Талип РАМАЗАНОВ
Красноармеец 226 гаубично-артилерийского полка 23 Харьковской стрелковой дивизии ордена Ленина Т.Р. Рамазанов
Продолжение. Начало в № 46 (1022) от 16 ноября 2016 г.
В эти годы был призыв ЦК комсомола «Комсомольцы — на самолеты». Поэтому осенью 1937 г., когда началась учеба в 10 классе, комсомольская организация школы рекомендовала меня Ленинскому райкому комсомола для направления на учебу в аэроклуб. И уже по путевке райкома комсомола я был принят в пилотскую группу аэроклуба на учебу без отрыва от занятий (называлась учеба «без отрыва от производства»). Многие учащиеся аэроклуба работали, и таких, как я, было мало.
Учиться одновременно в 10 классе и в аэроклубе (вечером по 4-5 часов) было, конечно, нелегко, но аэроклубовская учеба крепко завлекала, учился с большим желанием и прилежностью.
В аэроклубе изучали предметы:
1. Материальная часть самолета У-2 (учебная — 2);
2. Материальная часть и принцип работы мотора М-11, установленного на самолеты У-2;
3. Теорию полета.
4. Аэронавигацию.
5. Метеорологию.
6. Уставы: строевой, ВВС и др.;
7. Парашютное дело: материальная часть парашюта, его укладка и т.д.;
8. Строевая подготовка и некоторые другие дисциплины.
Закончив теоретическую подготовку, предусмотренную по программе, и успешно сдав экзамены в мае 1938 г., я был допущен к практическим занятиям (к полетам). Ездили на аэродром за городом через пристань № 1. Начались аэродромные службы и первые вывозные полеты в мае 1938 г.
Теперь было еще труднее, так как нужно было готовиться к выпускным экзаменам и приложить все усилия, чтобы как можно лучше освоить первые полеты и скорее вылететь самостоятельно.
Конечно, выпускные экзамены сдал не на «отлично», но, видимо, сделали некоторые скидки в связи с учебой в аэроклубе. Однако 10 класс закончил.
В тот же период, то есть где-то в конце июня, был допущен к первому самостоятельному полету. Этот полет назывался по кругу (или по коробочке). После взлета набираешь определенную высоту и над указанным ориентиром делаешь разворот налево, летишь вдоль аэродрома, опять над определенным ориентиром разворот налево и еще один разворот налево, — получается маршрут в виде четырехугольника — затем идешь на посадку.
В первом самостоятельном полете главная задача (и довольно-таки сложная) — правильная и точная посадка. Посадку произвел неплохо. Но немного не рассчитал, колесами коснулся земли на несколько метров раньше ограничительного полотна.
В дальнейшем во время самостоятельных полетов, особенно при выполнении фигур высшего пилотажа, было немало разных огорчений, отдельные элементы приходилось усваивать с большим трудом. Но когда усвоишь, тогда они кажутся такими простыми, нужно правильно ухватывать моменты.
Были и отдельные неожиданные огорчения, а порой опасности. Однажды вылетел один (в передней кабине на месте инструктора мешок с песком для балансирования веса). Вылетел в зону над нефтебазой (ныне пристани) в сторону Черниковска для отработки элементов фигур высшего пилотажа.
Выполняя задание инструктора, то есть, исполняя фигуры, несколько увлекся и не заметил, как отклонился от зоны. Когда обратил на это внимание и посмотрел в сторону аэродрома, увидел на посадочной площадке выложенный знак «Всем срочная посадка». Нажал на полный газ. Не понимая, почему к самолету, идущему на посадку, с двух сторон выстроились на определенном расстоянии друг от друга курсанты и на летном поле нет ни одного самолета, я начал снижаться и тут ощутил сильный встречный ветер. Тогда я понял, что посадка трудная. Самолет передо мной не смог сесть, ушел на второй круг.
Когда я начал снижаться и убавил газ, самолет начал как бы терять скорость и устойчивость, его относило в сторону. Я оказался в стороне от «Т» (посадочного знака), пришлось дать полный газ и так же уйти на второй круг.
Во время второго круга я ощутил еще большую силу ветра, это было видно по деревьям и другим наземным предметам. Для удержания посадочных полотнищ на них лежали курсанты.
Самолет относило от аэродрома. Круг получился слишком большой, но я увидел, как идущий впереди самолет опять пошел на посадку и стоящие на земле люди схватили его прямо за крылья, когда он коснулся земли. Как это получилось, понять не мог, да и не до этого было, думал о своей посадке. Каким образом это выполнить практически не обучился (знал только теоретически).
При работающем моторе не могу добраться до «Т», как будто «Т» от меня убегает, самолет качает, чуть не перевертывает. Я его удержал, включив опять полный газ, и оказался далеко от посадочной площадки (унесло), но высоту набрал, и сила ветра ощущалась меньше. Опять направился к аэродрому, увидел знак запрещающей посадки и знак, указывающий в сторону запада от аэродрома. Когда понял, что надо уходить, то есть стараться выйти из штормовой полосы, заметил время на щитке приборов и стал пересекать штормовой ветер, но курс держал слегка по ветру, чтобы сохранять скорость при меньшем обороте мотора (меньше израсходовать бензина).
