Риг-веда. Мандала X. Сукта 151. Гимн богине Щраддхе (Вере)
верой огонь возжигается верой вливается жир
мы на вершине радости веру речами ведаем
милым вера дающему милым хотящему дать
милым богатым жертвами сделай мною пропетое
светлые веру вызвали тёмных среди ужасных так
милым богатым жертвами сделай нами пропетое
веру обряда светлые ветром хранимые чтут
верою сердца рвением вера несёт сияние
веру утренней жертвою веру в полдень зовём
веру к солнцу закатному вера сделай нас верными
Примечания:
Гимн 151 из X-й книги Риг-веды посвящён Щраддхе. Автор гимна, согласно традиции, женщина, которую звали Щраддха Камаяни (Вера Желанова, дочь Желания; интересно, что «вера» оказывается дочерью «желания»). Можно предположить, что автор «придуман» исходя из темы гимна. Но такие предположения можно делать в отношении многих текстов. Среди провидцев Риг-веды немало женщин (27), что говорит нам о возможности для женщин в ведийскую эпоху не только участвовать в ритуалах, но и быть признанными поэтами, авторами литургий.
Т.Е. Елизаренкова в комментарии к переводу гимна отмечает: «Вера – персонификация абстрактного понятия. Это имя трактуется в гимне как nom.pr. богини. Щраддха – существительное ж.р., которое образует изобразительную парадигму (начинать стих или паду с имени бога)».
Мы переводим «щраддха» как «вера», понимая приблизительность соответствия (такие термины как «рита», «дхарма», «щраддха» едва ли могут быть удовлетворительно переведены). И дело даже не в том, что в русском слове «вера» отсутствуют нужные оттенки смысла (на самом деле, присутствуют), а, скорее, в том, что узус этого слова в русской речи наполнен лишними (для объёма понятия «щраддха) коннотациями. Мы понимаем под «верой» чаще всего принятие реальности чего-то не-очевидного или слабо-доказуемого, от этого наше выражение «слепая вера». Мы говорим, например, о «вере в бога». Но для ведийского ария не так стоял вопрос о «вере». Нигде не встречается слово «щраддха» в контексте веры или неверия в конкретного бога или богов (реальны ли боги, насколько и как именно они реальны – это вопросы, которые поставлены в самих гимнах Вед, что не мешает Ведам быть источником и объектом религиозной веры). Щраддха противопоставлена сомнению и нерешительности, но в другом ключе. Щраддха - это вера как «рвение», экстатический энтузиазм в почитании богов, проведении обрядов, пении мантр и т.д., обратный унынию и скепсису. «Щраддха» есть вера как поэтическое чувство открытого мира, что не отрицает опыта и исследования. В древней Катха-упанишаде герой, Начикета, обладающий великой верой-«щраддхой», тем не менее, задаёт богу Яме множество весьма трудных вопросов. Сомнение как вопрошание не разрушает веру, если ученик действительно хочет узнать ответы на свои вопросы, а не спрашивает просто в духе тотального нигилизма для эгоистического самоутверждения. Но мы, наверное, можем говорить о том, что понятие «щраддха» как вера претерпевало изменения в процессе исторического развития. И если в Риг-веде «щраддха» – это экстатическое рвение и поэтическое вдохновение, то в упанишадах и Бхагавад-гите – это доверие как условие обучения, а ближе ко времени индуизма – знакомое нам понятие религиозной веры, как не-обсуждаемое признание авторитета священных инстанций.
Рич 1
Елизаренкова переводит эту строфу так: «С Верой огонь зажигается, с Верой возливается жертва, Веру на вершине счастья мы выражаем (своей) речью». Я полагаю, śraddhaya может быть вернее переведено как «верой», а не «с верой». Елизаренкова переводит hūyate haviḥ как «возливается жертва»; я перевожу как «вливается жир», так как haviḥ - это именно «жидкая» жертва, то есть, «жир» или топлёное масло; к тому же, в целях поэтической звукописи, «жир» созвучен слову «возжигается».
