Город N весьма типичен для нашей необъятной Родины: он хотел бы быть старым, но его возраст едва ли достигает сотни лет, он мечтал бы тогда по крайней мере казаться молодым, но никак не верится в молодость города N, видя его, словно морщины пожилого тела, бесконечные лабиринты хрущевок и девятиэтажек с выглядывающими из-под дешевой китайской краски изнуренными суровой погодой стенами.
Город N напоминает курильщика средних лет: в нем есть еще много физической силы, но бег на дальние дистанции ему неподвластен, и даже напряжение всей воли не сможет изменить этот факт. В таком положении люди часто пытаются маскировать приближающееся уродство своей внешности разными бросающимися в глаза побрякушками и спонтанными затратными походами к косметологам; нашему городу тоже не удалось избежать этой судьбы: по бокам его широких улиц высыпали всевозможные супермаркеты и магазины. Призванные оживить город, омолодить его артерии, они смогли лишь добавить к унылому, но этим по крайней мере особенному пейзажу, мазки абсурда, фальши и дешевизны. И жители поняли это – не разумом, которому негде было взять сведений о правильности устройства городских ландшафтов, но сердцем, несмотря ни на что стремящимся к прекрасному, - и вот чуть ли не половина этих ничем не отличающихся друг от друга пластиковых уродцев стоит пустая, не способная найти арендаторов.
В одно такое здание, ставшее логовом для краснобуквенного продуктового магазина, каждый день ходит Арина Алексеевна Власова. В зимнее время года – в старом, с прорехами и потертостями, видавшем многих вождей пальто, в любое другое – в неописуемой русским языком комбинации из платьев, свитеров, колготок и дубленок, которую надевает добрая половина русских бабушек. Голова Арины Алексеевны всегда покрыта платком, который частично закрывает и ее старое морщинистое лицо. На вид ей около восьмидесяти лет, но на самом деле она моложе, и еще может довольно резво ходить и даже раз в месяц сметать пыль со шкафов в своей двухкомнатной квартире.
Эта квартира заслуживает нескольких слов: она выглядит старо, как и ее хозяйка, окна в ней раз и навсегда заклеены скотчем и не открываются. Из-за этого в жилище Арины Алексеевны постоянно стоит ужасный дух. Им пропитана и дорогая европейская мебель, отказывающаяся верить в свой почтенный возраст, и потускневшие, но еще сохранившие красоту узоров обои. Одна только коллекция хрусталя кажется неподвластной разлагающему все духу, но с каждым годом она все больше погружается в груду старых тряпок, истлевших от времени открыток и прочего дурного хлама. Отрадой гостю (хотя гостей здесь не бывает) могла бы послужить еще коллекция растений, но они давно уже не цветут и отдали все силы отчаянному росту вверх – к пожелтевшему потолку - надеясь вырваться из этой удушающей молодые побеги тюрьмы.
Даже на холодильник, который, согласно общепринятому мнению, должен многочисленными соленьями и маринадами украшать жилье любой русской бабушки, нельзя смотреть без боли. Пара пачек самого дешевого молока и кефира, масло, остатки гнилых овощей, редко-редко – небольшой кусочек докторской колбасы – больше здесь ничего не найти.
Все продукты закупаются в том самом магазине в нескольких сотнях метрах от дома Арины Алексеевны. По уму, ей следовало бы иногда заглядывать в другой магазин, с зелеными буквами, он всего лишь на квартал дальше краснобуквенного, а то и добраться до рынка: автобус едет очень удобно и пешком идти всего ничего, но ни того, ни другого она не делает. Да и зачем? Ведь это бы говорило о попытке сэкономить и порадовать себя чем-то повкуснее, но эти мысли давно уже не занимают ее голову.
А ведь должны бы были, разве нет? Жизнь пожилых людей в России скучна от бедности и бедна от скуки, но зато даже самые маленькие вещи могут доставить им большое счастье: счастье, знаете ли, бывает и во вкусной колбасе, и в сплетнях о соседях с такими же стариками и старухами у подъезда. Грешно смеяться над ними за это, ведь эти бедняги не могут выставить свое драгоценное мнение напоказ всему миру в соцсетях и собрать за это одобрительные лайки.
Бывают, конечно, и другие родники счастья у стариков. Дети ли, внуки ли, поодиночке или целыми кучами заедут в гости, будут есть, пить чай, спрашивать о делах, ходить по квартире и с загадочным видом брать классические книги с полок, оглядывать черно-белые фотографии давно ушедших родственников и свои собственные, цветные, стоящие на самом видном месте, будут дарить привезенные со всего света глупые подарки, самые маленькие - будут получать в ответ тайком сунутые 500 рублей, иногда будут недовольно морщиться и притворно улыбаться, но в целом принесут много доброго счастья.
