«Просека казалась бесконечной. Она поправила шапку, подоткнула выползающие эпизодически рукава свитера. Убрала пальцами пряди волос, что давно выскользнули и успели не только намокнуть потом, но и схватиться морозцем. Оглядела заснеженный лес вокруг себя. Задрала нос к солнцу. Сквозило мутно, как обычно бывает к середине января. Ещё не по-весеннему, уже не по-зимнему. Солнце, тоже устаёт! Осмотрела придирчиво свой инвентарь и снаряжение — лыжи, палки, костюм, варежки, ботинки. Потом, наст под деревьями. На предмет следов. До деревни было ещё вёрст десять. А совсем скоро начнёт смеркаться — день уж больно короток. А в округе волки шалят. Как сказал дедок, единственный на всё поселение, остающийся привычно зимовать. Следовало спешить. Она постояла ещё минуты три и пошла ходко на восток, по вырубке.
Вылазка случилась неожиданно. Позвонила подруга, распричиталась. Заболела дочь, не с кем оставить. А билеты на горнолыжный курорт куплены — аж, по осени. И сидят они с мужем на чемоданах. Доска сноубордическая в одной руке, пектусин — в другой. А температура — что б ей! — никак снижаться не желает. Слёзно попросила — дойди до тётки. Скажи, чтоб на неделю в город приехала. Тётка на постоянке проживает в посёлочке, что в двадцати километрах от, приобретённой уж лет десять как, заимки. Пристанища в деревухе, на семь домов. И проезд — в одну сторону. Дальше — тупик. Жизни…
Так вот, если напрямки, через лес. То за день обернуться можно. Туда. А там заночевать у хлебосольной Таты Иванны. А с утреца — назад, на свою заимку.
Вышла точно по графику. И шла ровно, без устали. На лыжах стоит крепко, уверенно — любимая зимняя забава, с детства. Да и места уже изучены. И пешим, и конным! Оттого боязни и оторопи не было. И даже усталость — пока лишь откликом и, всё чаще появляющимся, желанием остановиться, вспыхнуть — особо не тревожила. Часы на руке отсчитывали пройденный путь и не огорчали недостачей. Подвёрнутая — слегка, некритично — нога. В щиколоти. Ещё полтора километра назад. Почти не тревожила. Лишь иногда, тянущей болью выползая к коленке, потом в пах. Но ступала она на неё осторожно. Деликатно. Не отягощая лишней нагрузкой.
С первыми густо-синими корявыми тенями. От рослых суровых елей и сосняка. На белом, нетронутом цивилизацией, снегу. Она вышла к реке. И стало веселее. Нога почти перестала ныть и она прибавила шагу. Через два поворота заледеневшего, почти незаметного под метровыми сугробами, русла сделала остановку. Достала из рюкзачка бутеры и попить. Термос пыхтел ароматным, богато заваренным, горячим чаем с травками. Сыр, правда, чуть замёрз. Даже с учётом расположения контейнера с хавчиком — возле спины. Она похрустела «российским» и хлебцами с отрубями. Два кружка «молочной» колбаски и две порции «запить» настроение улучшили. И сил добавили. Засунула остатки в котомку и двинула дальше.
По прикидкам, дороги оставалось на час двадцать.
Волчица возникла из ниоткуда. Сначала, будто бы мелькнуло серым, за ближайшими к берегу стволами. Она решила — «показалось...» Но за грудиной заныло, затрепыхалось. Захотелось домой — в тепло и безопасность. Выдохнула страх, собралась. И зашагала твёрже. Упрямее. Через полста метров сомнения рассеялись. Определённо, вдоль реки, сразу за первым строем дерев шёл зверь. Шёл осторожно, особо не афишируя себя. Но и не скрывая присутствия.
Внутри всё повалилось. Руки закаменели враз, колени помякли. Дыхание забилось, залаяло в перебоях. Лоб налился тяжестью. Тяжесть, мгновенно перешедшая в боль, проскочила в левый висок. «Мигрень… Как некстати…» — подумала она. И её тут же затошнило.
Следующий — последний — километр они шли параллельными курсами. Женщина, давящаяся ужасом и, вставшей поперёк горла, недавней трапезой. И серо-бурая матёрая самка. Отощавшие за зиму бока, всклокоченная шерсть, поникшая холка. «Щенки не переживут эту зиму. Слишком холодная. И молока уже нет. И еды. Нет тоже…» В умных глазах стыло материнское горе. Это — уже второй помёт, который не встретит весну. Зимы — уж больно злые!
Она знала. Что та, которая почти бежит вдоль реки. Несёт пищу. И сама она. Тоже. Пища. И возможно, это — и есть спасение. Её малышей. И инстинкт подсказывал ей — «надо попробовать!»
Но. Она не могла переступить через что-то внутри себя. «Эта слабая женщина — наверное, тоже мать. И её щенки могут погибнуть. Без матери»...
Когда вдали показались огни домов, выстроенных на первой линии. Волчица отстала. И усевшись на мёрзлые комья земли — вчера она подходила к посёлку совсем близко. И рыла — до крови, до сорванных когтей — отдалённые наделы. В поисках не выкопанных, забытых после осеннего сбора овощей.
Принялась выть.
Сначала тихо, жалобно. Потом, громче, громче. И безнадёжнее…
Женщина остановилась. Провела ладонью по лицу. И закричала: «Я знаю, что ты пощадила меня. Я благодарна тебе. Я знаю — чего тебе это стоило…
Я принесу еды. Слышишь? Я принесу завтра сюда еды. И твои волчата не умрут в эту зиму. Не умрут!..»
Эхо понесло крик к посёлку. В лес. По реке…
Волчица поднялась и потрусила к логову. Она поняла — с рассветом нужно будет сюда вернуться. Её щенков спасли щенки этой шумной женщины…»