Как известно, хороша была жизнь во времена былые. Бубенцы звенели, реки текли, снег таял, солнце светило. Даже метро временами строилось. И мост. А теперь погибаем. Тьма накрыла ненавидимый… или все-таки ненавистный?.. Ну, короче, накрыла. И никто не понял, зачем это так, и что теперь с этим делать. И поползли по окрестностям мрачные слухи.
- Это все же не Роман Антоныч, - говорят одни. – Он, конечно, маг опытный и злопамятный, и гримуар у него в обложке из человечьей кожи, но почерк совсем не его. Он ведь мороки как насылает? С облаками, с ветром. Как погода меняется – жди, что принесет его заклинания с флюидами богопротивными. А как антициклон – то и вроде все как-то само собой рассеивается до поры. У Роман Антоныча – хоть и каверзное, но преходящее. А тут что-то другое, устойчивое, нерастворимое: пришло, и стоит колом, и будто вовсе уходить не думает. Словно мечи Дамокловы на волосах по покоям развешены. Все снуют, лавируют, перешучиваются, изображают, что оно – ничего особенного, а при том каждый в ужасе думает: «Кого убьет, кого изуродует, кого дураком на всю жизнь оставит? Только бы не меня!» Пальцы крестиком в кармане держат и «Живый в помощи» с ошибками пересказывают.
- Даже вроде и Президент тут ни при чем, - говорят другие. – Хотя как в таких делах без Президента-то? Но ведь он на вершине Вертикали, ему нас с таких заоблачных далей, поди, и не видно! Он до нашей грязи и не опустится: у него международная политика и работа Господом Богом в перчатках белых – прощать просветленным великие долги и суровые прегрешения, определять, какие нации отправится в рай и в ад, и на каких условиях… А у нас тут что? Даже нефти нету. Ему и взглянуть сюда тошно. Ну, что у нас для него интересного? Одно копошение бесконечное. Но кто-то ведь вот посмотрел, да и дальше смотрит. И с тех пор суды день и ночь работают, и яблоки по ящикам раскладываются, и мандаты депутатские летят, как перелетные птицы… Уж и тяжелый взгляд у смотрящего – по всему чувствуется.
- Все так неизъяснимо, неопределенно и жутко пронизывающе… Может, древнее какое зло пробуждается? – предполагают третьи. - Азатот, Шаб-Ниггурат, Ньярлатотеп… Страшно даже предположить, где в следующий раз врата откроются – в министерстве, в университете или в психиатрической клинике... Кто-нибудь вообще отслеживает показатели на треке безысходности? А отражать атаки крестом и молитвой пробовали? Или все-таки надежнее револьвер и топор?
- Это сгустились чары Моргота – по всему видно, - уверенно объясняют четвертые. – Взял Владыка свой боевой Молот и молотит им, аж дух захватывает. Только тут метаться не надо, потому как все равно бессмысленно. Тут на самом деле все просто ведь: надо дождаться Конца Мира и Битвы Битв. После этого и делать ничего не придется: мертвые воскреснут, дряхлые омолодятся, и загорится великий свет, и все образуется.
Но Народу-то что с того? Он ко мраку привычный: всю жизнь там проводит. А вот единорогам тяжко. И бессонница их мучит, и ипохондрия, и диарея. Единороги под эдаким гнетом даже самолюбование почти забросили. Ну, когда последний раз они рассказывали, что поднимают солнце каждое утро над горизонтом? Давно, ох, давно! Пан-или-Пропал каждую ночь видит кошмарные сны, что его пакуют в старый ящик для хранения яблок со стружкою, и просыпается бледный в испарине – хоть совсем спать не ложись! «Только бы не сыграть в ящик», - повторяет он про себя, как заклинание. У одного депутата – падучая, у другого – бегучая, третий уделяет внимание семье… Все хлопочут, мучаются, томятся, стенают, трепещут, проветривают. А мрак не рассеивается.
Нестор Толкин