Часть 1. Ингрид Бетанкур
Часть 2. Арьян Эркель
Светлана Кузьмина,
политик, провела в плену в Чечне 775 дней
25.06.1999 — 08.08.2001
До августовского путча 1991 года я работала ведущим инженером ЦСКБ «Прогресс» в Самаре, а потом вступила в компартию, которая была на тот момент нелегальной, подпольной. Вскоре основала региональное отделение движения «Матери России — за социальную справедливость». Когда в Чечню начали отправлять войска, в том числе местный 81-й полк, матери забеспокоились. Через какое-то время мне стало известно, что в самый Новый год, в ночь с 1994-го на 1995-й, был бой, и почти все ребята полегли. Военные все скрывали, матери кинулись ко мне. Мы организовали группу, которая поехала туда, но они привезли всего одного парня. Разные были судьбы и истории: некоторые матери ездили в Чечню по семь раз, а некоторые — сразу в морг в Ростове-на-Дону, опознавать. На поездки нужны были деньги, и мы создали в Самаре Комитет помощи матерям солдат, воюющих в Чечне.
В феврале 1999 года Радимхан Могушкова, сотрудница МЧС Ингушетии, которая до этого везла через Самару военнопленного в Ульяновск, позвонила семье Чагадаевых: дескать, найден их сын, Алексей. Он в плену, его можно вытащить, но она одна не справится, нужна я — для помощи. На тот момент было три варианта освобождения пленных: выкуп, обмен или смягчение наказания для какого-нибудь чеченского сидельца в российской тюрьме. Солдат стоил пару тысяч долларов, офицер — два-три десятка тысяч. 9 июня 1999 года поехали мы с Чагадаевой в Чечню на поиски Алексея, а с нами, если грубо говорить, увязался журналист Виктор Петров.
Когда я впервые попала в Грозный с нашими ингушскими проводниками, то была потрясена: дома прибомбленные, танки посреди города, боевики в тюбетейках с автоматами наперевес ходят. Так ведь не поймешь, о чем ингуши с чеченами говорят, но у меня стало складываться ощущение, что Могушкова не только Алексея Чагадаева с нами ищет, но и нами как будто приторговывает: дескать, вы им — солдата, а я вам — их. В какой-то момент мы поехали на розыски втроем — я, Могушкова и Петров. И на блок-посту «Кавказ», в районе Самашкинского леса, где я потом большую часть плена и просидела, нас стали прижимать к обочине люди на «жигулях». Нам удалось проскочить, и мы, проломив днище машины, угнали в Шаами-Юрт. Заехали на какую-то улицу, там молодые ребята возле дома на лавочке сидят. Могушкова им что-то сказала, они загнали нашу машину во двор, и целый день мы просидели у них. Оказалось, это были гелаевцы (бойцы полевого командира Руслана Гелаева. — Esquire).
На другой день они повозили нас по Грозному, переправили в Назрань и сказали: «У нас у самих матери есть и друзья погибшие, мы вашего Алексея вытащим. Ждите сигнала». И мы им поверили. Надо сказать, я была солидно вооружена документами: письма к Аушеву (Руслан Аушев, на тот момент президент Ингушетии. — Esquire) и лидерам Ичкерии, десяток писем из Госдумы. Наверное, люди Гелаева подумали, что я какая-то невероятная величина. Через день звонят: «Приезжайте, матери лишние слезы не нужны». Просили, чтобы мы приехали вдвоем — только я и Петров. Нас перевезли через блок-пост в предместье Грозного, потом рассадили по разным машинам. Мне надели на глаза повязку, привезли в какой-то дом. Я вошла в дверь и слышу — за спиной металлический лязг. Сдергиваю повязку: «Что, меня похитили?» А в ответ: «Да».
