Талип РАМАЗАНОВ
Т.Р. Рамазанов (второй ряд, шестой слева) среди группы слушателей курсов усовершенствования полит. состава при Рижском военно-политическом училище, 27.06.1950 г.
Продолжение. Начало в №№ 46 (1022) — 49 (1024) от 16, 23,30 ноября и 7 декабря 2016 г.
Все вышеописанное и многие другие случаи меня все чаще заставляли думать, не лучше ли попытаться перевестись в авиационную часть. Такое желание еще больше появлялось, когда, бывало, на небе увидишь самолет. Все-таки я был авиатор, хотя и очень маленький, но все же пилот запаса.
В голове появилась мысль — написать рапорт командиру батареи о том, что я пилот запаса (я это ранее скрывал и ни в одном армейском служебном документе не указывал), и просить в соответствии с имеющимся приказом наркома обороны перевести служить в авиационную часть. Но пока вынашивал такие думки, весной 1941 г. появился новый приказ наркома обороны маршала Тимошенко, которым изменялись сроки службы в ВМФ и в авиации, то есть срок службы в военно-морском флоте из 5 лет оставляли 4 года, а авиации вместо 2 лет сделали 3 года. Такое положение меня заставило остыть, то есть отбросить мои думы, смириться со всем, чтобы не служить еще один лишний год. Однако весной, где-то до майских праздников, меня вызвали в штаб полка вместе со старшиной батареи Гаврилюком. Этот вызов меня очень напугал. Я обдумывал, не сделал ли что-то неположенное, лишнего чего не сболтнул ли. Когда пошли, с товарищами попрощался, так как не надеялся на возвращение, до этого никого не вызывали в штаб полка.
Одним словом, шел ни живой ни мертвый, подумывал, как буду глядеть через тюремную решетку. В те времена подобных фактов бывало много.
Но вот в штабе пригласили к заместителю командира полка по политчасти майору Соболю. Он опросил мои автобиографические данные, которые я рассказал, конечно, путано, то есть сбиваясь. Когда я закончил, он меня спросил, правда ли, что я закончил аэроклуб? Тут меня еще больше взял мандраж, то есть страх, ну, думаю, хотят приписать обман, укрывательство и нежелание служить в авиации.
Тогда я майору признался, что да, действительно, закончил аэроклуб, имею свидетельство, то есть рассказал все, как попал в артиллерийскую команду, когда отправляли в армию.
Оказалось, что работники штаба полка знакомились в батарее с личными делами красноармейцев для отбора кандидатур и направления в военные училища. Тогда-то и обнаружили сведения обо мне.
Майор Соболь после беседы со мной сказал, что будут рекомендовать меня в летное училище, а если не пройду, то все равно должны будут откомандировать для дальнейшей службы в авиационную часть, так как этого требует приказ наркома обороны (окончившие аэроклуб должны быть направлены только в авиационные части).
О результатах нашего разговора с майором поинтересовался командир батареи л-т. Григорьев. Когда я сказал, что у меня нет желания ехать в военное училище, то есть быть военным, то он высказал мнение, что я правильно решаю, и, если уж захочу стать военным, то после окончания службы в батарее будет присвоено звание мл. лейтенанта запаса, а при желании можно остаться для дальнейшей службы. Одним словом, при разговоре чувствовалось, что он не желает меня отпускать.
Надо сказать, что в батарее старшина, пом. командира взвода, ком. взвода, командир батареи и его заместители как-то с уважением относились ко мне, это чувствовалось. Отдельные сослуживцы даже называли меня любимцем командира батареи, потому что он ставил меня как пример по выправке, строевой подготовке, конному делу, точному исполнению приказов и т. д.
Где-то в середине мая наш полк и вся дивизия выехала в лагеря. Лагерь расположился в огромном сосновом лесу, почва была песчаная, недалеко было большое озеро, куда три раза в день водили поить лошадей, а также бегали сами умываться. После переезда в лагеря занятия почти прекратились, все время уходило на различные работы по размещению, то есть строили амуничники, коновязи, различные складские помещения, столовые, красные уголки и т. д. О лагерной жизни особо писать нечего, ибо это было короткое время, но в памяти остались отдельные интересные эпизоды.
