Весьма и весьма странные отношения связывают неразделимые понятия автора и его книги, когда речь заходит о К. и её работах. Мне уже не раз приходилось говорить, что вне их сам автор немыслим, не существует. При этом, сама К.Хеллен пишет, что книги – это её форма жизни, однако всячески противится изданию и обнародованию своих работ. Это отражено и в почерке, который явно не рассчитан на чьё-либо понимание, и в сокрытии своих работ на долгое время, и письменный наказ никому и ни при каких обстоятельствах не показывать их, и, требование, встречающееся во всех дневниках, письмах и некоторых из работ – сжечь по прочтении.
Парадоксальным остаётся факт, что К. сама не погубила то, что поручила погубить другому. Возможно, как мне было уже не единожды высказано мудрыми людьми, в подобном поступке кроется весьма явная игра, рассчитанная на то, что мало кто будет поступать так, как ему советуют. И в то же время…
Нежелание (невозможность) издавать свои книги при жизни весьма странный выбор для того, кто не существует и не мыслит своего существования вне текста, вне творческого бытия. Был ли это осознанный выбор, обусловленный чем-то, или временное торжество обстоятельств над автором – трудно сказать. Одно очевидно – писать К. не прекращала никогда. Обилие текстов, языков, времён их создания – лишь подтверждают это. С другой стороны, именно последние, ближайшие к настоящему времени годы оказались для К. самыми плодотворными. Или же только эти тексты были сохранены автором для вечности.
С одной стороны, как и любой честный писатель, уважающий свой нелёгкий труд, К. не скрывает, что воспринимает свои тексты как материал, требующий изрядной доли работы, труда, корректирования и авторской вычитки. С другой стороны, сама же К. не скрывает вполне свойственного ей удивления от собственных текстов и признаёт за ними так милые ирландскому уху «свободу, независимость и самоопределение», как и несомненного долженствования, их написания, которое стоит выше её собственного понимания и интересов.
Безусловно, за всё время, что я знакома с К. и она является неотъемлемой частью моей жизни, мне пришлось пройти большой путь по преодолению недоверия к автору, сомнений, тщетных попыток атаковать логикой, брать приступом рациональности, научно объяснять всё, что связано с К. Всё это оказывается страшной и подлой мелочностью, когда, наконец, начинаешь понимать с кем имеешь дело. В целом, К. ведь не требует от своего читателя ничего больше веры ей, даже не доверия. Я не исключаю большой (если не главной) доли её участия в истории обретения её рукописей, как не отрицаю и того факта, что многое в этой истории (если не всё) может оказаться не тем, чем кажется. Это нормально, it is so K. Время научило меня верить автору, принимать её слова и поступки, не требуя объяснений. Так, как мне кажется, поступают друзья. …«Друг в беде не бросит, лишнего не спросит – вот, что значит настоящий верный друг»…
Возможно, именно страх перед изданием удерживал К. от того, чтобы отнести весь свой чемодан в издательство, страх перед читательским или редакторским невежеством, беспощадностью не богоизбранных корректоров или перед ремеслом заносчивых переводчиков. Возможно, К. лучше других знала о положенном времени не только себе и тем, кому попечительствовала душой и делом, но и своим книгам, прежде всего. Возможно, и сама К. охотно намекает на это, что у неё был особый план, относительно своих книг = своей жизни = своей судьбы и именно благодаря ему, всё было исполнено с таким изяществом и провальным налётом топорной мистификации. Чёрный юмор К. – это не только её шутки о смерти и грусти, это и её поступки. Прежде всего, те, с последствиями которых приходится иметь дело всем, вовлечённым в её магнетическую творческую плоскость.
К. легко может поссорить вас с собственным доверием и неверием, легко может снабдить вас изысканной темой для возвышенного размышления и выставить полным профаном в известной вам сфере. Наперекор. Вопреки. Парадоксально. Это всё про неё. Возможно, это относится и к вопросу о выборе сокрытия своих книг, нежеланием публиковать их до срока.
При всей человечности, смертности и людской чувствительности К., которые она так очаровательно топорно пытается приписать себе, мне искренне не хочется думать, что в нашем мире было что-то, что имело достаточно права напугать её. Тем более издание её собственных книг. Возможно, вся эта странная история сводится лишь к тому, что К. просила о признании. Не о признании, которое слава, а о том, чтобы хоть одна живая душа ПРИЗНАЛА её существование, как пишет сама К. «засвидетельствовала» её существование в этом мире посредством обнаружения и издания её книг. Зная К., трудно представить то, что она сама возьмётся так грубо и очевидно проявлять себя во внешнем мире. Понимания, принятия, сочувствия и веры ждёт К. от своих читателей – добродетелей настоящего Друга. «Убегает тот, кто желает быть пойманным, и прячется тот, кто жаждет быть найденным.» («Я говорю»)
Мне кажется - таким странным образом К. оставила нам на откуп выбор – быть ей в нашем мире, являться ли ей его частью, или так и оставаться в тени, ожидая своего времени.