Знаете, все замерло, опустилось. Я же чеченцев вблизи не видела, а тут — шесть молодых ребят, и я абсолютно беззащитна. Заводят в комнату, там железные сетчатые кровати со свернутыми матрасами: «Сиди, жди». У меня работа, семья, политическая деятельность, и вдруг меня — хоп! — на сетку голую бросили, и жди. Ни в туалет, ничего. Под вечер пришла целая группа, стали спрашивать: «Кто? Что? Откуда письма?» Потом объявили: «Не бойся, мы тебя не тронем, но ты будешь сидеть, пока за тебя три миллиона долларов не заплатят». И приказали: «Спи!» А в проеме — длинная худая фигура в маске, держит наручники. Пристегнули к кровати, на соседнюю кровать охранник лег, пистолет под подушку положил: «Дернешься — пристрелю!» Охраняли меня шесть человек, держали в наручниках. Бить не били, но психологически измывались: «Видишь подвальчик? Сейчас заведем туда, убьем». Или такое: «Вот дадут за тебя три миллиона, а потом мы твой труп по кускам через границу будем передавать».
Когда мне автомат к виску приставляли, а я даже не вздрагивала, это шло не от большой смелости, а от моего состояния: если я не могу изменить ситуацию, нужно отстраниться. Иначе можно умереть от инфаркта.
Через месяц меня перевели в Шаами-Юрт, в пустой дом, где крысы — как кони. К кровати приковывали на цепь, и так — еще месяц. Жара дикая, есть нечего. Рядом лесопилка, так охранник обещал меня на лесопилку отвести, на куски порезать. А он восемь лет за убийство отсидел. Потом — домик на окраине села Самашки. Перевезли так: среди ночи затолкали в машину, где сидели два амбала с автоматами. Отвезли на речку: «Иди, мойся, а то там, куда мы тебя везем, вода только во флягах, мыться негде». Речка мелкая, но с ног сбивает. Один амбал меня за руки держит, чтоб не вырвалась, второй — в воду окунает. Потом один из них пустую бутылку мне на голову поставил, пострелять хотел. Дескать, «ваши федералы так с нашими мусульманами всегда делают». После всех мучений привезли в блиндаж: оконце под потолком бумагой забрано, лампочка тусклая. Жара — как в газовой камере. Я там все время на полу лежала, чтобы воздухом из под двери дышать.
В какой-то день началась страшная бомбежка: я смотрю сквозь прорванную бумагу в окошко, а там один самолет пикирует, второй… Оказалось, Вторая чеченская война началась. Перевезли меня в Грозный и на сотый день плена объединили с Петровым. Когда по радио передали, что Грозный окружен, нас через полуразбомбленный Сунженский мост перевезли на окраину Шатоя и присоединили к нам правозащитника Александра Терентьева — выпускник МИФИ, образованнейший человек, сидел за антисоветскую пропаганду. Он выступал за свободную Ичкерию, но его тоже украли. Поскольку мы все в наручники были закованы, нас общим проводом объединили. Так на проводе и сидели.
Дом наш был поранен стрельбой. Страшно было невероятно: по нужде выводят, пули над головой свистят, ад на Земле. Когда ситуация стала невыносимой, перевели нас в Аргунское ущелье, где держали дорогих пленников. Зимой, несмотря на холод, было лучше, чем летом. Дело в том, что «рабочий день» чеченцев начинается заканчивается молитвой. К утреннему намазу нам нужно было притащить из леса дрова, напилить их, разжечь костер и печку в землянке, вытереть стол, приготовить завтрак. Летом нас пинали уже в полчетвертого утра, а зимой давали поспать часов до восьми. Вообще, вода — это самое трудное. Даже в полевых условиях чеченцы расходуют ее очень много: ведь каждый должен обращаться к Аллаху обязательно вымытым и в чистой одежде. Поэтому носить воду, стирать носки и коврики для молитвы нам нужно было практически круглые сутки. Мне чеченец бросает камуфляжную разгрузку, а я ее поднять не могу, в ней одних гранат и автоматных магазинов килограммов на десять.