Старался выйти на Кушнаренково, так как местность была знакома для посадки, туда делали учебный перелет по маршруту, ориентиры были известные, изученные, и там была хорошая посадочная площадка.
Но выдержать маршрут не удалось, ветер сносил, хотя его сила заметно уменьшилась. Когда вышел из зоны шторма (возможно, ветер стих, и это почувствовалось сразу на действиях рулей и послушности самолета), я очутился за Кушнаренково, но где — точно не знал, а возвращаться к Кушнаренково побоялся, так как по прибору запас бензина был на исходе, время прошло примерно 30-35 минут. Пришлось идти на вынужденную посадку. К счастью, оказалась подходящая площадка. По учебному закону, во время полета пилот все время маршрута должен выбирать посадочную площадку, то есть в любую минуту осуществить вынужденную посадку. Но мне было не до этого. Поэтому и говорю: «к счастью, оказалась». Эта площадка — кустарники и поле, недалеко виднелись коровы и овцы. Я подумал, что это пастбище, твердое поле, сделал небольшой круг и пошел на посадку против ветра (чувствовался небольшой ветерок).
Посадку произвел, конечно, неважно, сделал большого «козла». «Козлом» называется момент, когда при посадке самолет колесами ударяется о землю и подпрыгивает. Это опасно тем, что самолет может упасть на нос, в бок и пр. Это происходит из-за того, что на посадку пошел высоко, газ убран, самолет теряет скорость и с высоты, выше установленных норм, плюхается на землю, ударяется колесами.
Посадка произошла без каких-либо поломок. Вылез из кабины и осмотрел самолет, особенно шасси, никаких поломок нет. И стал у моря погоды ждать, как говорится. Поблизости нигде людей не видно. Думаю, что делать? Но знал, что, разыскивая меня, должны вылететь, как только утихнет штормовой ветер. Стал обдумывать, как я буду докладывать начальству, и предчувствовал, что мне крепко попадет прежде всего от инструктора-летчика Николая Давыдовича Когана.
Примерно через полтора часа я услышал гул мотора и увидел самолет. Достал платочек и начал им размахивать. Некоторое время спустя около меня совершил посадку самолет. Из кабины спустился командир звена Иванов (который высокий — их, Ивановых, в аэроклубе было двое), а за ним инструктор другого звена Шамсутдин Фаттахутди-нов — мой хороший друг.
Я доложил командиру звена, что «курсант Рамазанов сделал вынужденную посадку. Посадка произведена нормально». Иванов и Фаттахутдинов тщательно осмотрели самолет, особенно проверили шасси и узлы крепления. Проверили рулевое управление. Затем пошли смотреть площадку с того направления, откуда я шел на посадку. Я понял, что они осматривают возможность взлета. Здесь они обнаружили ямы, заросшие травой (правда, неглубокие). Но все равно, попади при посадке колесами в них, не миновать аварии, то есть капотирования самолета. Одним словом, случайно, но счастливо отделался. Потом подлетел еще один самолет, которым управлял инструктор Кавый Загитов, также мой хороший друг. Он был старше меня (кажется, 1917 г. р.), и после 7 класса пошел работать на ПРЗ, а на следующий год поступил в аэроклуб. После окончания его оставили инструктором, где работал второй год. Загитова и Фаттахутдинова отправили обратно на аэродром сообщить, что курсант Рамазанов сделал вынужденную посадку в таком-то районе.
Как было сказано выше, мы изучали парашютное дело и должны были прыгать, так как пилоты, летчики того времени, летали с парашютом и при опасности прыгали с самолета. Этому обучали и нас. Мы все сделали по одному прыжку. Но когда готовились ко Дню авиации (всегда праздновали 18 августа), то у начальника парашютной станции не хватило несколько человек спорт-сменов-парашютистов для прыжка на параде над праздничным аэродромом. Вот они решили пополнить группу парашютистов из числа желающих пилотской и технической группы и тренировать их. В число таковых пожелал попасть и я. Сделал еще два прыжка. Затем (когда об этом узнало начальство аэроклуба) всем нам запретили тренировки.
► Живой голос человека
Полеты продолжались до осени, затем опять занимались теорией и готовились к государственным экзаменам. Экзамены уже сдавали глубокой осенью, в ноябре месяце, а летную практику в декабре (крепкие морозы были).
Летную практику принимать приехал из Москвы майор ВВС (две шпалы имел). Это в то время была большая фигура. Экзамены сдал (теорию и летную подготовку) и мечтал, что учиться поеду в гражданскую летную школу. Но не тут-то было — вызвали к приехавшему инспектору майору ВВС, который по рекомендации начальства аэроклуба отобрал мою кандидатуру для направления на учебу в военно-воздушное училище. Когда я сообщил, что в такое училище ехать не хочу, начали обрабатывать, делая упор на то, что я комсомолец, для чего меня учили.
