Инна Начарова
рассказ
Тихо выскользнув за дверь, прошла через сад до калитки и по темным спящим улицам торопливо направилась к пляжу. Она шла не оглядываясь. Когда начинаешь оглядываться, страх поглощает. Прибой крепчал. Ночью начнется шторм. Руса оглядела темноту пляжа. Только лунная дорожка светилась серебром.
— Дорога в небо, — прошептала Руса, — по ней ушел мой Бог Любви.
Около большого валуна она оставила корзинку и побежала в сторону дома.
* 2 2
Утро было слишком свежим после ночного шторма. Мальчики по обыкновению поехали на пляж. Руса поехала с ними. То-мусик махала им одной рукой, а второй закидывала в рот ягоды свежей сочной клубники. Ахилл громко разговаривал по телефону, размахивая свободной рукой так, что умудрился опрокинуть чашку с кофе. Томусик вскочила с салфеткой в руках и принялась вытирать кофе со стола и с шорт Ахилла. Он отмахнулся от нее, продолжая разговаривать. Томусик снова села поедать клубнику. Ахилл был просто ужасен, но она имела шанс стать его женой. Шанс был, конечно, не велик. Но он был. На итальянского тенора она потратила четыре долгих года. Но тот шанс был исчерпан. Мечты не реализованы. Это оставило горечь. Годы не стояли на месте. Она готова была терпеть Ахилла со всеми его грубыми шутками, неуемным сексом и пренебрежительным отношением.
Руса, дождавшись, когда племянники пойдут купаться в море, не торопясь прошла к валуну, у которого ночью оставила корзинку с едой и вином. За валуном корзинки не было. Она уверилась в том, что это ее Бог Любви забрал гостинцы. Ей стало спокойнее от того, что он не голоден. Наверное, ходит по городу в поисках работы, предположила Руса и решила поговорить с Ахиллом, чтобы он взял ЕЕ беженца в порт грузчиком. Хотя это было опасно. Несколько дней назад полиция во время инспекции молочной кампании обнаружила и арестовала двух граждан Индии, работающих без необходимого разрешения. Теперь мигранты и их хозяин предстанут перед судом.
Вечером громкий голос Ахилла заставил Русу выйти из спальни. Костинос вышел вслед за ней. Ахилл держал в руках корзинку, которую Руса оставила ночью на пляже. Из корзинки было видно горлышко винной бутылки и ножки фужеров.
— Как ты могла, милая невестка, забыть на пляже целую бутылку отличного вина от старого Пантопуса! — восклицал Ахилл, — А эти бокалы нашей бабушки Этны! Ее не зря нарекли этим именем. Имя это характер человека. Она и была как вулкан. Мы все ее побаивались. Да и сам дедушка тоже.
Руса слушала разглагольствования Ахилла и смотрела на корзинку. Душа ее наполнялась слезами. Она вновь и вновь видела своего Бога Любви у кромки моря, прощально поднявшего руку. Она уже плакала. Слезы лились из глаз по лицу, по губам и капали на белоснежный пеньюар. Ахилл затих и все повернулись к ней. Стали ее утешать. Костинос обнял ее и гладил по волосам. А Ахилл вновь заговорил о бабушке Этне, уверяя, что вот она и через десятилетия творит такие страсти в их жизни. Ахилл пообещал выкинуть бабушкины фужеры. А Томусик предложила подарить их ей на свадьбу с Ахиллом. Ахилл замолчал и уставился на Томусика.
* 2 2
— Милая, я вдовец. Боль утраты заставляет меня скорбить. И я дал обет безбрачия. Так что фужеры останутся у Костино-са, — заключил Ахилл.
Стоит ли говорить, что на следующий день Руса везла рыдающую подругу в аэропорт. Она уже не пыталась успокоить Томусика. Грозу песней не остановишь. «Чертова бабка Этна! — думала Руса, — Даже здесь все испортила!»
