Я родилась в чернобыльской зоне - в Припяти. Страшная трагедия, произошедшая на станции, оставила некоторый отпечаток на мне и всей моей жизни. Наша небольшая квартирка, едва-едва полученная отцом, работником станции, располагалась таким образом, что злополучную АЭС было видно прямо из окна. Мама рассказывает, что в то утро над ней вился дым.
После эвакуации и некоторого времени, проведенного в распределительных центрах для эвакуированных, мама повезла нас со старшим братом в Туркмению, к бабушке. Там мы провели два года. И оттуда начинаются мои первые воспоминания-картинки. Я помню ярко освещенную комнату в бабушкиной небольшой квартирке, расположенную на втором этаже ветхого дома. Братья - родной, старший, и двоюродный - развлекались тем, что "висели" в дверном проеме, оперевшись спиной и ногами о косяки. Тогда я испытала первое чувство, которое не могла выразить словами, но могу сделать это сейчас, сквозь годы. Это была мысль о том, что законы физики можно обмануть. Разумеется, никакого подвоха не было - но если можно висеть в воздухе, не касаясь ногами пола, то этот мир определенно интереснее, чем кажется!
Лестница на второй этаж располагалась снаружи, а двор был серым и запущенным, больше похожим на пустырь. И первый опыт, первое знание, осознанное мною и оставшееся в памяти, было получено там, в этом невзрачном месте. Это было знание о мужчинах и о том, кто они по отношению ко мне.
Однажды утром случилось землетрясение. Закачались люстры, задрожала мебель, а хрустальные рюмки, бокалы и фарфоровые блюдца, аккуратно расставленные в буфете напротив моей кроватки, угрожающе зазвенели и "забегали" по полке. Все начали выбегать на улицу, и едва мы оказались во дворе, я вспомнила, что в опасно ходившем ходуном доме остался мой любимый плюшевый заяц. Потрепанный изрядно, грубоватый на ощупь Стапашка, моя единственная игрушка и лучший друг, мог пропасть навсегда. И тогда отец ринулся в дрожащий от непрерывных афтершоков дом - за Степашкой..
Что ж... страх за папу и страх за Степашку боролись между собой за мое предпочтение. А в это время мой мозг усваивал определяющий опыт: мужчина должен уметь совершить подвиг. Впоследствии эта подсознательная установка принесла мне немало разочарований. Но в каждом случае, предполагающем Поступок, я внутренним взором видела фигуру человека, бросающегося в готовый обрушиться дом, чтобы спасти маленького зайчика для меня - стоящей поодаль и горько плачущей...
Эта история завершилась благополучно. Заяц был спасен, а мозг методично складывал на полочки долговременной памяти нужные установки. Потом, уже взрослой, я не раз задумывалась о том, почему мне неважно, насколько благополучным будет мой мужчина. Я всегда игнорировала атрибуты мужского статуса: красивая одежда, начищенные ботинки, аккуратная стрижка, хорошая работа, полный кошелек и дорогие часы. Должность, диплом, автомобиль и брутальная борода всегда воспринимались как нечто преходящее, а потому - некритичное, неважное, ненужное.
Мне всегда достаточно было видеть уверенный взгляд, полный готовности не дать в обиду меня и моего зайца. Идеалистическое восприятие, внутреннее, неосознанное ожидание подвига, усиливали ощущение того, что та самая испуганная плачущая девочка, которой не на кого надеяться, все еще живет внутри. Этот образ постепенно обрастал почти мистической резкостью, пропитывался тайной и обретал присутствие зла.
Девочка, пораженная смелостью своего отца и радостью спасения, стала первой тонкой, но устойчивой и определяющей субличностью внутреннего зверя...