С гор спускались через шестьдесят дней — по ручьям, по горло в ледяной воде. И так пятнадцать дней. А потом целый год мы сидели в блиндаже в Самашкинском лесу. Топили в блиндаже только ночью, а потом потных, босиком выгоняли к речке мыться. Снимаешь мокрую одежду, моешься, ту же одежду надеваешь, полдня для бандитов хворост собираешь, а затем на цепи сидишь. Есть было нечего: на три дня нам на троих с Терентьевым и Петровым давали 450 граммов каши на воде и чай. И все. Но тяжелее был даже не голод, а желание сходить в туалет. Они без конца меня закрывали в блиндаже в наручниках. Как смеркается, они молиться начинают, а ты терпи до утра. Ты кричишь: «Все, не могу, сейчас у меня мочевой пузырь лопнет!». А они: «Ну, пристрелим». Кто подобрее, выведет: сам сидит в окопе, а я — под куст. Осколки рядом пыхают, жаром обдает, но до такой степени в туалет хочется, что лучше убьет, но сходишь.
Страшно было так, что жар по рукам шел. С одной стороны, ты находишься в Средневековье: постоянно молящиеся вооруженные люди, от которых ты полностью зависишь. С другой стороны, во время войны бомбили везде — 24 часа в день. Самолеты, вертолеты, гаубицы. Спасает только обращение к Царице Небесной. Когда мне сейчас говорят, что Бога нет, я всегда отвечаю: «Ты не был в Самашкинском лесу». Неверующих на войне нет.
Когда мне снилась семья, то мне казалось, что я умру от волнения за близких. Это так же тяжко, как побои, а били меня страшно. В этих ситуациях я представляла себе, что сижу под стеклянным колпаком, и все, что происходит снаружи, меня не касается. Когда мне автомат к виску приставляли, а я даже не вздрагивала, это шло не от большой смелости, а от моего состояния: если я не могу изменить ситуацию, нужно отстраниться. Иначе можно умереть от инфаркта.
От кормежки и пыток у меня были страшные опоясывающие боли — по‑моему, панкреатит. Спасало только одно: два пальца в рот, пока черная желчь не пойдет. Только тогда боль уходит. Выводили в окоп, фонариком посветят, бомбежка кругом, но ничего не боишься, потому что больнее не будет. Только в экстремальной ситуации это можно пережить, в нормальной ситуации от таких вещей заболеваешь тут же. Жалости к тебе нет, таблетку никто не даст. Будешь подыхать — ну, закопаем, Самашкинский лес большой, не таких хоронили. И каждый день ты носишь тяжелые ведра с водой и песком для боевиков, без разницы, что женщина: мужика скорее пожалеют, он ценнее.
Но самое нестерпимое — безысходность. Когда ты знаешь, что никто тебя не спасает и никто тебя не ждет, это самое страшное. И в такой ситуации помогает даже малейший лучик надежды. Тебе говорят: «Погоди, мы тебя все равно продадим, у нас терпения хватит». Даже это помогает.
А по Терентьеву тюремная закалка видна была. Бомб он не боялся: «А что бомбы? Раз — и тебя нету. Ты, Света, тюремщиков бойся, от них смерть страшней и мучительней». Мы с Петровым, как бомбежки начинались, на полу лежали, голову руками закрывали. А Терентьев лежит на нарах, в потолок смотрит. Он как-то бросил: «Ладно, ребята. Вас, может, кто и выручит. А за меня заступиться некому». И точно: когда боевики о родственниках спрашивали, Петров все телефоны назвал, чтобы денег за него собрали. А Терентьев никого не сдал, старая закалка: дескать, нет у меня ни детей, ни жены, живу на съемной квартире.
Привычки с зоны были в нем очень заметны — например, семенящая походка. Еще он всегда старался доесть все, а если получалось, брал чужое. Как-то в Самашкинском лесу десант сел, привезли хлеба несколько буханок и мешок консервов. Дали нам по две буханки, велели нести, не есть: неизвестно, сколько нам еще в лесу сидеть. Мы с Петровым свои буханки донесли, а Терентьев — съел. А потом говорит: «В лесу потерял». Наверное, он думал: «Пусть побьют, зато еда — выживание».