Томусик помнила себя маленькой девочкой с глупым бантом на голове. Помнила себя молоденькой медсестрой в больничном отделении. Помнила рождение своей дочери. Помнила, когда услышала от врачей неизлечимый диагноз малышки. Память всегда подсовывала ей то, чего и знать-то не хотелось. Не то, что помнить. Время ее жизни утекало как вода. В песок.
Наобнимавшись в аэропорту на прощание, Руса поехала в сторону дома. Звонок телефона вывел ее из задумчивости. Звонила сестра.
— Дорогая, ты не поверишь! — ажио-тированно говорила сестра, — Вчера еду мимо Башавтотранса. Там цветут необыкновенной красоты тюльпаны! Решила их сфотографировать. Тут выбегает охранник, руками машет со словами «во избежание», «давайте не будем». У вас, спрашиваю, режимный объект что ли? Да, отвечает. Прекращайте. Сейчас милицию вызову! Я ему говорю, а что вы скажете? Что приехала тут дамочка и ваши тюльпаны фотографирует? А я возьму да уеду сейчас. И как вы меня потом найдете? По особым, отвечает, приметам. Сестричка, ну какие у меня такие особые приметы? Я смеюсь, а он говорит, что в таких пальто, как у меня, в России не ходят. В каком? — изумилась я. С кружевом, — ответил охранник. У нас кружева на платья пришивают, а не на пальто, — Жанна весело смеялась в трубке. Руса молча улыбалась. Свернула на заправку. Идя от кассы, отдала сдачу парню заправщику и... увидела в нем своего Бога Любви.
— Вы? — выдохнула Руса.
Заправщик улыбался ей теплой улыбкой сияющих белоснежных зубов.
— Я оставляла Вам завтрак, — шептала она, глядя в его глаза, — там, на берегу.
Руса махнула рукой. Он покачал головой. Он не знал ни одного из ее языков. Слезы снова катились по щекам. Но эти слезы были слезами радости от долгожданной встречи.
На следующий день Руса опять приехала к заправке. Заехала, набралась храбрости и спросила у кассира, много ли платит мэрия за найм беженца? Кассир, как и все киприоты, оказался очень разговорчивым. Изложил все подробно и про субсидии на найм беженцев, и про то, что он ни слова не понимает на греческом.
— Лопочет на своем арабском да улыбается, — закончил рассказ кассир.
— А где он живет? — не удержалась от вопроса Руса.
Кассир пожал плечами.
Руса приехала снова вечером и жестом пригласила заправщика сесть в машину. Она заранее выучила фразу «я вас подвезу» на арабском языке.
* 2 2
К организации своей художественной выставки Жанна приступила, переполненная энтузиазмом через край. Она звонила, договаривалась, обсуждала, примеряла, дорисовывала. Эйфория закружила ее в вихре людей, идей и траты денег. В день открытия выставки последним штрихом была расстеленная от парковки к входу в зал красная ковровая дорожка. Наподобие тех, по которым не спеша шагали генсеки. Жанна любила элементы помпезности в антураже своей жизни. Доведенные до абсурда, они уравновешивались тяжелым нравом ее супруга. Руса же целиком разделяла ее идеи. А ее дети относились снисходительно ко всему, чем она занималась.
Воздушное ярко-алое платье в пол, шляпка с павлиньим пером, оголенные плечи и яркий макияж. Множество букетов от гостей и родственников. Сдержанность мужа и ее волнение. Это свой бенефис она придумала себе сама. В качестве подарка. Водитель Сева помогал ей передавать букеты девушкам, чтобы они расставляли их в большие напольные вазы. Жанна даже разок оступилась, чтобы удержаться за Севу. И поймала себя на мысли, что все это действо и не для нее, а для него. Она его соблазняла. Боже! Первая вольность в ее жизни. В зал вошел мэр. Муж сделал такой подарок ее тщеславию. Мэр целовал ручки, подносил корзину с алыми розами к ее ногам. А ей все время хотелось снять туфли на каблуках, чтобы быть ближе к его лицу. Все завершилось фуршетом здесь же в национальном музее. Жанна раскраснелась от эмоций вечера. Наутро поехала пораньше к себе в Модный Дом, чтобы обсудить, разложить и перетасовать вчерашние события с сотрудницами. Во дворе увидела постороннего мужчину, натирающего и без того сияющий «мерседес» мужа.
