И я закричала.
Так громко, как только могла.
Белый кооооооооонь, белый конь я тебя потеряяяяяяяял …
Потом зажмурилась, вспомнила, что Иван Петрович говорил сидеть тихо, и закричала еще громче
Белый кооооооооонь от меня по степи ускакал Белый конь, белый конь потерял я коняяяяяяяяяяяяяяяя…
И так мне стало жалко вдруг этого коня, который потерялся ночью в степи. Кругом белый снег, и конь тоже белый, никто его не может найти. И он уже никогда не увидит своего хозяина.
И я кричала еще громче, чтобы не заплакать от жалости к этому коню, вот такая я жалостливая.
Я, наверное, сто раз прокричала эти три строчки, потому что все остальные забыла и не хотела вспоминать.
Потом попробовала взяться за «Четвертые сутки пылают станицы». Но петь про огонь и страдания поручика Галицина было как-то не к месту, и белый конь опять вернулся в мой репертуар.
Я сорвала голос, мне было жарко, и я не услышала, когда волк перестал выть. Зато я вспомнила строчку про хозяйку корчмы, вдохновенно размахивала руками и отбивала ритм валенками по мешкам.
А Ивана Петровича все не было и не было.
Он вернулся через семь с половиной часов.
Сначала он заблудился, когда шел на цементный завод. Все-таки метель и темно. И дорога незнакомая. Потом долго будил охранников, которые и не спали вовсе, а смотрели телевизор в теплой будке и не слышали, как в ворота стучит Иван Петрович. Потом они долго думали, кому бы трезвому позвонить. А Иван Петрович все набирал свой домашний номер, чтобы сообщить жене, что с нами все в порядке, просто мы опаздываем случайно.
Но жена его уже наварила борща и напекла котлет. А нас все не было и не было. И тогда она стала звонить в гараж. Потом в скорую. И даже на пост ГАИ на въезде в город смогла дозвониться. Потому что она уже волновалась.
И телефон ее был все время занят. Иногда она заходила на кухню, опять ставила греть борщ и котлеты, смотрела в окно и возвращалась к телефону.
Так Иван Петрович и не смог до нее дозвониться. Чтобы сказать, что с нами все в порядке. И она продолжала бояться нехорошего.
Потом охранники отправили Ивана Петровича в деревню – как выйдешь за ворота, направо, километра три, а там пятый дом от колодца - за трезвым бульдозеристом. И он, сколько шел в темную ночь, столько переживал за меня. И немножко за деньги.
Но трезвый бульдозерист уехал на выходные к теще, и поиски пришлось начинать сначала. Все это было так долго и бессмысленно, что Ивану Петровичу тоже хотелось кричать и выть на луну. Но он все равно справился и приехал за мной на каком-то огромном бульдозере. Наверное, это был бульдозер. И вытащил нашу несчастную фуру на ровное место. А потом отсыпал пьяному уже сто лет бульдозеристу полмешка денег и взял с него обещание доехать живым до своей деревни.
А потом мы приехали домой к Ивану Петровичу. Его жена долго на нас ругалась. И это было так здорово, потому что потом, когда она перестала плакать, мы ели борщ с котлетами и пили горячий чай. У меня болело горло, и я шепотом рассказывала про волка, а Иван Петрович про то, что надо фуру гнать в ремонт, а то можно попасть в историю.
С тех пор я очень люблю борщ. Борщ – это когда тебя ждут и тебе есть куда возвращаться.
А когда Малинин своим красивым голосом поет про белого коня, я всегда представляю себе, как огромный белый волк бежит по снежной степи на цементный завод.