В литературе всех стран и времен писатели продолжают учиться у фольклора. На погосте и жальниках лежат талантливые балалаечники, сказочники, песенники. Недоверчивое же отношение к частушке привито из-за ширпотреба. К тому же частушка скомпрометирована поэтами от соцреализма, когда надуманная в угоду властям частушка подавалась как подлинная, как народная. Жанр такой частушки во времена Руслановой достиг небывалой высоты. Сельские жители пекли деруны из гнилой картошки, парили в чугунах пшеницу, от которой пухли ноги, а из города привозили пластинки с частушками, – это было какое-то двуличное время. Нищие колхозы, голод, бегство по городам, а пелось:
Мне бы Сталина увидеть,
Мне бы с ним поговорить,
Рассказать бы, как в колхозе
Стало весело нам жить...
И фильмы, «Кубанские казаки», – столы ломятся от хлебосолья.
А колхозник смотрел, слушал и помалкивал. Такие частушки рождались не народом, а поэтами, кормившимися из литературного корыта «в свете решений», слушали в городах – верили, а в деревне на лицах людей читалось недоумение, озлобление.
«Жить стало лучше, стало веселей», – говорили с трибуны, а сельский житель добавлял вполслуха: «Шея стала тоньше, но зато длинней». Так рождалась истина. Так было в большом и в малом. Книжники от литературы и до сих пор берут на себя смелость обрабатывать фольклор, «шлифуют» – и часто во вред. Надо понимать прелесть корявости, в этом дух и неповторимость.
Собирая частушки, а я собрал их больше тысячи, я старался не подправлять, не причесывать их, и, даже если был разбит стихотворный строй, — оставлял. Давно замечено, что в книжках по фольклору частушка или песня звучит хуже, нежели в устном творчестве, вот пример:
Сегодня праздник – воскресенье,
Я получше уберусь:
Юбку новую одену
И веревкой подвяжусь.
Вот та же частушка изустно, — слышал я ее ближе к народному языку – звучнее. Нет неправильного слова «одену», оставлено слово «отымалка», сальная тряпка для чугунов, снимаемых с шестка, а ну-ка:
Нынче праздник – воскресенье,
Я почище наряжусь:
Сарафан худой надену,
Отымалкой подвяжусь.
Вот разница! И юмор над бедностью, и шутка, и гордость... И смысл глубже.
Я собираю материал – и удивляюсь многообразию песен, сказок и бывальщин. Это помогает выжить в наше время.
Вспоминается один комбайнер. По инвалидности приглашали его на комбайн только летом, зимой он работал нечасто, скотником. Работая от зари до зари на комбайне, Иван Антонович уставал. «С устатка» покупал где-то самогонки, вечером перед правлением колхоза отплясывал и пел частушки с «зачесом», политической подкладкой. Я был уверен, что Иван Антонович сочиняет сам, так они были искрометны, задиристы, так ложились на его характер. Я по памяти записал немного. И вот совсем недавно, читая «Русскую эпиграмму», наткнулся на частушку сталинских времен:
Ой, калина, калина,
Шесть условий Сталина,
Одно из них – Рыкова,
Пять – Петра Великого.
Как же долго нужно было гулять частушке по свету, скрываться при культе личности и репрессиях, вырваться, появиться выхолощенной на люди. Сравниваю ее с первозданной, той, что не раз певал в пьяной храбрости своей комбайнер Иван Антонович:
Тарина, тарина,
Большой... нос у Сталина,
Больше, чем у Рыкова
И у Петра Великого.
В моей родной деревеньке Смирновке так и не увидели жители ни радиосети, ни телефона. Электричество появилось в 1954 году, и молодая эта деревня, а точнее – выселки из большого села Рожково, так глуха, еще глуше, чем в шестидесятых. Затерялась в кустах и оврагах, а по улице не ездят, а объезжают стороной из-за лужи в середине деревни. Отсутствие «цивилизации» восполнял фольклор. Но как жемчужины редки, так и фольклор высокой пробы редок, надо искать и искать. И все же в жизни и в пении частушек не все так понятно, как в учебниках и книгах, и было бы вернее учить нам историю по частушкам, чем по двухтомнику Б.Д. Дацюка для МГУ и гуманитарных вузов, – правдивее.
В деревенской глуши театром служили избы. Рождались отзвуки на каждое событие жизни. Проследим, как вплетается действительность в песни народа. Главные же события – война и голод, голод и война:
В тридцать третьем году
Всю поели лебеду,
Руки-ноги опухали,
С лебедухи подыхали...
Так пели раньше, а что изменилось? Мало. Голодают на Руси. Голод многих поколений давил на психику русского человека. Только за советское время прокатилось несколько волн голодных лет. И в постсоветские годы чувствовались отзвуки этих волн – раскупаются продукты, то и дело говорят о повышении цен:
Получаю тыщи,
А живу как нищий!
Шутят в народе. Шутят и припасают. Потому что напуганы:
Подружка моя Маня,
Какой трудный этот год,
Голод пляшет, голод скачет,
Голод песенки поет...
Помню еще, как приходила к моей бабушке подружка, бабка Ганя, высокая, гнутая старуха. Бабка Ганя мылась, крепко поддавала пару в нашей бане и угорала. Моя бабка опускалась в погреб, терла хрен от угара, и они выпивали по мерзавчику самогонки. Тогда являлись частушки явно очень далекого времени:
Не судите, господа,
Что я отерьхался,
У мене тятька такой был,
Я в него удался.
«Отерьхался» – теперь вряд ли кто поймет (обносился), а вот «господа» повторяют часто... Угар у бабки Гани проходил быстро, она выходила на середину горницы и распалялась, наклонялась и стучала кулаками в пол:
Чи-чи, чи-чи,
Все поели калачи,
Самогонки выпила,
Середина выпала,
Края покоробило,
А я все не робила!
Продолжение следует
Author: Киляков Василий
Другие истории этого автора здесь, и здесь, и здесь, и здесь Книга Василия Килякова здесь