Арине Алексеевне Власовой незнаком этот дающий силы родник. У нее есть, вернее сказать - было - двое детей, сын и дочь, но сын, простой и глупый парень, имевший наглость мечтать при этом о лучшей доле, спился от разочарования в грязных подъездах города N. В одном таком подъезде и нашли его худое, покрытое язвами тело. Злые языки говорят, что после похорон какой-то шутник выложил на могиле крест из четырех бутылок водки - бред, конечно, ведь в православном кресте есть еще диагональная перекладина; на такую вещь бутылок надо поболее, столько собутыльников у покойного быть не могло. Хотя Сидорович с Петровичем раньше могли выпить и по две за раз…
Жизнь дочери сложилась иначе. Она рано, едва это позволил закон, вышла замуж, как раньше говорили ошибочно - по любви, и родила сына, как сейчас правильно говорят - по глупости. Она растолстела, подурнела, испортилась характером, и муж бросил ее через два года после свадьбы. Это, как ни странно, оказало на ее судьбу весьма благотворное влияние: она смогла вернуть себе красоту и обаяние, встретила богатого иностранца (для русских провинциальных девушек они все богатые, прости их господь), очаровала его тем, чем всегда очаровывают иностранцев, оставила сына матери и уехала за границу. С тех пор о ней ничего не слышно… верно, она счастлива, ведь она может пить вино за 25, а по праздникам за 50 евро, ходить вечером со своим толстым, бородатым, лопающимся от самодовольства мужем и с чистой совестью его презирать… и слава богу!
Арина Алексеевна вспоминает своих детей так, как сейчас нетронутые телевидением школьники воспринимают Великую Отечественную Войну: пару раз в год смотрит фотографии, вспоминает несколько печальных трогательных историй и тихо всхлипывает. Она любила их обоих, но они остались где-то далеко в прошлом, за пропастью, разделившей ее жизнь на до и после, через которую нет хода физического и практически нет мысленного. Эту пропасть вырыло то чувство, называемое словом “забота” - прекрасное слово, ведь в нем и любовь, и сострадание, и милосердие, и вставание в 3 часа ночи по зову тихого плача, и работа до полного изнурения - лишь бы купить подарки и лекарства, и ласковые слова - всегда, в особенности в ответ на грубые, и боль, боль, боль… боль счастья, боль побеждающей надежды, вытанцовывающая вальс радости в ответ на грубые марши лицемерной судьбы.
Ваня с рождения был болезненным мальчиком, но тем удивительнее было его превращение из худощавого, хилого ребенка в сильного, мускулистого, по современным вкусам даже с избытком юношу. Бабушка не просто заменила ему семью, но своей заботой указала ему на образ и подобие жизни, его тело, несознательно вдохновленное этим, победило и врожденную слабость, и многочисленные болезни. У Вани, как и у дяди, было простое русское лицо, без интеллигентных черт, но и без глупости, с высоким лбом и красивыми черными глазами. Его губы всегда будто смеялись.
Ваня принадлежал к тому разряду юношей, которые добры из-за осознания своей силы: он почти никогда не участвовал в любом зле, будь то травля беззащитного одноклассника или издевательство над уличной кошкой; напротив, чем старше он становился, тем больше старался совершать добра. Он не рвался помогать и никогда не навязывался, но и не оставался в стороне. В школе и во дворе его любили, его слово имело вес, и он часто становился тем человеком, который тихим “не надо” не даст совершиться уродливой глупости.
На радость бабушке, к моменту окончания школы у Вани были большие планы: он хорошо учился и планировал поступать в университет - не МГУ, конечно, но вполне достойный. На каникулах он работал, на зарплату помогал бабушке и покупал подарки красивой рыжей девушке с веснушками, которая то смеялась над ним, то застенчиво отводила в сторону глаза. Жизнь била ключом. Жизнь была прекрасна.
...
В год, когда Ваня закончил школу, началась Первая Чеченская. Его призвали, он был мехводом одного из первых федеральных танков, вошедших в Грозный. Его бабушка так и не узнала деталей его смерти. Она многое представляла себе, но не подобралась даже близко к истине, потому что смерть его была ужасна.
Буквально через несколько минут после въезда в город, на узком перекрестке, боевики выстрелили в танк сразу из нескольких РПГ. Машина вспыхнула как факел, командира убило на месте. Ваня попытался выбраться из горящего танка, но дернулся слишком резко и зацепился униформой за какую-то деталь. Верхняя половина его туловища торчала из танка, но ноги оставались внутри, кожа на них горела и съеживалась. Ваня отчаянно пытался освободиться; вскоре ему это удалось, он вывалился из танка и по броне скатился на землю, все его тело было охвачено огнем. Он страшно кричал и катался по земле, но пропитанная маслом одежда не тухла. Его туловище покрылось дорожной пылью, лицо обгорело, черные глаза превратились в красные дыры. Через несколько минут он перестал кататься и лежал, судорожно пытаясь поднять руки. Скоро сил не осталось даже на крик, он замолчал, его сердце в последний раз вздрогнуло от нестерпимой боли и он умер.
…
Иногда мне случается проходить мимо старого дома Арины Алексеевны. С сентября по май я всегда застаю ее сидящей на лавочке в самом конце двора. С нее хорошо видна улица, по которой школьники возвращаются домой после уроков. С сентября по май, каждый год.
Я несколько раз хотел подойти к Арине Алексеевне и поговорить с ней, ведь я многое знаю о ее сыне, но каждый раз, когда я решаюсь было и бросаю на нее последний проверочный взгляд, какой-то холод одергивает меня. Я смотрю в ее прекрасные черные глаза, но вижу только красные выжженные глазницы, вздрагиваю и ухожу прочь.