► Проза
— Вы кто?
Мужчина, скромно потупив взгляд, ответил:
— Водитель Романа Исаевича.
— А где старый, то есть бывший?
— Не могу знать, мадам.
Жанна села в свой «ауди» и позвонила мужу:
— У нас во дворе посторонний тип.
— Это мой водитель.
— А куда делся Сева?
— Уволил, — ответил Роман и отсоединился.
Вот так. И сама не поиграла, и человека без работы оставила. Значит, Роман все ее игры заметил. Тоже не плохо. И довольная собой, она всю дорогу рассказывала Русе про вчерашний вечер. Про эпизод с водителем умолчала, боясь прослушки. С ее мужа станется.
* * *
Руса везла своего Бога Любви к морю. На пустынный пляж. Она хотела спрятать его от мира и любоваться им в одиночестве. Звонил телефон. Это сестра. Русе впервые было не до сестры. Беженец удивленно смотрел то на вибрирующий телефон, то на Русу. Ее лицо порозовело от переживаемых эмоций. Домики закончились. Вдоль дороги остался только белый песок и море. Невероятного цвета лазурной мечты. Ее красный кабриолет, рассекающий время и расстояние, был вызовом окружающему миру. Да и самой себе, подумала Руса. Но что это? Сзади раздался вой полицейских сирен. Она посмотрела на спидометр. Сто двадцать вполне допустимая скорость на этом шоссе. Два полицейских автомобиля настигали ее. Из громкоговорителя прозвучала команда остановиться. Руса послушно затормозила. Полицейские выскочили из машин, бросились к ней. В руках у них табельное оружие. Они выволокли из автомобиля ее Бога Любви, надели на него наручники и под конвоем повели к полицейскому фургону. Двое полицейских спрашивали ошеломленную Руссу, как она себя чувствует, не сделал ли ей вреда этот человек. Руса, запинаясь, отвечала «да» или «нет», ничего не понимая. И тут один из полицейских добавил:
— Скажите спасибо хозяину заправки. Это он сообщил нам, что Ваш автомобиль и Вас захватил беженец и на большой скорости выехал из города. А Вы, мадам, хотели сделать доброе дело: подвезти его. Не связывайтесь с этими дикими бандитами. Скоро мы их всех депортируем.
Руса не могла вымолвить ни слова. Все происходящее было бы театром абсурда, если бы она не стояла сейчас на шоссе с этими тупыми добродеятелями. И ей вдруг стало смешно. Она смеялась так, что один из полицейских позвонил ее мужу Костиносу и объяснил, что у его жены нервный припадок из-за того, что ее похитил беженец.
Костинос приехал за ней и отвез ее в местную больницу. Ей сделали укол. Наверное, успокоительное, подумала Руса. Дома Костинос уложил ее в кровать и сидел рядом, поправляя подушки. Ахилл принес чаю. Она отказалась. А вечером он принес вино и фужеры бабки Этны, те самые, которые она оставляла на пляже вместе с завтраком для беженца. А ужин так и не состоялся с этим прекрасным Богом Любви.
Забота Костиноса и Ахилла ее растрогала. Оказывается, они волновались за нее. Она плакала от своего неожиданного счастья.
А через два дня прилетела Жанна. Вечером они танцевали танго в местном кафе. Жанна учила Ахилла страсти танго. Ахилл жалобно смотрел на Русу и Кос-тиноса, ища спасения. Но они счастливо смеялись, глядя на него.
