Продолжение.
Через полчаса приехал озабоченный Василий Михайлович Андрианов - первый секретарь обкома партии. Плохо выбритый, с усталым желтоватым лицом. Вместе с ним появился пожилой человек, местный медицинский светила. Худой, с острой бородкой, с утончёнными чертами лица интеллигент. Большие синие глаза приковывали внимание. Врач его осмотрел. Измерил температуру. Градусник показал тридцать восемь и семь.
- Конечно, нужны лекарства, полоскания, ингаляции. Но этого не могу предложить, - он развёл руками и виновато добавил: - Ему хотя бы горячего молока да с маслом!
Василий Михайлович сначала удивлённо посмотрел на врача. Потом задумался и уверенно сказал: «Найдём!» Затем назидательно сказал Левитану: «Вам бы гулять поменьше. Декабрь нынче лютый».
- Наоборот, гулять как раз надо! - твёрдо отчеканил врач.
- Я гуляю, - вяло вымолвил Юрий.
- Вот так, в драных валенках и лёгком пальтишке? - не унимался доктор и озадаченно добавил: - И в помещении холодно.
- Это мы тоже поправим, - заверил Андрианов.
- Голос – это же не шутки. Горло, связки застудит, голос и пропасть может. И перенапряжения связок допускать нельзя. Полная тишина, покой и лучше поспать. Вы хоть спите?
- Как приходится.
Левитан, оказавшись в положении больного, не знал, как себя вести. Расставив ноги, он смущённо крутил в руках очки и смотрел на присутствующих растерянными глазами.
Доктор вопросительно взглянул на первого секретаря. Тот кивнул, и гости удалились.
- А что за спешка была? - удивлённо спросил, уже садясь в машину, врач. - Я должен был оперировать человека, а тут больной с обычной простудой.
- Сталин звонил, - буркнул Василий Михайлович.
Бородка у доктора встрепенулась.
- Спрашивает, у тебя Лэвитан заболел? А я рот раскрыл и не знаю, что ответить. Тогда слышу, мол, значит, я последнюю сводку не слушал. Молчу. Выдержал паузу, а потом с нажимом, что я головой за голос диктора отвечаю, а Бэрия - за голову Левитана. И в трубку усмехнулся. Я только за телефон, а начальник радиоцентра сам звонит, что, мол, диктор приболел. Нет бы раньше, минут за пять до звонка верховного. Ладно, всё решу, что от меня зависит.
- Так это был Левитан? И он не в Москве?
- Да, только вам об этом надо забыть.
А через час Юрий, не ведая о политических тонкостях, уже пил горячее молоко с махоньким, но настоящим кусочком масла, и блаженствовал. И ещё одно чудо: принесли новые валенки и настоящий овчинный тулуп.
- Примерьте валенки. Первый секретарь свои отдал! - с мягкостью в голосе сказал особист.
Диктор померил. Малы. Но, не желая обидеть, бодро сказал: «Как влитые».
Офицер довольно улыбнулся.
- Тулупчик большеват будет, но зато тепло, - заботливо сказал офицер и затем отчеканил: - А теперь вам приказ: спать!
- Не помешало бы, - вздохнул диктор.
Через пару минут, в сопровождении трёх солдат, он, прихрамывая, шёл в барак, где с некоторых пор ему была выделена комнатушка. По пути про себя ухмылялся: «Ведут, как почётного заключённого».
Небо заволокли низкие свинцовые тучи. Казалось, война овладела не только людьми, но и небом, землей и даже самим воздухом.
Задумавшись, Юрий зашел в мрачное помещение барака, и здесь его ждало новое чудо. В комнатенке появилась буржуйка. Её уже растопили. Внутри весело потрескивали дрова.
«Сегодня сказочный день», - блаженно улыбнулся сам себе Юрий. Но спецпайка служащего, состоящего из хвоста воблы, горстки крупы, завёртки чая, пачки комбижира и плитки шоколада, уже не было в помине. Воблу доел утром. Осталось немного хлеба, осьмушка. «У других и того нет», - подумал Юрий.
Комбижир он отдавал женщинам-соседкам. Шоколад - детям. Те уже установили очередь за сладким. Но люди в долгу не оставались, у него то и дело, как бы случайно, появлялись тёплые маленькие картофелины. И ему казалось, что ничего вкуснее в жизни он не ел.
Он прилёг на скрипучую кровать. В груди - духота, в висках - не сказать, что ломит, но нехорошо. Глаза сомкнулись, хоть и не сразу. Опять приснилась дочь. Наталья бежала куда-то и вдруг упала. Он расстроился и проснулся. Посмотрел на циферблат – прошёл всего час. Прислушался. Снова раздался стук в оконное стекло, то ли птица клювом, то ли показалось, и снова тишина.
Свердловск не бомбили, как Москву уже в первые дни войны. Читаешь сводку, слышишь гул немецких бомбардировщиков, дребезжание стёкол. Немцы бомбили город не хаотично. Главные цели были определены, в их число вошли и радиоцентры. В один из таких налётов бомба угодила рядом с центральным телеграфом. Здание вздрогнуло, посыпались стёкла. Один приёмник в радиоцентре был настроен на берлинское радио. В захлёбывающемся крике немецкого диктора Юрий разобрал слова, что московский радиоцентр разрушен. Тогда он впервые услышал свою фамилию на вражеском вещании и узнал, что уже мёртв. В радиостудию заглянул бледный механик и испуганно спросил: «Может в бомбоубежище?» Но он только подвинул поближе микрофон, с мыслью: «Не дождётесь моей смерти!». Через минуту захлёбывающийся голос смолк.
Немцы тоже слушали голос Москвы, и всё поняли.
А он продолжал говорить, не меняя тембра голоса. Тогда вспомнились слова учителя, Александра Николаевича, что дикторское чтение строится на острой грани между вдохновением и выверенным управлением голосом, передающим гамму событий, изложенных в тексте.
- Либо это есть - и тогда ты диктор, либо у тебя этого нет - тогда ты просто ремесленник, тупо читающий текст, - говорил Воронов.
Через несколько дней после бомбёжки, в среду или четверг, точно не помнил, раздался звонок о переезде. Куда - не сказали. Только успокоили, что ненадолго. На сборы дали два часа. Он наспех собрал чемоданчик с самым необходимым, попрощался с женой и дочкой.
- А писать можно будет? - спросил осторожно уже в машине. Особист кивнул.
Юрий успел заметить, что при этом по лицу офицера пробежала брезгливая, снисходительная ухмылка.
В Свердловске сразу написал два письма: одно - родителям, другое - жене.
- Не надо было склеивать, - сказал особист. Всё равно будут вскрывать. Сами понимаете.
Он тогда ничего не понял, но кивнул. Только потом сообразил, что для него наступили, как для «особого» человека, иные времена, где жить предстоит по другим правилам.
Юрий достал из кармана рубашки аккуратно сложенный вчетверо листок - письмо от матери из Владимира. Оно пришло буквально через неделю после переезда, но, судя по содержанию, написано ещё до войны.
«Здравствуй, Юдечка», - мысленно произносил он, хотя слово было замарано. Но Юрий знал, что мать всегда звала его настоящим именем.
«Чем еврейское имя цензуре не понравилось? Не военная же тайна?» - морщился он.
Война наступала. От матери писем скорее всего долго не будет. Но отсутствие их от жены его беспокоило. Когда уезжал, дочурка приболела.
«Как она там?» - сжимая губы, думал он. Сразу представил: синие глазки, пухлые губы, ямочки на щеках, и почувствовал её тёплый, молочный запах.
Продолжение следует.
Свидетельство о публикации №216101700470