Во втором полустишье самое завораживающее – это bhagasya mūrdhany, счастья или радости вершина. Кажется, поэт хочет сказать, что он и его товарищи находятся на пике экстаза и в этом состоянии прославляют веру, которая является источником счастья и самим счастьем, поэтическим вдохновением и религиозным рвением. Слово vedayāmasi Елизаренкова переводит как «выражаем», что несколько снижает поэтический накал стиха. Раймон Паниккар переводит как sing we, отмечая, что буквальное значение «celebrate». Я использовал русское слово «ведаем», как наиболее созвучное санскритскому и в значении «по-ведать», то есть, рассказать, провозгласить.
У Паниккара вся строфа звучит так: «By Faith is Fire kindled. By Faith is offered Sacrifice. Sing we now Faith, the pinnacle of joy». То есть, bhagasya mūrdhany он полагает эпитетом, относящимся к вере, а не к состоянию воспевающих веру, как у Елизаренковой. Мне кажется, падежная форма mūrdhany (если это локатив, местный падеж) более соответствует трактовке Елизаренковой. У Гриффита: «By Faith is Agni kindled, through Faith is oblation offered up. We celebrate with praises Faith upon the height of happiness». То есть, Гриффит тоже переводит mūrdhany как локатив, относимый к подлежащему, неназванным певцам Веры. В оригинале слова «мы» нет, но форма глагола vedayāmasi подразумевает множественное число первого лица.
Рич 2
У Елизаренковой 2-я строфа переведена так: «Приятным, о Вера, для дающего, Приятным, о Вера, для желающего дать, Приятным для дружелюбных жертвователей Сделай это сказанное мною!». Я полагаю, слово priyam лучше переводить как «милым», а не как «приятным». Хотя «приятным» созвучно и, несомненно, родственно слову priyam, тем не менее, в нынешнем русском языке «приятный» означает немного иное: нечто хорошо принимаемое, чаще неодушевлённое (приятная музыка), иногда хорошее отношение к человеку, но без сердечной силы и глубины (приятный молодой человек); а «милый» полнее отражает отношение к субъекту, близкое любви, глубокой симпатии, не только доброжелательности, но и привязанности. К тому же, «милым» лучше подходит к ритму моего перевода.
Фразу bhojeṣu yajvasu Елизаренкова переводит как «дружелюбных жертвователей». У меня «богатым жертвами». Полагаю, это созвучнее оригиналу и поэтичнее. К тому же, я не вижу, откуда взялись «дружелюбные». Елизаренкова переводит uditaṃ как «сказанное», мне кажется, вернее «пропетое», потому что это слово в ведийском контексте относится преимущественно к литургии, религиозному пению. А «О, Вера!» у Елизаренковой грамматически точнее, чем моё «вера», так как śraddhe – звательный падеж; но мне не подошло по ритмике.
У Паниккара: «Bless Faith, the one who gives. Bless him who wills, but has not. Bless him who gives his worship unstinting. Bless this song I sing». Перевод поэтически красивый, грамматически и лексически весьма приблизительный. Однако Паниккар тоже не видит в стихе никаких «доброжелательных жертвователей», переводя их как «не скупящихся на жертвы», что больше похоже на мою трактовку «богатые жертвами». Однако у Гриффита: «Bless thou the man who gives, O Faith; Faith, bless the man who fain would give. Bless thou the liberal worshippers: bless thou the word that I have said». Кажется, «дружелюбные жертвователи» Елизаренковой навеяны этими liberal worshippers Гриффита; так же и «сказанное», вместо «пропетое».
Рич 3
У Елизаренковой: «Как боги создали себе Веру среди грозных асуров, Так среди дружелюбных жертвователей Сделай (приятным) это сказанное нами». У Гриффита: «Even as the Deities maintained Faith in the mighty Asuras, So make this uttered wish of mine true for the liberal worshippers». У Паниккара: «As the Gods evoked Faith from the mighty Asuras, so may my prayer for the generous worshiper be accepted». Стих неясный по смыслу. Как и когда боги создавали себе веру среди асуров? Елизаренкова комментирует: «отсылка к борьбе дэвов и асуров», но это не проясняет ситуацию. Паниккар упоминает в этой связи гимн X.124, строфы 3 и 5. Но и эти стихи ничего не говорят о том, как боги создавали, или поддерживали, или призывали веру в среде асуров. Понять образ можно, видимо, только из сравнительной конструкции. У нас есть «наречие» yathā «как». Но нет его обычной пары – tatha, «так». Вместо него на его месте evam, указательное местоимение.
