Нет, конечно, для того чтобы понять, что наглую эту морду зовут Саша, ей 28 лет и 3 года. И вес ее меняется в зависимости от количества опустошенных накануне запасов сладкого. Для этого не обязательно на мне жениться – достаточно просто меня читать.
Чтобы знать, что происхожу я из страны нефти и бурых медведей – для этого хватает одного беглого взгляда, брошенного на мое лицо. Ибо фраза «мейд ин раша» написана у меня, как мне кажется, на лбу, причем большими буквами.
А вот с чем мой муж еще не в достаточной мере знаком – это с моим специфическим юмором. Ибо какой Сашин юмор может быть, скажите пожалуйста, на немецком языке? Может ли вышеупомянутая жертва эмиграции также искрометно изъясняться и ювелирно компоновать фразы, каждый раз отправляя глаголы в ссылку в самый конец предложения? Или расставляя артикли на все нужные (и частенько еще на ненужные) места?
Если прибавить к этой грамматической вакханалии всяческие склонения и вспомогательные глаголы (которые помогают разве что оппонентам, доводя говорящего до неистовства), то о юморе и экспромте можно забыть. Не навсегда, но уж точно на долгие лета.
Вот и получается, что «немецкая я» – это и не я вовсе, а кто-то совсем другой. Кто-то серьезный и, куда деваться, временами занудный. И была б моя воля – я бы с ней не общалась бы. Но у меня такой воли нет. Стефан же в свою очередь собственнолично ее-зануду выбрал – а потому сам виноват, что некуда теперь деваться.
Кроме того ему-страдальцу остается только вежливо кивать и соглашаться, когда нападает на меня охота хвалиться тем, какая я талантливая и вообще большая молодец. И как я прекрасно умею изъясняться именно на том языке, на котором он ни слова не понимает. А ну и что, что мой немецкий застрял на уровне ребятни из детского сада. Зато на великом и могучем я – ну точно помесь Толстого с Достоевским. А что проверить не может – так не моя ж в том вина!