С утра его испугали голосовые связки. Ему показалось, что он осип. Он попробовал выговорить привычную фразу: «Внимание! Говорит Москва! От советского Информбюро!» Получились с натугой и хрипло. Глаза испуганно заморгали. От напряжения закружилась голова. Выпив холодного чаю с четвертинкой воблы, одевшись наспех, в сопровождении охранников он вышел на улицу. Там расстилался густой туман. Над городом угрюмо висели надменные свинцовые тучи, по сторонам теснились, тоже угрюмые, серые здания с чёрными, задрапированными сукном глазницами окон.
Холодный декабрьский ветер продувал старенькое, обветшалое сине-мутное пальтишко, а в дырявые валенки проникал снег. Пока дошёл до подвала радиостудии, носки совсем промокли.
До выхода в эфир оставалось десять минут. Приходить заранее, до начала передачи, было его давней привычкой. Юрий прошёл в студию, сел на вращающийся металлический стул и в который раз оглядел небольшую знакомую комнатушку.
Синие стены, с ободранной краской, низкий выкрашенный в чёрный цвет металлический стол с возвышающимся, похожим на перечницу, микрофоном. Теперь он должен уйти в себя и отключиться от посторонних мыслей.
«Какая сегодня будет сводка?» - мелькнул в голове вопрос. Он тут же попытался отогнать его. Сейчас нужно настроиться, нужна абсолютная собранность и сосредоточенность. Любая отвлечённая мысль может внести погрешность в прочтение и интонацию. Больше всего беспокоила появившаяся охриплость.
Подумалось: «Надо сделать артикуляционную гимнастику для языка и губ. Как-никак – это мои главные рабочие инструменты».
Нехитрым упражнениям его обучил ещё Качалов. Юрий сначала сделал тридцать глубоких вдохов и выдохов. Затем приступил к тренировке языка и губ.
Выполнил круговые движения языком, растягивал губы в улыбке, строил гримасы удивления, возмущения, огорчения, и под конец залился смехом.
«Хорошо, рядом никого нет, а то подумали бы, что Левитан спятил, - усмехнулся Юрий. - Тогда до эфира, на всякий случай, не допустят».
Невольно вспомнилось, как ещё стажёром любил в радиокомитете разыгрывать коллег. Один раз подшутил над зловредной Сонечкой. По телефону голосом начальника сделал ей внушение. Она пожаловалась руководству. В наказание сослали на ВДНХ.
Он не огорчился, даже понравилось, оказался в гуще народа, уважаемым человеком. В рупор объявлял посетителям о местонахождении павильонов с породистыми лошадьми или самыми лучшими тракторами в мире. К нему обращались со всевозможными вопросами, и главное – среди этих людей было много симпатичных девушек. А из-за природной худобы и заострённых черт лица он был обделён женским вниманием. Кроме того, там кормили в спецстоловой, вкусно и вдоволь.
Его размышления прервали звуки скрипучих половых досок под приближающимися шагами. Запыхавшийся особист, в звании майора, вручил пакет с сургучной печатью. Бдительный, холодный взгляд. Рядом начальник радиоцентра Никита Семёнович, в засаленном сером свитере, смотрит на него тревожными и красными от бессонницы глазами, а затем суетливо стучит пальцем по циферблату ручных часов, показывая, что пора выходить в эфир.
Сводки читались без записи, вживую. Поэтому было важно быстро пробежать глазами текст, понять суть, выбрать интонацию, определить темп речи, сделать нужные акценты. Для этого у него всегда был припасён остро заточенный двухцветный карандаш фабрики «Сакко и Ванцетти» - подарок, присланный от Сталина. Красным цветом Юрий выделял важные слова и смысловые акценты, синим - размечал паузы.
Диктор пробежал глазами текст. Ничего существенного не произошло. Наши войска вели ожесточённые упорные бои с противником на всех фронтах.
«Даже карандаш не понадобился», - подумал Юрий.
Некстати вспомнил про слухи, что Сталин красным грифелем подписывал приговоры, а синим - вносил изменения в текст документов. Невольно поёжился, отгоняя тревожные мысли.
Затем, встряхнув головой, резко преобразился, распрямил спину и, упёршись глазами в стену, заговорил.
Он не раз был свидетелем, как терялись даже знаменитые актеры и писатели, попав в комнату к четырехгранному слегка округлённому микрофону. Их лица становились по-детски растерянными. Чуть улыбнувшись, он говорил им: «Да, перед вами стена. Да, вы говорите в пустоту. Но представьте себе образ близкого вам человека, которому вы хотите эти слова сказать. Ему и читайте». И всё менялось.
Что говорить, первое время сам долго привыкал к микрофону, угрожающе шипящему или вдруг насмешливо свистящему. Как оказалось, просто надо уметь выбирать нужное расстояние до мембраны, чтобы не возникало перегрузок и дефектов в передаче голоса. Научился правильно дышать: брал в легкие минимум воздуха и экономно произносил как можно больше слов на одном дыхании. В паузах снова вдыхал. Научился избегать резких перепадов громкости в голосе и сводить до минимума жесты, вредящие произношению. Всё это было. Сейчас микрофон был ему послушен, подобно скрипке под смычком его голоса, выдававшем нужный тембр и интонацию.
Юрий поймал себя на мысли, что с начала войны его речь приобрела металлические ноты. При перечислении списка новых оставленных городов голос леденел. Голая суровая правда звучала отчётливо, но без эмоций. И лишь в последние слова пытался вложить непокорность и веру.