Я перевожу devā как «светлые», потому что это слово на санскрите связано с сиянием, свечением неба. Как «тёмных среди ужасных» (в смысле «среди тёмных и ужасных») я перевожу asureshu ugreshu. Это образный, поэтический перевод. Но он приемлем в виду общей непонятности стиха, где называние богов и асуров своими именами делает суть ещё непонятнее, так как востребует соответствующей истории, а она, кажется, неизвестна.
Относительно второго полустишья, мне неясно, почему Паниккар и Гриффит переводят его, словно это какой-то другой, новый текст. Тогда как второе полустишье третьей строфы почти полностью совпадает со вторым полустишьем второй строфы, только на месте priyam в третьем полустишье мы находим evam, которое соответствует по смыслу указательному местоимению idam во втором полустишье, а вместо ma, «моё», находим asmākam, наше. Поэтому я меняю «сделай мною пропетое» на «сделай нами пропетое», а evam толкую как указание на «милым» (Елизаренкова тоже считает, что в этом полустишье имеется в виду «приятным», хоть слово priyam отсутствует). Может быть, имеется в виду нечто другое, но чтобы понять это, надо выяснить, что конкретно подразумевается в первом полустишье, как именно, когда, где и зачем боги распространяли среди ужасных асуров свою прекрасную светлую веру? Уж не имеется ли в виду какая-то древняя, ведийская версия пуранического сюжета о том, как потомок царя асуров Бали, мальчик Прахлада, проповедовал среди демонов веру в Вишну, Веды, в Абсолют и спасение? И что тогда говорит нам своим сравнением автор гимна? Что эти жертвователи, которым надо понравиться, подобны ужасным асурам, а он, поэт – как маленький светлый мальчик, воспевающий славу Господа в опасном окружении? Получается, не такие уж они, жертвователи, и «дружелюбные», liberal. «Богатым жертвами» у меня остаются без изменений, так как не изменилась и в оригинале фраза bhojeṣu yajvasu.
Рич 4
Елизаренкова переводит: «Веру почитают боги (И люди,) приносящие жертвы, хранимые Ваю, Веру – с сердечной склонностью. С помощью веры находят добро». Люди в оригинале не названы, соединительного союза тоже нет, но Елизаренкова полагала, что на людей указывают слова yajamānā, «устроители обрядов», и vāyugopā, «хранимые Ваю (ветром)». Елизаренкова переводит śraddhayā vindate vasu как «с помощью веры находят добро», но vasu можно понимать и как богатство, и как свет, сияние. Паниккар интерпретирует поэтически: «The Gods, led by Spirit, honor Faith in their worship. Faith is composed of the heart’s intention. Light comes through Faith». Паниккар не видит в стихе указания на людей, vāyurgopa он переводит как «led by Spirit» и полагает относящимся к deva. Тогда повисает без адекватного перевода слово yajamānā, которое означает именно «устроители обряда», а не «обряд» и не «в поклонении». Мне нравится в переводе Паниккара фраза о том, что вера составлена из намерений сердца, но она едва ли соответствует буквальному значению оригинального стиха. Гриффит пишет: «Guarded by Vāyu, Gods and men who sacrifice draw near to Faith. Man winneth Faith by yearnings of the heart, and opulence by Faith.
Мой перевод в данном случае осознанно неясный и приблизительный. Снова как «светлые» переведены devā, я не нашёл слова для yajamānā и оставил «обряда»; мне кажется поэтически удачной фраза «сердца рвением». Я перевожу как «сияние» vasu, но это слово со множеством значений.
Рич 5
Заключительный стих гимна у Елизаренковой переведён так: «Веру рано утром мы призываем, Веру – около полудня. Веру – при заходе солнца. О Вера, сделай (так,) чтобы нам здесь верили!». У Гриффита: «Faith in the early morning, Faith at noonday will we invocate, Faith at the setting of the Sun. O Faith, endow us with belief!». Таким образом, Гриффит переводит как «надели нас верой», а Елизаренкова как «сделай (так,) чтобы нам здесь верили!» слова śrad dhāpayeha naḥ. У меня нейтральное «сделай нас верными». Паниккар пишет: «Through Faith men come to prayer, Faith in the morning, Faith at noon and at the setting of the Sun. O Faith, give us Faith!”. Преимущество перевода Елизаренковой в том, что она не опускает слово iha, «здесь», придающее молитвенным просьбам конкретность, привязку к происходящему ритуалу или соревнованию. Но мне кажется, havāmahe правильнее понимать не как «призываем», а как «зовём принять подношение», поэтому перевожу prātar havāmahe как «утренней жертвою… зовём».
