Идея зарегулировать Дон стара как мир. Со времен античности до наших дней десятки вождей и купцов мечтали о глубоком донском фарватере для своих коммерческих и военных флотов. И когда ты «топишь» за багаевский гидроузел, то невольно становишься в один ряд с Дарием, князем Святославом и Гюставом Эйфелем. Но прежде, чем заказывать себе бюст на родине и орден Сутулого, может стоит оглянуться назад и вспомнить, как все начиналось
Часть 1. Пленники канальной мечты
В последние годы модной темой для обсуждения в среде отечественных экологов, гидрологов, ихтиологов, общественных деятелей и пр. стали проекты по расширению судоходства на Дону. Только за минувшее десятилетие таковых набралась дюжина (проект строительства второй нитки Волго-Донского канала, модернизация и строительство Кочетовского и Багаевского гидроузлов, поддержание уровня Цимлянского водохранилища, снижение водности зеркала Дона, спасение Азовского моря и т.п.).
Сегодня «Нахаловка» расскажет о первом в этой череде суперпроекте, который шел к своей реализации почти две с половиной тысячи лет – строительстве канала между Доном и Волгой.
Попытки соединить две великие реки ранее предпринимались персидским царем Дарием I Гистаспом, потрясателем царств Александром Македонским, славянским князем-воином Святославом Игоревичем, турецким султаном Селимом II, реформатором Петром Великим, пламенным коммунистом Иосифом Сталиным. Амбициозный замысел удался лишь последнему из них, не скромничавшему в выборе средств для строительства канала и щедро удобрившему донские солончаки костями заключенных каналоармейцев – зэков.
Степной путь
Впервые идея сооружения рукотворного канала между двумя великими реками Танаисом и Итилем возникла еще в конце VIIвека до нашей эры, когда персидский царь Дарий I Гистасп погнал свою многотысячную армию в степи Причерноморья, преследуя непокорных скифов, отказавшихся дать мощнейшему монарху древности «земли и воды». Геродот, подробно передававший все сказки, слухи, сплетни и мифы о таинственной земле амазонок, описывая поход Дария, упоминает о не очень конкретных планах царя добыть себе «воды» посредством рытья канала для своего флота из Танаиса в Итиль.
Теоретически планы вполне осуществимые – на тот момент население Среднего Востока имело богатый опыт сооружения трудоемких ирригационных систем, как в Междуречье, так и в Эламе, Мидии, Персии, Урарту, Малой Азии. А следы «Суэцкого канала» эпохи фараонов до сих пор сохранились в Египте.
Даже плохо знакомый с географией Дарий понимал, что, имея такой канал, можно было бы сделать Каспий внутренним озером Персии.
Но великому царю катастрофически не везло – сначала он чуть целиком не положил войско в безводной Таврии, затем чуть не лишился оставленного на Дунае флота, а под конец жизни пережил еще и унизительную катастрофу при греческом Марафоне, что отправило шахиншаха в упокоительное путешествие в царство Ормузда. А с ним туда же полетела и мечта о канале. Однако ненадолго.
Спустя полтора века смело раздвигавший пределы Ойкумены македонец Александр вспомнил о персидских планах. Как победитель другого царя царей, Дария III Кодомана, он унаследовал не только обширное государство, но и идею внутреннего озера, тем более что им были биты проживающие на побережье Каспия бактрийцы, согды и массагеты.
Окружению великого завоевателя отнюдь не улыбалось менять сладкие ночи Вавилона на насквозь продуваемую донскую прерию. Идею саботировали как могли, да и сам Александр, уставший от походов, на очередной авантюре не слишком настаивал.
Справедливости ради стоит заметить, что ни тот, ни другой завоеватель в глаза не видели района предстоящих трудовых действий, а сомнительного качества карты того времени, сдобренные геродотовскими «грифонами и драконами», вряд ли могли дать хотя бы некоторое представление о сложности задачи.
Третий знаменитый воитель как раз «испил шеломом Дону». Киевский князь Святослав Игоревич в 965 году лично отправился «отмстить неразумным хазарам» в их собственных вежах. Князь-рыцарь в щепки разнес каганат, триста лет наводивший ужас на южнорусские границы, сжег обе столицы, Итиль и Семендер, и высказал уже неоригинальную идею «хожения лодьями в Хвалынское море» не волоком, а через прорытый в Диком Поле канал. Для наглядности Святослав с дружиной почти в точности прочертил посуху тот самый маршрут, которым позднее был проложен Волго-Донской канал и где раскинулось Цимлянское море широко. Как раз на его дне остался хазарский город Саркел, взятый князем на копье в конце маршрута.