Вместо эпилога
«С предложением перекрыть беженцам маршрут через Италию в Европу выступил министр иностранных дел Австрии Себастиан Куц. Он сказала о том, что если для мигрантов уже есть «балканский маршрут», то все остальные пути должны быть срочно перекрыты. В одном из своих интервью Куц отметил, что с быстрым допуском беженцев в Центральную Европу пора заканчивать. Должны быть приняты срочные меры по полному перекрытию неконтролируемого перемещения мигрантов по итальянско-средиземноморскому пути.
Буквально сразу после заявления своего министра канцлер Австрии Вернер Файман обратился к Берлину, чтобы те установили верхний порог количества приема беженцев, ведь только тогда прекратится бесконтрольный приток людей».
Источник: http://rusevik.ru/news/342149
В палату завели новую больную. Сестричка осторожно придерживала под локоть низенькую старушку. Мое внимание сию секунду обратилось к ней. До чего ж она худущая, можно сказать, высохшая до костей. Впалые щеки и рот, почти сомкнутые нос с подбородком и выбившиеся из-под грязноватого платка седые длинные пряди волос — все так сильно напоминало в этой бабушке сказочную Бабу-Ягу. Страшновато и жутко было б на нее смотреть, если б ни ее глаза. Какие же они у нее голубые, даже синие, и какие большие и красивые, что все остальные старческие черты, явно измененные болезнью и страданием, оставались почти не замечаемыми. И только глаза притягивали взгляд.
Уже три дня бабушка почти ничего не ела, не пила, ни с кем не разговаривала, лишь еле слышно отвечала на вопросы медсестры, врача или кого-то из больных, и только смотрела и смотрела в окошко. А за окном все еще ненастье — уже дней двадцать идут дожди. Но после полудня разведрилось. И к вечеру небо стало чистым. Тучи пролились дождем, облака рассеялись — засияло солнце. Как только произошли такие перемены, заметила я перемену и в бабушке. Она, сидя в постели, подалась туловищем чуть вперед, а показалось, будто перешагнула через окошко на волю. Радостным огнем счастливых воспоминаний вспыхнули ее синие, не очень ввалившиеся глаза. Теперь была она такая умиленная и аккуратная — заправленные под чистый платочек волосы открывали округлый, в мелких морщинках лоб. Ее щеки от тепла и ухода, лечения и покоя покрылись живым цветом. Заскорузлые от постоянной работы с землей руки, эти дни всегда лежавшие поверх одеяла, вдруг зашевелились в каких-то привычных движениях и пальцы, словно, стали что-то перебирать...
Я наблюдала за бабушкой, иногда о чем-нибудь спрашивала, но она молчала. Теперь же, увидев в ней перемену к лучшему состоянию лика и души, мне почему-то показалось: уж не любительница ли она по лесам побродить, и я спросила:
- — Наверное, бабушка Анна, вы вспомнили, как во-о-н на ту гору по грибы ходили? — показала рукой вдаль за окно, — И сейчас после дождей их там много...
Стоило мне произнести эти слова, как наша молчаливая и думающая о чем-то своем старушка живо отозвалась:
- — Дождь спорый был. Ай, среди лета как холодная весна, аль осень на дворе. Дождь-то — он грибной, только неправильный. По правилам так по порядку будет: теплота после дождика, — бабушка заулыбалась впалым беззубым ртом, и глаза засияли еще больше, — и пойдут, пойдут грибочки, только успевай земле кланяться!
И я представила, как бабушка Анна быстро управившись по хозяйству, прихватив корзину, и с батожком в руке, уходила в лес. Уж она-то знала грибные места! Обойдет, облазит, обшарит все заветные полянки и вернется домой с богатой добычей.
- — Я ведь легонька, как шарф — и перекурнусь за грибками, — вспоминала бабушка свои походы, когда была здоровей и в силе. — Я разе така была? Лечу по лесу, как соломка, не грузна, как соседка Маня, шею не сломаю. А возвертаюсь, с полным кузовом-то, ента Маня мне встречь, как колоб катится, пыхтит и дивится, что я не пуста иду. Я всегда така была, — как караульщик ворон, только попригожей на лицо.