После переезда в лагеря отдельные красноармейцы покупали в военторге булочки и фасованное масло. И вот эти продукты из тумбочек стали пропадать. Конечно, булочки и масло покупали не из-за того, что нам кушать не хватало (кормили нас хорошо), но все же постоянное однообразие надоедало, особенно жирное мясо с жирным бульоном, супы, борщи. Поэтому для разнообразия к чаю покупали булочки, печенье, масло. Старшина батареи Гаврилюк не раз предупреждал перед строем, что кто этим занимается, то есть крадет, должен прекратить воровство, ибо все равно он воришку поймает, и тогда ему не поздоровится. Но случаи повторялись.
В один из дней, построив батарею на утренний осмотр, он спросил: «Кто из такой-то палатки спер булку с маслом? Прошу по-доброму признаться!» Но никакого ответа не было. Тогда он скомандовал: «Красноармеец Левин — два шага вперед!» Когда этот красноармеец вышел перед строем и повернулся лицом, старшина трижды спросил, брал ли он булку и масло. Тот отрицал. Тогда старшина скомандовал ему: «Высунуть язык!» Левин не успел еще полностью высунуть язык, как весь строй хором засмеялся, так как язык был фиолетовый, как намазанный фиолетовыми чернилами.
Секрет был в том, что старшина специально разрезал булочку пополам, намазал масло и насыпал туда порошок, который остается при подтачивании химического карандаша.
Перед строем этому красноармейцу старшина ничего не объявил, но мы все знали, что он его уводил куда-то в лес, а что там произошло, не знали. Но предполагали, что он ему там бока намял, однако Левин ничего не рассказывал.
Подобный случай был и на зимних квартирах.
Мы прибыли в часть в Латвию. Тогда в Латвии еще действовали свои деньги, бывшего буржуазного государства. Поэтому разъяснили нам, новобранцам, у кого имеются советские деньги, могут их переводом отправить домой или сдать старшине по ведомости для перечисления в местный банк. Когда пойдут в ход наши деньги (это будет скоро), тогда эти деньги нам будут выданы.
Многие так и сделали, сдали старшине, так же сделал и я. Конечно, этих денег у меня было немного, то есть взятые на дорогу, на продукты.
Но дорогой нигде ничего купить не удалось. В скором времени в Латвии была денежная реформа, в ход пошли наши советские рубли, и нам частями стали выдавать сданные деньги.
На следующий день после первого получения денег, когда вся батарея находилась в конюшне на уборке лошадей, прибежал дневальный по батарее и сообщил мне, что вызывает меня старшина батареи. Когда я доложил старшине: «Красноармеец Рамазанов по вашему приказанию явился», он сразу спросил: «Где твои вчера полученные деньги?» По мне прошел то холод, то жар, так как подумал, неужели в краже денег подозревают меня? (случай уже был нам известен). Я сразу достал из кармана все деньги (они были полностью не расходованы) и передал их старшине. Взяв деньги, он подсчитал их, проверил все номера (номера денег шли по порядку, так как были новые купюры) и записал их.
Меня строго предупредил, чтобы я никому не рассказывал, зачем вызывали, «разговор между нами». Но для меня это было очень неприятно, так как продолжал думать: «Неужели подозревают?»
Но вскоре воришку поймали. Старшина у всех, кому выдал деньги, проверил номера и уточнил номера краденых денег. Эти номера передал в военторг, куда и явился воришка что-то купить и попался (в город нас из крепости не выпускали). Этого красноармейца наказали или нет, не помню, но вскоре его отправили в другую часть, в пехоту.
В памяти остались не только курьезные случаи из армейской жизни. Особенно запомнился факт, имеющий историческое для нашей Родины значение.
Я в начале писал, что в нашем 226-ом гаубично-артиллерийском полку один дивизион 122 мм гаубиц был на конной тяге и два дивизиона 152 мм гаубиц — на механической тяге, их тракторами тягали.
И вот в конце мая или в самом начале июня 1941 г. во втором и третьем дивизионе отобрали тракторы и вместо них дали лошадей, запрягать по 4 пары.