Но и Святославу не пришлось начать рыть канал: слишком далеко от Киева и тем более от собственной столицы князя — городка Дунайца. На разгромленный Восток он больше не ходил, пошел «на вы» на Византию, по возвращении попал в печенежскую засаду, оставив буйный череп хану Куре в качестве застольной чаши. В ней же надолго утонул и замысел строительства канала.
Чаша пьяницы
Через шестьсот лет за перемычку взялись по-настоящему. Сын великолепного Сулеймана I Кануни и славянки Роксоланы турецкий султан Селим II Сархош в 1569 году объявил поход на захваченную русскими войсками стрелецкого воеводы Ивана Черемисинова и казачьего атамана Ляпуна Филимонова Астрахань.
Поход лично разрабатывал великий визирь Мехмет Соколлу, ибо «оплот ислама» предпочитал проводить время не в бранных делах, а в гаремных забавах и за чарой зелена вина. Янычары терпеть не могли трусливого султана, дав ему кличку Мест (Пьяница). Но босниец Соколлу понял, что без флота крепость не взять, и реанимировал идею строительства канала между Волгой и Доном через Камышинку и Иловлю. Флот должен был транспортировать к Астрахани тяжелые осадные орудия, которые по бездорожью за полсотни верст перетащить на Волгу было бы невозможно.
Летом 1569 года поход начали три тысячи землекопов, которые отправились к Азову на пятнадцати галерах. Их сопровождали пять тысяч янычар под командованием Касим-паши при пятидесяти орудиях. Еще тридцати тысяч должен был предоставить крымский хан Девлет-Гирей, у которого русские и отбили Астрахань.
Однако поход сразу же столкнулся с многочисленными проблемами, главной из которых был сам хан. Крымчак, у которого было полно забот на полуострове, категорически не хотел надолго его покидать. К тому же захват Астрахани с помощью турок, да к тому же с призрачной перспективой ее удержать, ставил Крым в серьезную зависимость от Высокой Порты, чего Девлет-Гирею совершенно не хотелось. Поэтому никакого рвения от орды османы не дождались. Хан попросту «торопился медленно»: прислал войска гораздо меньше, чем обещал, да и земляные работы были совсем не для степняков.
Наемные землекопы с янычарами долбили донскую грязь более месяца, пока «с великой бранью» не взвыли, что «даже всем турецким народом тут и за сто лет ничего не сделать». Касим-паша опасался, что янычары могут в любой момент «перевернуть котел», что означало турецкий бунт, бессмысленный и беспощадный, поэтому попробовал было перетащить суда с пушками волоком. Но крымчаки отказались дать для тягловых работ своих боевых скакунов, а от верблюдов было мало толку.
Полтора месяца препирательств привели к тому, что плюнувший на союзников Касим-паша отправил тяжелую артиллерию на судах обратно в Азов, а сам с ногайской конницей и легкими орудиями едва дотащился до Астрахани только к 14 сентября.
Без осадной артиллерии штурмовать крепость было безумием, поэтому паша дал приказ строить лагерь для зимовки неподалеку. Но отсутствие съестных припасов, перспектива голодной зимы и известие о подходе к Астрахани русских войск во главе с воеводой Bасилием Серебряным вызвало-таки «переворачивание котлов» у янычар. Не исключено, что у турецкого страха оказались крайне велики глаза – князь Василий умер за год до осады. Да и не было у России тогда свободной рати, все войска были заняты в Ливонской войне.
Тем не менее отвратительная разведка сослужила туркам плохую службу. Касим-паша снял осаду и увел отощавших янычар назад, навстречу своему «шелковому шнурку» от хмельного Селима, оставляя в завьюженных донских степях сотни людских и конских трупов вдоль разрытой канавы несостоявшегося канала. Совсем как известный генерал Бонапарт два с половиной века спустя.
Пятый по счету самодержец лично принял участие в определении месторасположения вожделенного канала. К концу XVII века Петр I, еще не ставший Великим, начал рубку окна в Европу с азовской «форточки». Взяв крепость, царь основал Таганрог с расчетом сделать из него столицу России – душно ему было во враждебной реформам консервативной Москве. А новой столице нужны были и новые торговые пути. В частности, водный путь из Дона на Волгу и Каспий, для чего юный царь, много беседовавший во время азовских походов с казаками о заброшенных турецких канавах, решил вернуться к проекту пьяницы Селима.
