были заражены это болезнью трио Ганелина.
В.Г.: Ты молодец, пятнадцать минут — это правильно.
Л.Ф.: Это болезнь была. После трио Ганелина невозможно было играть, потому что люди уже не воспринимали другую музыку. Например, в Нью-Йорке они играли в Town Hall перед Brass Fantasy — на тот момент очень модной группы трубача Лестера Боуи (Lester Bowie — участник Art Ensemble of Chicago, одна из главных фигур чикагского объединения AACM). Они выпускали пластинки на ECM, в общем, большое имя. Одним словом, трио Ганелина сыграло, началось второе отделение, и уже через пять минут одиночки стали покидать зал, а к середине сета осталась только половина зала.
Если вернуться к тому, что вы говорили о концепции: из того, что вы пишете о русских музыкантах, с которыми вам довелось работать, складывается впечатление, что склонность к концептуализму — это вообще характерная черта новой русской музыки.
— Абсолютно! Надо сказать, что Сергея Курёхина я вообще называю великим концептуалистом.
Когда я брал интервью у Алексея Круглова (московский саксофонист, один из новых российских артистов Leo Records), он рассказал, что о его последнем альбоме вы написали ему: «в нём чувствуется традиция русской импровизационной музыки». Вы это имели в виду — наличие концепции?
— Да, и это тоже.
А что ещё? Что такое традиция русской импровизационной музыки?
— (Смеётся) Вы знаете, есть какой-то особый дух, который очень трудно объяснить. Я чувствую этот самый русский дух. Они [русские музыканты] отличаются от всех, кто играет так называемую новую музыку. И от американцев, и от немцев, и от голландцев, и от итальянцев… Я эту музыку узнаю с полуноты.
По-прежнему есть такие люди, как Аркадий Шилклопер, трио Гайворонский-Волков-Кондаков… Надо сказать, что я к этому делу сравнительно недавно вернулся. Мне кажется, какая-то новая волна появилась. Трио «Второе приближение», Алексей Круглов. И музыканты первого поколения заиграли как-то снова. Особенно [трубач Вячеслав] Гайворонский. Я за последнее время выпустил несколько его дисков — мне кажется, волшебных. Особенно последний, со струнным трио. Это тоже музыка во многом написанная, не простая бездумная импровизация, которую можно услышать в Англии или там в Европе. И вообще мне кажется, что-то такое здесь подрастает. Ну и опять же, я мало знаю. Я живу в деревне, в пятистах километрах от Лондона. И знаю об этой музыке только потому, что мне её присылают. Но присылают в последнее время всё больше и больше. И я могу сказать, что есть молодёжь способная, талантливая.
ВИДЕО: Алексей Круглов, Вячеслав Ганелин и барабанщик Олег Юданов, 2018
Вы знаете, странно получается: вы в английской деревне, возможно, знаете о нашей музыке больше, чем мы здесь. Вот, к примеру, я уверен, что многие, я — в том числе, узнали об Алексее Лапине, только благодаря тому, что вы стали выпускать его музыку.
— Ну так он замечательный музыкант! Чудный, чудный, замечательный человек. Его, кстати, оценили западные музыканты. С ним играет Франк Гратковски (Frank Gratkowski). С ним играет канадский музыкант, которого я продюсирую, — саксофонист Франсуа Карье (Francois Carrier). Так что он растет. А есть еще саксофонист Леонид Сендерский. Я смотрю за ним, и, кажется, от мэйнстрима он уже оторвался и переходит в новую музыку. Как бы то ни было, технически он замечательно играет, по-моему. Так что что-то… что-то здесь есть такое.
Кроме как музыкантам, кому-то на Западе вообще интересна импровизационная музыка из России?
— Да, есть люди, которые интересуются этим делом. Более того, три человека — три слависта из Калифорнийского университета — защитили диссертации по «Документу», сборнику русской импровизационной музыки из восьми дисков, который я выпускал. Они по отдельности написали мне письма благодарности. А четвёртый сейчас пишет сейчас на ту же тему в Сингапуре.
Так что интерес есть.
А как прошли гастроли Круглова с Яаком Соояаром (Jaak Sooäär) в Англии?
— Замечательно, просто здорово. Последнее выступление в клубе Vortex записывало BBC Radio 3. Они записали его целиком и неделю спустя транслировали эту запись целый час. Круглову посвятили час! Это, ну я не знаю… Я могу это сравнить только с тем, что BBC записывало трио Ганелина в 84-м году, когда они были в Англии. Другого сравнения тут просто не может быть. Это просто колоссальное событие, ну или какая-то невероятная удача. Но мне кажется, что он уже начинает утверждаться на Западе. И вот, кстати, перед его гастролями вышла большая статья в журнале Jazzwise, которая заканчивалась словами: «Я видел будущее джаза, его зовут Алексей Круглов».
В музыке этой новой волны музыкантов из России чувствует преемственность к творчеству русских музыкантов, которое уже стало классикой новой музыки? Можно ли говорить о школе?
— Определённо. И школа эта была уже давно. (Указывая на Ганелина) Вот сидит создатель этой школы.
Давайте вернемся в сегодняшний день. Вы только выпускаете авангардную музыку уже более 30 лет, а слушаете и того больше. Спустя столько лет бывает ли, что вас что-то по-хорошему удивляет?
— Бывает, да.
Какие-то последние примеры можете назвать?
— Могу. Вот, например, я выпустил диск группы Fourth Page, это англичане. Они придумали себе концепцию, суть которой — настроение. Что называется, moody music или music of the mood. Они создают какое-то настроение и держат его. Скажем, один музыкант играет очень короткую фразу. Как только она затихает, второй её подхватывает, затем третий, четвёртый. И вот так все это движется, движется — и вдруг один из них начинает читать стихи под эту музыку. И это всё спонтанно. В общем, совершенно волшебная музыка. Или вот через две недели у меня выйдет диск. Китаянка Ян Цзин (Yang Jing) играет на пипа — такой струнный инструмент с очень интересным звучанием. Она музыкант классической школы, очень известна. И вдруг начала играть импровизационную музыку и совершенно заболела этим делом. Пришла ко мне и говорит, что, мол, Лео, я хочу только у вас выпустить диск. Нашла швейцарских музыкантов, чью музыку я выпускал: Мишель Винч (Michel Wintsch) — пианист, Банц Остер (Banz Oester) — басист… И мне кажется, их музыка настолько необычна! Там такие интересные звуковые сочетания… И всё это очень грамотно сделано. Так, что да, бывает, удивляют.
Ну и напоследок. Вы в книге пишете, что свою жизнь воспринимаете, как цепочку анекдотов, — не прибавилось новых?
— О, да! Надо сказать, в книге я вообще рассказал очень мало анекдотов. Историй масса всяких. Я очень жалею, что, когда переезжал из своей лондонской квартиры, выбросил массу архивов. Просто выкидывал целые папки не глядя. Одних пластинок мы выбросили пятнадцать тысяч. У нас есть домашнее видео, Лора снимала. Ты можешь представить: я подхожу к большому мусорному баку и объявляю «Энтони Брэкстон» — бам! «Сесил Тэйлор» — бам! Потому что просто некуда было всё это везти. И вот так же я выбросил несколько папок писем — там были письма Мэрилин Криспелл (Marylin Crispell), письма Сесила Тэйлора (Cecil Taylor). И я только потом подумал: что же я наделал!
Интересно? Ставьте лайк (значок с большим пальцем вверх) и подписывайтесь на канал, чтобы увидеть новые публикации!