Лошадей пригнали прямо из конных заводов, не обученных к упряжке, притом большинство из них были жеребцы, которых невозможно было использовать в парных упряжках. Мало того, и амуницию дали латышскую, не приспособленную к таким упряжкам и возить такие тяжести. Личный состав этих дивизионов, не имевший понятия, с какой стороны подойти к лошади, должен был разобраться в амуниции, подогнать ее к конскому составу и обучить лошадей.
Такое положение удивляло и возмущало не только рядовой состав, но и командный состав. Все это наталкивало на мысль, что тут кроется явное вредительство, и делалось это во вред обороноспособности. Тягать такие пушки лошадьми невозможно, если развернутся боевые события. А то, что такие события могут развернуться в любое время, мы чувствовали. Об этом свидетельствовала обстановка, об этом свидетельствовала повседневная армейская жизнь нашего полка.
Артиллерийский парк нашего полка был расположен за крепостью, где мы каждый день бывали на занятиях по изучению материальной части пушки и других к ней принадлежностей, здесь проводилась огневая подготовка, тактическая подготовка. От артиллерийского парка невдалеке проходила железная дорога, и мы каждый день наблюдали, как на запад шли эшелоны с войсками, людьми, призванными из запаса, эшелоны с боевой техникой и т. д. Командование разъясняло, что все это направляется на укрепление западных границ.
Было известно, что немцы так же подтягивают и сосредотачивают войска и технику у наших границ. Об этом разъясняли на политических занятиях, об этом были сообщения в печати, что соответствующие государственные деятели Германии обращались к нашим государственным деятелям, почему СССР подтягивает войска к германской границе. На этот вопрос наши госдеятели ответили вопросом: «А почему Германское государство концентрирует военные силы у границ Советского Союза?» На это они ответили, что выводят войска из Франции и других оккупированных государств на отдых. Государственные деятели СССР в свою очередь ответили, что свои войска подтягивают для охраны спокойствия и отдыха немецких войск. Короче говоря, командование повседневно рассказывало нам об обстановке, да это и было видно, что надвигалась гроза, война была неизбежна.
Вот поэтому и возмущало нас ослабление боеготовности наших дивизионов, лишение их маневренности в такой сложной военно-политической обстановке. Притом не только сами пушки должны были транспортироваться лошадиной силой, но и перевозка боеприпасов и других артиллерийских средств.
Поэтому мы вполне обоснованно все это назвали вредительством, и это очень скоро подтвердилось жизнью, то есть с первых дней Великой Отечественной войны.
Как бы ни было, но этим дивизионам нужно было осваивать лошадей, однако личный состав этих дивизионов самостоятельно не мог это сделать. К ним на подмогу бросили весь личный состав во главе с командованием нашего первого дивизиона и особенно ездовых. Нам пришлось комплектовать амуницию конского состава, обучать новых ездовых (бывших трактористов, механиков) правилу амуничивания, седлать лошадей, правилам посадки верхом, правилам управления, езды и т. д.
Надо прямо сказать, что эта была более трудная задача, чем была у нас, в прошлом — новобранцев, оказавшихся в таком положении. Мы тогда получили в наследство от старослужащих уже слаженную систему, обученный долгими годами конский состав, все было отработано, был знающий командный состав.
В этих дивизионах особую трудность составляло обучение конского состава к совместной упряжке, а их 4 пары (8 лошадей в одной упряжке запрягались гуськом по две штуки). А лошадей (большинство из которых были жеребцы) невозможно было подводить друг к другу, начиналась драка, грызня. Так же невозможно было спаривать (запрягать) жеребцов вместе с кобылицами. Но как бы ни было, все это пришлось решать, то есть запрягать вместе и обучать, объезжать этих лошадей нам, а вновь назначенные ездовые только наблюдали за нашими действиями и приемами. Объезжать этих, по сути дела, диких лошадей было неимоверно трудно, никаким правилам, действиям они не подчинялись. То рывками кидались вперед, то норовили в сторону, путались в постромках. Но в усмирении их нам помогли местные природные условия. Лагерь был расположен на песчаной местности, для объезда лошадей выбирали плац, где песок особенно мелкий, сыпучий, толстым слоем, чтобы ноги лошадей тонули, проваливались, чтобы не могли прыгать и вздыматься на задних ногах. Чтобы тянуть орудия по такому песку, нужно было расходовать много сил, так как колеса орудий и передков (зарядных ящиков) проваливались в песке. Несмотря на капризы лошадей, нежелание их подчиняться повелению ездовых, мы добивались своего, применяя силу, то есть принуждали их, наказывали плетками, ударами шпор и т. д. Доводили и гоняли их до того, что эти ретивые лошади становились как намыленные, с них ручьем стекал пот, доходили до такого состояния, что не могли двигаться.