Петр, которому удавались практически любые, даже самые фантастические задумки, обозначил трассу в полуверсте от заброшенного канала султана.
Земляные работы в зоне будущего канала начались в 1697 году под руководством Иоганна Бреккеля. Мужички с кирками и лопатами были согнаны из Воронежа, Тамбова, Ельца, Курска, Козлова, Рязани. В теплое время года все бы ничего, в заморозки же мер народ толпами, в антисанитарии, голодухе и мздоимстве чиновников. Вскоре сбежал герр Бреккель. Государь привез из Великого Посольства другого инженера – англичанина Джона Перри. Работы возобновились, но вскоре заглохли совсем. Началась Северная война, которая потребовала землекопов уже с мушкетами против Карла XII. А мистер Перри перебрался строить каналы на Ладоге и Оке.
В 1702 году сооружение канала между Доном и Волгой было перенесено в район Иван-озера. Ивановский канал соединил Дон с притоком Оки рекой Цной через Иван-озеро и вытекавшую из него реку Шат. Проектом предусматривалась шлюзованная часть канала длиной в 210 верст. Если бы она была полностью достроена, то стала бы самой длинной из всех шлюзованных систем дореволюционной России. Через пять лет после начала строительства по Ивановскому каналу было проведено около трехсот судов, хотя система оказалось очень маловодной.
Вскоре после Полтавской виктории Петр претерпел позорную ретираду в Прутском походе, оставил Азов, срыл Таганрог, а вместе с ними – и идею канала на Волгу.
Первая «башня» Гюстава Эйфеля
Последующие двести лет необходимость строительства канала периодически будировалась отечественной общественностью. До 1917 года насчитывалось более тридцати проектов соединения Волги с Доном.
Основная их масса делилась на три группы: северную (соединение притоков Оки с притоками Дона), среднюю, объединявшую проекты строительства канала в районе наибольшего сближения Волги и Дона, и южную, намечавшую соединение устьев Волги и Дона или непосредственно Каспийского и Азовского морей.
По мнению современных специалистов-гидрологов, северные проекты не представляли никакого интереса, так как все они основывались на соединении мелководных рек, непригодных для плавания современных судов.
Южные также были малопригодны из-за слишком растянутой трассы каналов и вследствие этого высокой стоимости строительства.
Наиболее рациональными инженеры признавали проекты средней группы. К концу XIX века с развитием торговли и промышленности Юга России этот проект стал обретать реальные очертания.
26 ноября 1884 года городской голова Ростова знаменитый Андрей Байков на заседании Комитета торговли и мануфактур призвал местных экспортеров «обратить внимание на устройство у себя всевозможных удобств для хлебной торговли, как-то: набережной, подъездных путей, элеваторов и т.п., на улучшение плавания по реке Дон и гирлам, углубление их и устранение всех преград, стесняющих свободное плавание по Дону. Для того, чтобы не было надобности продолжать Новороссийскую ветвь до Царицына, и вообще для облегчения доставки грузов в Ростов по Дону было бы в высшей степени необходимо и полезно соединить Дон с Волгой устройством канала».
Байков знал, о чем говорил. К этому времени у него на руках уже был проект французского инженера Леона Дрю, проектировщика питьевых галерей на Кавминводах. Именно там в 1871 году он познакомился с ростовским головой, когда Байков, после скандала с ложным доносом на него в донской столице, заведовал в Пятигорске питьевыми источниками. К тому же у французов был накоплен огромный опыт строительства каналов как на севере, в Шампани, Пикардии и Аррасе, так и на юге, в Провансе и Гаскони, где каналы полностью перерезали континент из Средиземного моря в Бискайский залив.
В докладной записке, представленной в феврале 1885 года известным купцом 1-й гильдии Петром Максимовым от имени думы в российское правительство, говорилось: «Сотни барок и плотов разбираются у Царицына, перевозятся, равно как и товар, на Дон и там снова собираются и нагружаются для сплава. Миллионы пудов товара несут расходы двух перегрузок со всеми их последствиями – потери времени, бой и порча. Лучшая весенняя пора для сплава пропадает в перегрузочных операциях. Наконец, для военных целей: возможность передвинуть из Балтийского или Каспийского моря в Черное и обратно флотилию военных судов. Ростов-на-Дону как самый торговый пункт по Донской системе, ведущий наибольшие дела с Поволжьем, получающий оттуда и сбывающий туда значительное количество товаров, должен был стать и стал во главе осуществления этого великого дела».
