Продолжение истории.
Отдельно хотелось бы прокомментировать кавычки, кои обильно, аки сеятель облигаций государственного займа, разбрасывает по тексту своей заметки г-н Стариков. Это старый, как мир, дискуссионный приём, имя которому сарказм. К слову, весьма действенный приём. Правда, есть одно правило его применения, преступление через которое обычно оборачивается для нарушителя позором и выдиранием со стыда волосьев из собственного темени: прежде чем начинать подкалывать и троллить оппонента, убедитесь, что владеете материальной частью, а то сядете в лужу. Коля не убедился – и уселся в неё.
Во-первых, непонятно, когда это Германия 1820-х – 1830-х годов (тут уж один хрен: и Пруссия, и ещё вагон и маленькая тележка немецких королевств, княжеств, герцогств, курфюршеств и прочих карликовых государств и вольных городов) успела превратиться в передовую страну?
Кого ни почитай, все в унисон пишут об отсталости, причём даже в отношении выдающейся из общего ряда Пруссии: «Социально-политический строй Германии тридцатых годов был до крайности отсталый по сравнению с “западными странами” – Англией и Францией. В политической области в ней ненарушимо царил ещё абсолютизм, имевший к тому же несколько десятков филиальных отделений в виде бесконечного числа отдельных микроскопических государств. Не менее отсталой была Германия тридцатых годов и по своему социально-экономическому развитию. Капиталистическое производство едва только назревало, господствующая же роль принадлежала мелким формам самостоятельного производства и ремеслу. Социальные взаимоотношения различных классов отличались патриархальностью и благодушием. Пролетариат был ещё очень малочислен и не порвал ещё своей связи с мелким производством и землёю». Это строки, принадлежащие перу одного из ранних биографов Маркса.
Во-вторых, перечитав несколько раз опус Коли, я так и не понял связи между уровнем смертности в отдельно взятой немецкой семье и уровнем социально-экономического, политического, научного или культурного (нужное – подчеркнуть) развития Прусского королевства. Нет, возможно, это пан Гридь туп, как пробка, или неправильно воспитан, но мне всегда казалось, что, как минимум, корректные выводы нужно делать на большом массиве данных.
Опять же, смертность смертности рознь: для оценки уровня социально-экономического развития той или иной страны традиционно используются показатели детской (до пяти лет) и младенческой (до года) смертности (ситуация по которым, к слову, несколько позже рассматриваемого периода, в третьей четверти XIX ст., в России была значительно хуже, чем в Великобритании, Франции и Пруссии: так, в Шотландии в 1865 – 1875 гг. на каждых 100 живорождённых детей приходилось в среднем 23,7 умерших в возрасте до 5 лет, в Англии в 1866 – 1878 гг. значение этого показателя составляло 25,1 человек, во Франции в 1873 – 1878 гг. – 25,0, в Пруссии в 1866 – 1879 гг. – 33,4, а в Европейской России в 1867 – 1875 гг. – 42,5!). Но с этими показателями в нашем примере как раз и проблема: даже в рамках отдельно взятой немецкой семьи имеем один случай смерти в возрасте до пяти лет (сын Мауриц Давид, умерший в трёхлетнем возрасте) и ни одного случая смерти в младенческом возрасте!
«Позвольте, – скажет внимательный читатель, – но ведь был ещё и лондонский опыт!». И в самом деле, за три с лишним десятилетия своей жизни на Британских островах Карл и Женни Маркс лишились четырёх детей, причём трое из них умерли в младенческом возрасте (сын Генри Эдвард Гай и дочь Женни Эвелина Франциска – в возрасте около года, ещё один ребёнок, пол которого остался для потомков неизвестным, умер, едва успев родиться), а сын Эдгар – когда ему было 8 лет. Чем не пример жуткой младенческой смертности? Но что из него следует?
То обстоятельство, что дети в семье Карла Генриха мёрли, аки мухи в конце лета, было следствием действия нескольких факторов. Первый – это, конечно же, низкий уровень семейного благосостояния, который был характерен для первых лет британской эмиграции Маркса: жизнь в долг и постоянное ожидание очередного «денежного перевода» от Энгельса не способствовали формированию крепкой иммунной системы у детей, да и родители их постоянно болели (того же Карла, кроме вполне понятных хворей навроде болезни печени и болезни глаз, постоянно доканывали фурункулы и ещё целый букет больших и малых болезней). Второй – сама по себе среда обитания не позволяла родителям рисовать в мечтах какие-то уж совсем радужные перспективы в отношении здоровья и долголетия собственных чад. Чтобы было понятнее, о чём идёт речь, пожалуй, стоит напомнить шановному панству, об эпидемии холеры, охватившей Сохо – один из районов Лондона – в сентябре 1854-го года и вошедшей в историю под названием вспышки холеры на Брод-стрит. Тогда за десять дней эпидемия унесла жизни пятисот человек, всего же список её жертв насчитывал 616 имён.
Строго говоря, эта эпидемия не была чем-то из ряда вон выходящим. К середине столетия мир пережил две последовательные пандемии холеры. Первая волна пришлась на 1817 – 1824 гг. и захлестнула, в основном, азиатский регион. Европы она не коснулась чудом: довольно быстро докатившись до её восточных ворот – Астрахани, она была остановлена неожиданно морозной зимой. Вторая пандемия, как и первая, вспыхнула где-то в Индии (историки предполагают, что эпицентром её была дельта Ганга) во второй половине 1820-х годов: так же, как и с местом возникновения болезни, с датами имеются определённые сложности – известно лишь, что уже в 1826-ом году болезнь обнаруживается в Китае, в 1829-ом году регистрируются массовые случаи заболевания холерой в Иране, куда она, предположительно, пришла из Афганистана, а в 1831-ом году – в Японии. В 30-е гг. XIX в. эпидемия прошлась по Европе (в культурной жизни России, как мы помним, она стала фоном Болдинской осени в творчестве А.С. Пушкина), перекинулась в Америку, а в следующем десятилетии она совершила повторный вояж по Британским островам, Франции и Соединённым Штатам. Последний случай массового заболевания холерой в ходе этой эпидемии был зарегистрирован 1851-ом году, когда прибывшее из Кубы на Канарские острова судно стало причиной гибели 6 тыс. человек в течение одного лета.