Да и друзья, в том числе и инструктор Фаттахутдинов, уговорили, что «разве мыслимо отказываться от такого почета, что тебя берут безоговорочно, тогда как многим желающим отказали». И вот где-то в середине декабря нас (команду человек 30) повезли в Оренбург, в Первое истребительное училище. Прошли там медицинскую и мандатную комиссии. Нас зачислили курсантами.
Началась учеба. При повторной комиссии зрения я спутал какую-то из световых гамм. Спросили: «Что вы не различаете их, что ли?» Я взял и сказал: «Да» (рассчитывал, что возможно, отчислят, так как я не желал учиться). Так и сделали — отчислили по зрению. В январе 1939 г. я был уже дома. Хотел получить документы и готовиться к поступлению в училище ТВФ, но меня зачислили только в тренировочную группу. Опять началась теоретическая учеба.
Впервые устроился на работу в феврале 1939 г. в Башкирский нархозу-чет — оператором по переработке документации, переписи населения 1939 г. Весной в мае опять начались полеты.
Меня хотели устроить в штат аэроклуба, и я уволился с работы. Однако штатную должность Центральный совет не дал. Таким образом, летом 1939 г. я оказался в тренировочном отряде и работал в качестве инструктора-общественника.
Осенью 1939 г. в Уфе открылся Институт иностранных языков. Я поступил учиться на факультет английского языка. Институт был в здании на ул. Зенцо-ва. Но, проучившись менее месяца, бросил учебу, так как вышел приказ Наркома обороны К.Е. Ворошилова, что студенты высших учебных заведений не будут пользоваться отсрочкой. Потому я ждал призыва в армию, прошел комиссию. Однако аэроклуб наложил бронь и в 1939 г. меня не взяли в армию. Устроился работать на завод пишущих машин на ул. Достоевского. Работал счетоводом материально-технического снабжения. А зимой 1939 г. началась финская война, и нас, аэроклубовцев, которые были отсрочены от призыва в армию, собрали в аэроклубе и начали усиленно готовить
— тренировка учебных полетов в сложных метеорологических условиях. Подготовка проходила ночью. Все мы были предупреждены о невыезде из города. Документы у нас забрали и заявили, что в любую минуту мы можем выехать, а, возможно и вылететь на своих же самолетах на фронт. Но этого не случилось
— в марте война закончилась.
Весной 1940 г. по рекомендации горкома ВЛКСМ я устроился на работу в Управление кинофикации при Совете народных комиссаров БАСССР на должность инспектора по кадрам, где проработал до октября месяца, то есть до призыва в армию. Этому способствовало снятие брони в результате неоднократного обращения в аэроклуб.
И вот, в начале октября 1940 г., я получил повестку о призыве. Был зачислен в команду для направления в летную школу (14/Х). В команде были все, кто закончил аэроклуб. Однако в этот день не отправили.
Вновь повестку принесли 22 октября в летную школу. Все собрались на сборном пункте на улице Социалистической (между Коммунистической и Чернышевского, сейчас в этом здании электроподстанция). На этот раз объявили, что наша команда остается опять до особого вызова, так как не приехал представитель школы, куда мы должны направиться. Так ходить, когда уже собрался, было мучительно, и я обратился к старшему лейтенанту, который комплектовал команды (мы с ним были немного знакомы по аэроклубу), с просьбой включить в команду, которая отправляется в республики Прибалтики. Он долго возражал, так как был приказ наркома обороны (в то время наркомом был Тимошенко), что закончившие аэроклуб должны направляться только в части военно-воздушных сил. Однако потом ст. лейтенант согласился и включил меня в артиллерийскую команду, где были знакомые ребята: мой сосед Мансур Хаби-буллин и земляк Хамит Сухов. Так я был отправлен в Прибалтику.
Прибыли в г. Даугавпилс Латвийской ССР, которая была присоединена к Советскому Союзу только в 1940 г. Попали в 1-ю батарею 226 гаубично-артиллерийского полка, 23 стрелковой дивизии. Эта дивизия в полном составе участвовала в финской войне и имела неплохие боевые заслуги.
Первую батарею укомплектовали полностью из новобранцев со средним и высшим образованием (батарея приступала к учебе по новой программе, впервые вводимой в Красной Армии — это учебная батарея, в которой за период двухгодичной службы должны были готовить командиров запаса и при увольнении или демобилизации присваивать звание младший лейтенант запаса).
Первая батарея и весь первый дивизион, куда входили и мы, была вооружена гаубицами 122 мм и транспортировались на конной тяге. Каждую гаубицу тянули в упряжке по 6 лошадей, то есть 3 пары. Два остальных дивизиона полка были вооружены гаубицами 152 мм и тягловой силой для них были трактора.