Скептики подчеркивали сложности строительства. Основные проблемы при этом упирались не в расстояние, а именно в южный отрог Приволжской возвышенности, который был значительно выше Дона. Вначале предстояло запрудить Дон, поднять его воду на 44 м вверх, а потом опустить ее к Волге на 88 м вниз, что без мощных электрических насосов практически невозможно.
К тому же канал пересекал бы линии Грязи-Царицынской железной дороги (и отбирал у нее хлеб, заметим), что вряд ли радовало путейское начальство. Поэтому оно тут же подало высочайшую записку с намерением тянуть новую ветку из Царицына до Тихорецка, доказывая ненужность водного пути.
Ко всему прочему, даже если канал и был бы построен, по нему выпадало плавать лишь весной – летом неподпруженные плотинами Нижняя Волга и Дон пересыхали так, что их можно было переходить вброд. Без тотальной реконструкции рек, без создания огромных водохранилищ о полноценной навигации и речи не было.
Справедливости ради следует заметить, что масса людей кормилась с отсутствия канала. Целые станицы и хутора с удовольствием занимались перевозкой товара гужевым транспортом и держали для этого стада волов и табуны лошадей. Даже тракт специальный шел вдоль железной дороги Грязи — Царицын. Миллионы пудов зерна из Астрахани и Самары, уральского металла и каспийской рыбы сложно было перебрасывать по Волге к северным портам – таскать бурлаками баржи против течения великой реки выходило настолько дорого и далеко, что теряло всякий коммерческий смысл. Себестоимость продукции становилась заоблачной и не могла конкурировать с заграничными товарами, препятствуя экономическому развитию регионов. Поэтому и приходилось выгружать товар в Дубовке, перевозить фурами до Качалина, а там — на Дон к баркасам и расшивам. Предполагалось, что за год канал мог бы переваливать через себя не менее 100 млн пудов груза.
В итоге было образовано частное товарищество с участием ведущих ростовских компаний для производства изысканий в зоне будущего канала длиной 80,2 версты по проекту Леона Дрю. Сам француз со своей стороны обещал привлечь к делу соотечественников-финансистов и ведущих инженеров. Для сооружения канала товарищество выговорило себе право получать из-за границы беспошлинно машин, приборов и метизов в количестве 400 тысяч пудов. От сборов и налогов товарищество также освобождалось на все время сооружения канала.
Быстренько поделили и шкуру неубитого медведя – такса за прохождение судов через не существующий еще канал и провоз товаров устанавливалась в размере трех копеек серебром с пуда и одной копейки с пуда с порожних судов. Государевы посудины само собой проходят через него бесплатно. Если, конечно, не везут частного груза. Таксу устроители мотивировали тем, что железная дорога за провоз товаров между Царицыным и Калачом взимала от четырех до семи копеек серебром с пуда – стало быть, «водная» выгода налицо.
14 июня на проведение изысканий было получено высочайшее дозволение. Товариществу также позволялось фактически создать совместное российско-французское акционерное общество с уставным капиталом 42 млн рублей. С российской стороны («группа Ростова-на-Дону») в руководство АО вошли 18 виднейших негоциантов во главе с Андреем Байковым, с французской – 18 инженеров, банкиров и промышленников во главе с председателем Парижской торговой палаты Шарлем Дитц-Моненом и президентом Синдикальной палаты каменотесов Гиацинтом Мозе. Восемнадцатым по счету во французском списке значился никому, кроме специалистов, на тот момент не известный инженер-строитель Гюстав Эйфель. Спустя четыре года его имя, в связи с сооружением самой знаменитой во Франции башни к Всемирной выставке в Париже, уже будут произносить с проклятиями и восхищением во всем цивилизованном мире.
В июле Леон Дрю и инженер путей сообщения Повстанский начали изыскания. Объем земляных работ они оценили в 2,78 млн кубических саженей, из которых на выемку в водораздельном бьефе приходилось 1,34 млн кубических саженей. Вынутый грунт предполагалось использовать на устройство дамб. Глубина канала должна была составить 1,175 сажени, ширина шлюзов – 6,11 саженей, что позволяло бы пропускать суда любого из тогда существующих классов. Пропускная способность канала исчислялась из расчета 4880 судов в год. Вместимость будущего водохранилища составляла 4,56 млн кубических саженей.
