Открывается дверь редакции - и на пороге он, с юмором своим особенным, с внимательным взглядом карих бойкий глаз: какие газетные полосы с редакторской правкой висят на магнитной доске, стоят ли цветы в подаренной им вазе, что за настроение сегодня у нас.
- Евгений Иванович, чай будете?
- Конечно. За чаем и пришёл обсудить дело. Думаете, шучу? Вот оно, дело! - и он кладёт на стол канцелярскую картонную папочку с типовым названием "дело". А в ней - события его жизни последних лет с фотографиями и комментариями, с вырезками картинок из журналов, которые иллюстрируют его мысли. Такой своеобразный дайджест-реферат, искусство коллажа в самодельном исполнении.
Мы переглядываемся - зачем нам это, как приспособить к работе? В газету такое "дело" не поместишь, стихов в нём нет, от руки выведенные комментарии под фото - ну да, интересно для узкого круга лиц, для семьи. А нам зачем? Глотнув пару-тройку раз чай, он хитро смотрит на нас, словно читая мысли, и говорит:
- А не зачем, просто поставите на полку и пусть будет. А то потом начнёте собирать информацию о Соколове - а ничего и нет. А так вспомните - у нас же его дело! Вот и ответ будет на вопрос.
Мы отводим глаза в сторону и меняем тему: о чем он говорит? Ничего не понятно! Потом, собирать, ничего нет... Вот он сидит перед нами, собирай какую хочешь информацию. И фотографии у нас в компьютере его есть, и стихов - море! Так и моргали мы ресницами, неразумные существа... Не понимая того, что принёс он нам этот самодельный альбомчик потому, что считает своей семьёй. Что самые близкие мы ему люди, родные, и если кто и будет о нём вспоминать после смерти как о поэте - так это мы. Может, не канут в лету и его стихи, которые печатала только наша газета "Город Шахты".
Сейчас, оглядываясь назад, я часто вспоминаю его визиты, его разговоры, его скупую улыбку. И очень сложно поверить, что уже два года, как лежит он в сырой земле. В земле, недра которой покорял обушком, глотал угольную пыль от самых дней юности своей и копил неприязнь к труду шахтёра. Никогда он не хотел работать на шахте, другие были планы и мечты, когда заканчивал школу с серебряной медалью и был не раз отмечен литературными похвалами. Но не поступил в институт - и шахтёрская окраина засосала в свою трясину, бросила на рабский, тяжёлый физический труд - его, никогда не отличавшегося ни силой, ни ростом, ни волей к сопротивлению жизненным обстоятельствам. И всю сознательную жизнь, вплоть до шахтёрской пенсии, тянул он эту лямку, не в силах вырваться из замкнутого круга вечной доли нищего люда - бороться в поту и болячках за кусок хлеба для себя и детей.
Вечная тебе память, Евгений Иванович!
А стихам твоим мы не дадим умереть. Они всегда живые.
***
Молодею при оклике: "Дед!"
Инвалид и, быть может, калека,
И обидно, когда деда нет,
И когда не встречались давненько.
Вот и мой издалёка придёт,
Поспешит к моему изголовью,
На себя и болячку возьмёт,
И любую проблему сыновью.
На усах - абрикосовый взвар,
Громко спросит: "А кто тут Евгений?"
Поспешает и прадед Назар
С беспокойной женой Пелагеей.
Не робей, мужичок, не болей!
Но скрипучая дверь на засовах.
Сколько незаменимых людей
Воскрешает короткое слово.
Бессонница
На дне моей обители
Обида - не помеха.
Вы сны мои не видели
С ожогами на веках.
И видеть - не советую:
И прежде, и сегодня
Затравленных - преследуют,
За гордыми - погоня.
А я слежу за Вами
Печальными очами.
Не Вы страды виновница -
Три нити для узла,
Глубокая бессонница,
Два угольных ствола,
До головокружения
Необходимых два:
Заход -до унижения,
Восход - до торжества.
***
Последнее цветение
Цветенье колкое у старца,
Мудрец взаимности не ждёт,
Не молодой, не озирается
У створа запертых ворот.
Взволнован гроздьями акаций,
Шиповником и чабрецом.
Со всеми время распрощаться,
Кому был мужем и отцом.
Не одинок, а всюду крайний
На гранях у небес и дна.
Шипы ухода и прощаний,
Как гимн, исполнены сполна.
Цветенье колкое у старца
В последнем слоге не солги,
И уходящему простятся
Его обиды и долги.
***
Кожа
С листвою трепетною схожа,
Ветрам послушная не в лад,
Прокалена родная кожа,
Но и остужена стократ.
Я расширяюсь неумело,
Корявым остовом расту,
Но нет износа и предела
Её пластичному пласту.
Его узлы, узоры, шрамы
Беспечно, вечно я ношу,
Как холст, натянутый на рамы,
Доступный кисти и ножу.
Неутомительна дорога,
Дышу извилинами пор
Под звуки боли и восторга
Злу вопреки, наперекор.
июнь, 1997 год.
Строка
Не в радость юбилей,
Узоры окон -
Укол строке моей
И гроздь упреков:
Неравная строка,
Неравномерный пульс
В размере языка
Под натисками чувств.
Нападок не понять:
И надобно уметь
Обиды забывать,
В безвестности взрослеть.
Забытая строка
Лозой не прорастёт -
Щербинка у клинка
И пули недолёт.
В лукошко для секунд
Удобное, глубокое
Возьми мою строку -
Взыскующее Око!