Сейчас, оглядываясь назад, я все пытаюсь понять, что же стало для нас тем самым, неподъемным грузом. Нет, конечно не все те детские шалости, о которых я рассказывала. Наверное, все дело было в том, что, с появлением Насти в нашей семье, мы все, постоянно, были виноваты.
Сын жил с чувством вины. Он был братом той, которая... И соседи, и дети во дворе, считали своим долгом высказать все. Ему высказать, потому что он брат. И должен был бы поговорить с сестрой, ведь она опять била мальчика. И душила собаку. И плевалась.
И я жила с чувством вины, ведь я была матерью той, которая... Которая сбежала от меня опять на прогулке. И ударила. И плюнула. И душила собаку. И мне следовало лучше воспитывать своего ребенка и, конечно, мне нужно было объяснить девочке, что такое хорошо и что такое плохо. Ведь не может же такого быть, что бы в семье детьми занимались, с ними беседовали, их учили, а они... собаку душили, например.
Иногда Настя выбегала из квартиры и бежала по этажам. Громко плача, она кричала, умоляя ее не бить. Обещала все-все делать по дому, и посуду мыть, и полы, только бы я ее не била. И я смотрела в лица тех, кто выходил из квартир. В лица наших соседей. Я видела, как сжимаются их кулаки, как багровеют их лица. И я была виновата. И с полицией я объяснялась, и была виновата. Даже после проверки, даже когда они видели, что синяков нет и ребенка не бьют. Все равно я виновата. Потому что надо было с ребенком говорить, надо посещать психолога, надо воспитывать. И если бы мы это делали, то ребенок вот так по этажам не бегал бы. Так что да, виновата.
Виновата, когда воспитатель в садике (на который мы так надеялись, что хотя бы с его появлением станет полегче), воспитатель, плача, со всхлипываниями, надрывно, умоляла меня забрать Настю и больше не приводить. Никогда. И протягивала мне деньги, всю свою зарплату, что бы я забрала ребенка.
Виновата, когда и в частном детском саду, на который шли все деньги и мы сидели почти на хлебе и воде, в роскошном детском саду, где опыт работы с трудными детьми, где это их профиль и все такое, вот в этом самом садике, нам отдавали документы, объясняя отчисление опасностью для других детей и советовали обратиться к психологам.
Виновата в кабинете психолога (которого по счету?), который объяснял, что детей надо слушать. Надо правильно спрашивать и советовал начинать разговор со слов "Может быть ты хотела...?".
Виновата, когда смотрела на себя в зеркало, вытирала слезы и говорила сама себе, что это всего лишь ребенок! Это не монстр, я не имею права винить ее. Виновата я!
И я ломала себя, ломал себя сын, ломал себя муж. И мы, сжав зубы, старались что-то изменить. И в миллионный раз натыкались на молчание.
Я, конечно, ушла с прежней работы. Я сидела дома, с Настей. Первое время нам помогали родственники. Но недолго. Очень быстро забирать Настю, хотя бы на пару дней, отказались все.
Уже тогда, всем нам было понятно, мы не справляемся. Наверное, следовало что-то сделать. Но что? Вернуть ребенка? Мы не могли. Вопрос был даже не в том, что таких вот, которых уже вернули, второй раз обычно не забирают. Дело было в диагнозе Насти. Она ВИЧ+
Таких забирают из детских домов довольно редко. А уж если вернули...
На семейном совете мы решили бороться. В очередной раз сменили психолога. Сильно поджались и купили небольшой дом в деревне. Это произошло почти через год, после нашего знакомства с Настей. Весной, когда едва-едва потеплело, мы уехали в деревню.