- Враг будет разбит. Победа будет за нами!
Вот и сейчас закончены последние фразы. Напряжение спало. Диктор вздохнул, устало сгорбившись, вышел из радиостудии и сел в свободной комнате на скрипучий, облезлый диванчик. В углах комнаты серели под тусклым светом покрытые пылью пульты, провода, радиоприборы. Два громоздких чёрных фанерных шкафа были набиты синими папками. Покосившиеся облезлые столы, заваленные грудой бумаг, пожелтевших журналов, книг, стояли вдоль стен.
Читать вживую, ловить глазами слова текста и произносить их, одновременно осмысливая, всегда сложно. В былые времена в радиокомитете была возможность ознакомиться с текстом. Он всегда зубрил текст, каждое слово. Как-то это ему здорово помогло: последний лист неожиданно соскользнул и под его растерянным взглядом упал на пол. Из аппаратной стали стучать по стеклу. Встать и поднять? Возникнет пауза в эфире, пойдут шумы. Он весь собрался и по памяти дочитал текст. Как потом оказалось: слово в слово.
- Я в вашем голосе почувствовал хрипы? - неожиданно раздался встревоженный голос Никиты Семёновича. Его большие глаза на узком лице смотрели настороженно.
«Как незаметно он подошёл?» - мелькнула мысль. Но тут же он вспомнил, что руководитель радиоцентра ходил в мягких тапочках.
- Сам не знаю, - ответил диктор. - С утра заметил.
- Не могли голос надорвать? У вас и лицо красное! - с испугом в глазах прошептал Никита Семёнович, машинально приложил ладонь ко лбу Левитана и воскликнул: - Вы весь горячий! Заболели? А скоро ведь новая сводка придёт.
Глаза у руководителя забегали, он посмотрел в одну сторону, потом в другую и тихо, шуршащими шагами, удалился.
Юрий тоскливо взглянул на серый потолок со свисающей на шнуре лампочкой. Как он хотел бы сейчас быть там, на фронте! Ведь не инвалид, винтовку в руках сможет держать и хоть одного фашиста убить. Правда, пока не знал, как из неё стрелять и сумеет ли нацелиться в живого человека. Но был убежден, что у него это получится. Как-то в порыве отчаяния написал заявление военному комиссару Свердловска с просьбой отправить на фронт.
Особист, бегло пробежав глазами бумагу, понимающе скривил губы и, помолчав, сказал: «Посмотрите на меня». Это был атлетического сложения, широкий в плечах, человек-богатырь.
- У меня жена и дочка погибли, - тихо сказал майор.
Диктор стыдливо опустил глаза, словно это была его вина.
- Каждый должен делать своё дело, - сухо сказал особист, а затем, прикусив губу, добавил: - Вас и тут могут убить!
Юрий поднял глаза и недоверчиво улыбнулся.
- По позициям немцев разбрасывают листовки. Гитлер называет вас врагом номер один и обещает за голову Левитана 250 тысяч рейхсмарок. Уже две группы немцев, заброшенные для вашей ликвидации, обезврежены в Москве и Куйбышеве. Не там ищут. Пока не там. А вдруг нащупают?!
Диктор сжался, притих.
Заметив это, майор уверенно сказал: «Убережём. Мы ещё вашим голосом взятие Берлина объявим!»
Затем, улыбнувшись, неожиданно подмигнул.
Диктор неловко, но с надеждой улыбнулся, а офицер, нагнувшись к нему, сказал тихо и доверительно: «Я, слушая сводки информбюро, иначе вас представлял. Большим таким, как Поддубный, а вы другой совсем, и голос тихий и мягкий, если не по радио».
Юрий оживился: «Знаете, в детстве меня трубой прозвали. Уже в двенадцать лет басил, как взрослый. Матери просили, мол, покличь мово оболтуса. Зову не дозовусь, голоса не хватает».
А затем, рассмеявшись, продолжил: «А соседи говорили, что мне на пароходе вместо гудка быть. Но возможности моего голоса для меня до сих пор загадка. Помню, на работе был капустник... - Офицер бросил вопросительный взгляд. - Это вроде маленького спектакля, - объяснил диктор. Майор неуверенно кивнул головой. - Так вот, - продолжал Левитан. - В небольшой сценке я должен был играть комиссара, объявляющего о начале революции. Светлана, играющая роль плаксивой бабки, вдруг заболела. Надо было выручать. Так я и её сыграл. Переодели в платье, дали косынку. По-женски голосил и причитал. Сам не ожидал, что получится. И зрители не сразу поняли».
Офицер улыбнулся и сказал: «А знаете, какая байка про вас ходит? - Юрий удивлённо скосил глаза. - Звонит Левитан Сталину: «Иосиф Виссарионович, это Левитан говорит». - Последняя строчка абсолютно лишняя, - отвечает Сталин. - Вас в стране по голосу знает каждый».
- Я ему никогда и не звонил, - растерянно пробормотал диктор и подумал: «Не ожидал услышать какой-либо анекдот, пусть безвинный, от энкэвэдэшника».
Скоро этого особиста сменил другой. Он был моложе, немногословен, с хмурым взглядом. «Может, прежний добился своего и ушёл на фронт?» - мелькнуло тогда в голове.
Но больше заявлений от себя Юрий не писал.
Продолжение истории следует.
Свидетельство о публикации №216101700470