Таким образом в очень короткий срок обучили конский состав к упряжке, то есть тягать орудия, подчиняться велению ездового, а ездовых — основным правилам управления лошадьми, ухаживания за ними и правилам транспортировки орудий и боеприпасов.
Еще как следует они не научились этому делу, как 17 июня 1941 г. ночью по тревоге подняли нас, то есть весь артполк, всю дивизию, и вывели в определенное назначенное место. По ходу действия, по обстановке, мы поняли, что это не просто учебная тревога, которые проводились не раз раньше. Нас стали снабжать всем необходимым, предусмотренным для военного времени. Мы предполагали, что, возможно, выезжаем на крупные тактические учения или что-то более серьезное ожидается, то есть военные действия. Вечером на вторые сутки, когда все подготовительные мероприятия были закончены, наша дивизия тронулась в путь (марш). Двигались только ночью, в темноте, сохраняя все меры маскировки, а как только начинало рассветать, останавливались на привал в лесу, так же соблюдая меры маскировки.
Двигались мы по большой дороге в направлении Литовской ССР, места были красивые, по обе стороны дороги леса или лесные полосы.
Из этих дней, когда были на марше, в памяти очень хорошо сохранился один случай.
На второй или третий день марша, когда остановились на привал, мы пасли своих лошадей, придерживая за поводья, на опушке леса рядом с проходившей проселочной дорогой.
В это время мимо нас по дороге проходила средних лет женщина, она остановилась около нас, и между нами завязался некоторый жизненный разговор. Она говорила на очень ломаном русском языке, некоторые слова мы совсем не разбирали, так как она была то ли латышкой, то ли литовкой.
Но очень хорошо поняли ее рассказ, содержание которого сохранилось в памяти. Она ходила в местные органы управления по вопросу выяснения, почему ей принесли земельный налог на большую сумму, тогда как она имеет небольшой земельный надел-участок. Там ей разъяснять не стали, но сказали: «Иди домой и живи спокойно, вот скоро к нам придет Гитлер, он выделит большие наделы, участки, а налоги будут минимальные».
При разговоре она сказала: «Кормите лошадей хорошо, здесь луга и травы хорошие, это земли такого-то помещика. Они и им подобные ждут и, не скрывая, говорят, что старые порядки скоро вернутся». Она так испуганно спрашивала: «Неужели опять вернется старое, неужели опять будут править эти богачи, буржуи?» Мы ее успокаивали: «Иди, мамаша, спокойно и живи, не думая о таких вещах, у Советской Армии достаточно сил образумить любого врага и защитить свою границу, свое государство».
Так, по-прежнему соблюдая полную маскировку, мы продолжали свой марш.
И вот 22 июня на рассвете, еще как следует и не рассвело, в воздухе стал слышен гул авиационных моторов, пулеметные очереди, вдали и высоко показались несколько истребителей. По их маневру было понятно, что ведут воздушный бой, но как следует различить эти истребители было невозможно.
Наше первое орудие учебной батареи двигалось в колонне первым — во главе колонны, дальше по порядку другие батареи нашего полка, за нами 211-й артиллерийский полк, другие стрелковые части и т. д. Эти маневры истребителей мне показались учебными боевыми действиями, об этом сказал даже командиру батареи лейтенанту Григорьеву, который в этот момент ехал рядом со мной. Он сказал: «Да, их тут достаточно, этих самолетов. Вот и отрабатывают свое мастерство день и ночь».