Несколько месяцев назад я вынашивала планы написать что-то восторженное о том, как сейчас складываются мои отношения с мамой. Мой восторг даже остался на странице одного моего любимого психолога, которая как раз много пишет на эту тему.
Под одним из ее текстов я хвасталась своими достижениями. Писала, что мои отношения с матерью стали гораздо теплее и доверительнее с тех пор, как я в терапии. Я явно объясняла этот прогресс своей заслугой. Тем, что научилась принимать свою “не-идеальность” и стала позволять себе представать перед ней не только послушной удобной дочерью, почитающей мать свою, но и рассерженной, нетерпеливой, расстроенной, нуждающейся в помощи.
Надо сказать, это было как раз в то самое время, когда я решилась на развод с мужем, наконец-то разочаровалась в своей свекрови и даже сбежала к своим родителям, чтобы оградить себя от давления со стороны мужа и его родственников.
Те несколько недель у родителей показались мне целительными. На контрасте с теми уже невыносимыми чувствами, что я переживала на территории мужа, у родителей я впервые за долгое время испытала спокойствие и умиротворение. Меня никто не оценивал, никто на меня не давил и не выдвигал мне претензий. Я впервые за долгое время могла нормально спать и мне даже удавалось непривычно рано вставать, причем с легкостью. Я восстанавливалась, думала, читала. И просто возвращала себе утраченную веру в себя.
Родители меня приняли, выслушали мои откровения. Впервые за долгое время я почувствовала опору под ногами. Сейчас я понимаю, что они не сделали ничего особенного. Они продолжали жить, как жили, в своем обычном режиме. Вопросов мне не задавали, не обнимали меня и не утешали, ни о чем не расспрашивали и не предлагали помощь. Как будто они были уверены в том, что я справлюсь без них. Впрочем, так было всегда. Их родительская роль в отношении меня закончилась в 18 лет. Потом все внимание переключилось на тех, кто больше моего нуждался в опеке.
Я была благодарна им просто за то, что могла к ним приехать. Что они меня слушали без осуждения. И что, случись развод, они позволили бы мне пожить какое-то время с ними, пока я не сниму себе отдельное жилье. Впервые за долгое время я чувствовала, что ни от кого не завишу. Что могу быть растерянной и нуждающейся, и это нормально. И что никто потом не выставит мне за это счет.
Итак, меня не трогают, не осуждают. Я рада этому и явно начинаю впадать в идеализацию, приукрашивая их уклад. Признаюсь им в том, как это славно, что каждый из них занят своим делом и не мешает другому. Не требует, чтобы второй разделял его интересы, постоянно был рядом, обслуживал другого, выполнял какие-то супружеские обязательства.
Конечно, у родителей свои, далеко не идеальные, отношения. Случается, что мне не нравится то, как мама при мне делает замечания папе, и тогда я открыто ей об этом говорю. Объясняя это тем, что люблю их обоих и мне больно видеть их трения.
Когда я уезжаю, мама говорит, что ей хотелось бы иметь такую подругу, как я, что она будет по мне скучать. Мне кажется, что моя открытость и доверие творят с нами чудеса. Что наши отношения исцеляются. Что мы становимся по-настоящему близкими.
И вот, я вернулась к мужу в надежде сохранить нашу семью. Теперь мы созваниваемся с родителями чаще, чем прежде. Наши отношения будто оживились, но все еще далеки от того, как хотелось бы мне. У нас появилось что-то общее, что нас объединяет и роднит, но мы все равно очень мало говорим на неудобные темы.
Чаще прежнего звонит мама. Она все так же витает в облаках. Рассказывает о своей новой прическе, о красоте, стильной одежде, работе. В подробностях делится, как тяжело приходится моему старшему брату, какой он весь исхудавший. Хочет, чтобы я непременно ему позвонила и сказала ему что-то такое важное, что на него повлияет и заставит его изменить свою жизнь к лучшему. Мама капризничает и обижается, если я не в восторге от какой-то ее идеи и отказываюсь делать так, как хочет она. По старинке она начинает меня умасливать и, встречая отпор, раздражается и бросает трубку. Когда она звонит в следующий раз, она молчит о недавней "стычке" и делает вид, что ничего не случилось. Меня это напрягает, но я понимаю, что она не готова встретиться с моей злостью и недовольством. И тоже молчу. Получается, подыгрываю ей.
Я понимаю, что мне пора уже оставить свои иллюзии и принять тот факт, что она не станет для меня той мамой, которой мне всегда не хватало.
Мне пора уже перестать надеяться, что она первым делом поинтересуется, как я, а не станет взахлеб рассказывать мне о своих событиях и впечатлениях, как своей закадычной подружке.
Что она наконец-то проявит материнскую заботу и спросит меня, что показали мои обследования, и что я решила делать дальше. Что она не будет избегать разговоров о моей болезни, а мужественно, с уважением, по-взрослому отнесется к моему выбору. Что она примет тот факт, что я иду на определенный риск, отказываясь от дальнейшего лечения. Что она допустит мысль, что скоро меня может не стать и погорюет об этом вместе со мной. Что она просто поддержит меня в моем решении и скажет, что будет за меня молиться, и думать обо мне, и пожелает мне, чтобы моя интуиция меня не подвела.
Я понимаю, что мне необходимо просто перестать ждать этого от нее.
Но иногда мне все же грустно.
Я вновь и вновь убеждаюсь, что одной моей открытости и доверия недостаточно для того, чтобы моя фантазия о другом, в том числе о маме, ожила. Что в ней живет такой же напуганный и нуждающийся в поддержке ребенок, как и я, и чаще всего мне придется иметь дело именно с ним. И чаще всего именно от меня она будет ждать поддержки и заботы. И пора, пора мне уже с этим смириться и повзрослеть.