Общий смысл пяти строф гимна может быть понят так. Поэт-провидец (в традиции, она – Щраддха Камаяни, провидица), воспевает Щраддху как персонификацию веры и как богиню. В ведийских гимнах бывает трудно понять, что относится к предполагаемой реальной личности, а что к персонификации понятия или явления, и есть ли вообще между ними разница. Как правило, мы полагаем не простой персонификацией, а персоной, такое имя, за которым стоит не только понятие и явление, но и собственные качества, форма, особенно, деяния, раскрытые в ведийских сюжетах. Самая известная в ведийской и пост-ведийской сакральной истории личность с именем Щраддха – это супруга первочеловека Ману; но, вероятно, она может быть рассмотрена лишь как аватара небесной Щраддхи; так же и сама провидица, автор гимна.
Вера прославляется как необходимое условие совершения поэтико-религиозного обряда. Без веры не зажжётся священный огонь (можно разжечь без веры простой костёр, но священным его делает только вера) и в подношении топлёного масла в огонь то, что принимается как жертва богами – это именно вера жертвующего. Поэт говорит о том, что испытывает счастье и вместе с товарищами на пике экстаза с благодарностью воспевает веру своими вдохновенными речами. Провидица просит персонифицированную веру о том, чтобы её поэтические речи были благосклонно приняты, стали милы тем, кто даёт пожертвования и тем, кто ещё только собирается, или сомневается, давать или не давать, всем богатым и щедрым жертвователям. Можно спекулировать о том, что, будучи женщиной, Камаяни особенно нуждалась в признании своего поэтического таланта в преимущественно мужском обществе жрецов и устроителей жертвоприношений. Но гимн не обязательно об этом. Провидица упоминает о том, что боги установили веру среди ужасных асуров и просит, чтобы, если уж такое великое чудо стало в древности возможным, сотворить ныне чудо попроще, сделать так, чтобы её поэтическая речь была успешной среди придирчивых богатых жертвователей.
Этой вере поклоняются, на ней сосредотачиваются боги, устроители обрядов, ведомые или хранимые ветром, или жизненным воздухом. Почему они хранимы воздухом? Возможно, потому, что они живы, всё живое двигается духом-воздухом, дышит. Тогда смысл в том, что все, кого не покинуло дыхание, творят обряды и чтут веру; боги и, возможно, люди. Пока человек жив – он верит, пока человек верит – он жив. Или этот образ, «ведомых ветром», говорит нам о воле, о кочевье, о том, как в небесах, свободные от гравитации «кочуют», летают боги; так же и недавние ещё предки ведийских людей кочевали, вольно «летели» по земле, «хранимые ветром», подобные ветру, под предводительством ветра (об этом русский оборот «вольный как ветер»). Вера созвучна тончайшим струнам души, влечениям сердца, вера отвечает самым сокровенным желаниям, она «составлена» из них; мы верим в то, чего мы желаем, во что желаем верить (и сама провидица Вера была дочерью Желания); но когда желания становятся верой, тогда это не пустые желания, такой верой обретается богатство, и материальное, в виде скота и прочих благ, и сияние поэтического дара внутри.
Это веру мы призываем принять наши жертвенные подношения, когда утром провозглашаем обряд для богов, и когда в полдень совершаем полуденный ритуал, и когда на заходе солнца делаем возлияния, всегда мы зовем веру, и вере жертвуем, и боги – они не отличны от веры, они и есть эта вера, ведь и боги чтут веру, мы хотим, чтобы с каждым жертвенным возлиянием возрастала наша вера, вера внутри нас и вокруг нас. Потому мы просим веру, ведь некого больше просить, чтобы она сделала нас верными: чтобы здесь и сейчас, совершая обряд, мы верили, и чтобы верили в нас, в наши вдохновенные религиозным рвением речи.