Он в итоге не выдержал, умер. Жалко мне его было до слез, хоть он мне трижды в лоб давал за то, что я «жучка коммунистическая, и в лагере бы у параши лежала». А как-то раз в гелаевском блиндаже нас с ним рядом на пол положили, через наручники веревку продели и к потолку подвесили. Я Терентьеву говорю: «Ну как вам? Где вам лучше — в свободной России или в советской тюрьме?» А он ответил: «В советской тюрьме — за счастье, а ты, Света, героическая женщина».
Надежд на освобождение не было никаких. Уже и гелаевцы поняли, что денег за меня никто не даст: от злости и били меня, и в землю по шею закапывали. 19 июля, за день до второй годовщины нашего плена, Петрову удалось бежать: в сумерках его послали в блиндаже печь разжигать и одновременно поставили записи сур. Все столпились вокруг магнитофона, а Петров улучил минуту, схватил две гранаты и убежал с ними в лес. В отряде спохватились через полчаса, кинулись его искать, но Петров оказался умным, спрятался в одном из схронов в лесу.
Так я осталась одна. Били меня по‑черному, а потом увели в сторону Шаами-Юрта: тащили волоком, поскольку от слабости и голода я идти не могла. На берегу Сунжи поселили в хижину, в подлеске спрятанную. И я думала, что просижу там до конца своих дней. Но в конце июля Луиза, жена полевого командира Лечи Исламова, который сидел в Лефортово, решила спасти своего мужа с моей помощью. Привлекла бывшего представителя Аслана Масхадова при МВД России Саид-Селима Бациева и журналиста «Новой газеты» Вячеслава Измайлова. Тот был одним из свидетелей по делу Лечи Исламова и пообещал изменить показания в суде, если она поможет освободить меня. Бациев полетел в Грузию с запиской, в которой Лечи Исламов просил своего земляка и тейпового родственника Руслана Гелаева «оказать содействие». Тот написал в отряд: «Ублюдки, отдайте женщину!» 8 августа меня вывели на окраину Самашкинского леса, где меня встретили Бациев и Исламова. Я была свободна.
Когда меня привезли после плена в Назрань, я сняла с себя старую одежду, помылась, и у меня было такое ощущение, будто я кожу с себя сняла. Есть я не могла несколько дней. Измайлов привез меня в Москву, а я поняла, что ехать в Самару не могу: все время болела голова. Просто такая отложенная реакция на стресс: у меня же в плену не было времени о болезнях думать, а если мне худо становилось, я только подорожником лечилась. Как что заболит, резала листики меленько, залила водичкой, и пила.
А на свободе… Вот трамвай по Москве едет, я идти не могу, думаю, танки ввели. Стук громкий — значит, БТР стреляет. Я как в Самару вернулась, так выяснила, что муж меня не дождался, за четыре месяца до моего освобождения с другой женщиной стал жить. Душевное состояние у меня было такое: да, в Чечне очень страшно, ты каждую секунду под смертью ходишь, но страшнее голода и боли — безысходность, ты никому не нужна, тебя никто не спасает, ты здесь и сдохнешь, среди холодного леса и боевиков. Мне ж к виску автомат приставляли, гранату с выдернутой чекой показывали. Это чувство — что ты никому не нужен — оно здесь, в городах, только острее. Я еду в Самару, а на трассе — машины, в них музыка играет, другой мир. По телевизору шоу показывают, смеются. А в Чечне — пленники, и никто о них не думает, никого они не волнуют, никто не желает о них знать. И вот это чувство меня на свободе до слез поразило.
Часть 1. Ингрид Бетанкур
Часть 2. Арьян Эркель
_____________________________________________________________________
Если вам понравилась статья, то ставьте лайк и подписывайтесь на канал esquire.ru на Яндекс.Дзен, чтобы видеть больше интересных материалов.