По общей смете выходило, что на реализацию проекта потребовалось бы 69,885 млн франков, из которых на устройство собственно канала, дамб, шлюзов, водохранилищ, водопроводных канав и водосливов выходило 39,948 млн франков. Смета за подписью Дрю и Максимова была составлена 15 апреля 1887 года. Требовались только государственные инвестиции, ибо только частной инициативой такую неподъемную сумму собрать было нельзя.
Но как всегда «гладко было на бумаге». В 1890 году в тирольском Меране скончался главный двигатель проекта Андрей Байков. Эйфель уехал строить свою башню. А уже через год через Ростов проезжал министр финансов Иван Вышнеградский, вытащивший во власть знаменитого Сергея Витте, кумира железнодорожников.
При встрече на вокзале новый городской голова нотариус Иван Леванидов подал ему записку о нуждах Ростова, в которой седьмым пунктом наряду со снижением железнодорожных тарифов, строительством промышленного училища на средства казны и углублением Дона значился проект Волго-Донского канала. Его высокопревосходительство «изволил выразить, что осуществление этого проекта на средства частной предприимчивости не встретило бы со стороны правительства препятствий. Но рассчитывать на правительственную гарантию или на субсидию едва ли возможно». Иными словами, вам надо – вы и стройте на свои. Государство умывало руки.
До революции были известны более тридцати проектов соединения Волги и Дона. Лучшим из них считался план русского гидротехника Нестора Пузыревского, который он представил в 1910–1912 годах. Специалисты называли его совершенным творением русской гидротехнической мысли. Но, не имея средств и не получив ниоткуда поддержки, Пузыревский не смог даже обработать и опубликовать свои материалы. Да и не нашлось частных инвесторов, желающих вложить долгие деньги в столь амбициозный проект.
Понадобился товарищ Сталин с его щедрым использованием дармовой рабочей силы и аппарат НКВД-МГБ, который ее быстро обеспечил.
«Пора тебе, Копченый, лес валить или канал какой-нибудь строить»
В фильме «Место встречи изменить нельзя» Глеб Жеглов, разгромив на бильярде персонажа Леонида Куравлева вора Копченого, говорит ему: «Пора тебе, Копченый, лес валить или канал какой-нибудь строить. Засиделся ты на воле».
Действие происходит в 1945 году, когда Совет Министров СССР уже намечал масштабные работы под руководством Карпа Павлова, бывшего директора «Дальстроя», создателя кандальной Колымы с ее одиннадцатичасовым рабочим днем.
А поскольку убыль на войне и в лагерях за время войны была великая, на очередную «стройку века», кроме почти 700 тысяч вольнонаемных рабочих, согнали дополнительно 100 тысяч зэков еще 100 тысяч пленных немцев. Среди них, вероятно, и был Копченый и компания.
Павлов работу организовать умел. Еще на Колыме в 1938 году он наизнанку выворачивал доходяг, «уплотнив» работу летом до шестнадцати часов без выходных и сократив обеденный перерыв до получаса. В то же время зэкам тяжелые физические работы засчитывались как отбывание заключения сутки за двое-трое. Благо основную массу здесь составляли не «политические», а мелкая шпана и социально близкая уголовщина.
Инженерную часть обеспечивал известный гидротехник генерал-майор Сергей Жук, строитель каналов Москва-Волга и Беломорканала, также жизней зэков никогда не считавший. Интересно, что историки Гуверовского института сравнивают его с нацистским преступником Адольфом Эйхманом за использоване рабского труда.
В условиях засушливой степи, при сорокаградусной жаре летом, в насквозь продуваемом всеми ветрами зимой Диком Поле, живя в землянках и саманных мазанках, строители принесли богатый дар богу Аиду, щедро усеяв своими костями Причерноморье. Никто, конечно, погибших зэков и пленных не считал, если «вольняшки» мерли как мухи от непосильного труда в голодные 1947-1948 годы. Впрочем, и техникой не брезговали. Именно здесь впервые в мировой истории были применены шагающие экскаваторы с гигантской стрелой в 65 м.
За четыре с половиной года (рекордный срок для гидростроительства) очередной сталинский канал был запущен в эксплуатацию. У первого шлюза первый теплоход «Иосиф Сталин» встречал его тезка – 27-метровый бронзовый памятник Иосифу Сталину (позже заменен на Ленина). Иностранным наблюдателям, спорившим, сколько минут простоит дамба канала под натиском волн могучей Волги, осталось только утешать поруганное самолюбие горькой сорокаградусной водицей.
(Продолжение следует)