В прогалине ещё плескалась последняя кровь заходящего солнца, и Ярса, омытая рыжим светом закатной раны, с ногами сидела на лавке и вперивала угрюмые глаза в сторону полнящегося манящими тенями леска. Ярса была ульв, Ярса была вильчыца-оборотень, перевёртыш, и ей не было места здесь, на покатом бережку озера, где зачинался марьянник, где сбирался весёлый люд - и Ярса жалела, что поддалась уговорам воеводы. Воевода был Гильем, бывший квестор Огненной инквизиции, ныне - главарь наёмный ганзы из таких же выходцев из Братства и самый спокойный и рассудительный из всех знакомых Ярсе людей - но брать её на людской праздник было одной из его ошибок. Так считала Ярса, ульв, записанный в инквизиторском бестиарии злобной тварью и людоедом.
Ранние звёзды звенели цикадами, и Ярса остро внюхивалась в людское лето. Лето пахло пугающе и маняще: многими кострами, опасными злыми кострами, живым цветом и терпкой ягодой, травянистым шёпотом леса, принесённым из ближней дубравы, добрыми, гладкобокими спокойными лошадьми, прогорклым дымом жжёного сухоцвета и девичьими гаданиями на суженых, дурящей одним только крепким духом бражкой в щедром благоуханном разнообразии, томительным, сочащимся соком жареным мясом - и отовсюду, будоража все волчьи инстинкты, разило весёлым, разгульным, полузахмелевшим уже человеком.
По прогалине раскинулись лёгкие холстяные шатры и прилавки со всякого рода снедью и, что важней, с самопляской, наливкой и медовухой; нарядившийся, шумный деревенский люд в венках сидел за рядами столов, бродил меж лавок, ел и пил, а больше всего - плясал, под свирели, скрипки и цитры, плясал разудало, весело, звонко и смеясь. Старики в белых венках с молитвами и песнопениями обходили загодя сложенные костры, прося Люциана о милости и дарах - скоро зажгутся по всей по людской земле огни, будет ночь светла, будут благословенные искры и горький дым.
Приземистый, кряжистый, широкоплечий Гильем, Гильем, похожий на медведя, дышал миром и спокойствием. Молодняк доволен, настойка на чабреце горячит кровь, а ночь обещает быть на редкость весёлой - с огнём, плясками, игрищами и укромными, душными духовитым запахом сена стогами. Чего ещё желать утомлённому вояке?.. Разве что поболе таких ночей, ответил бы Мирко, который говорил всегда, пусть бы его и не просили. Мирко, тоже когда-то инквизитор, был ещё молод, лет тридцати с лишком, высок и сухопар, Мирко был смуглый, черноокий и с отросшей чуть не по плечи гривой вороных вьющихся волос, был цыганистый-цыганистый и южный, с лукавым бесом в глазах.
Ей нравилась людская музыка. Сейчас она слышала в ней долгие и древние, как все реки мира, песни своего народа - не те, что слышат люди, когда волки, серые тощие волки, перекликаются по-над лесом, не те, что слышат враги волков перед смертью, когда стая собирает силы - ульвы знали и весёлые песни, песни без слов, с одним только мотивом и голосами домбр и бубнов, свирелей и окарин, тимпанов и бадранов, - и не было никого удалей и умелей молодого, лихого, горячего волка, захваченного хмелем ритуальной пляски. Ярса, положив локоть на стол и подперев кулаком щёку, слушала, и, сама того не замечая, отбивала ритм ногой, кивала головой в венке алых языков молочая - и востроглазый Мирко встал, и подошёл, и руку подал - и утащил подругу в круг танцующих, потому что такая это была ночь, когда негоже отсиживаться.
Ярса людскую пляску знала плохо, но черноокий её названый братец танцевал умеючи и по дороге к музыке и люду уже успел объяснить и на ходу даже показать какие-то из движений; улыбчивый и лихой, Мирко покачивал головой в венке жёлтых огонь-цветов, и прядь вороных фавновых кудрей всё спадала на правый глаз, пересечённый старым шрамом, сколько он не закладывал её за ухо; он повёл свою подругу в самый гвалт и пляс - и с места пошёл бойким молодцем-соколом, удалый, чернобровый-черноокий и страшно красивый сейчас. Ярса, с горячей кровью и горячим нравом, ему была под стать: вертлявая, гибкая, зенки чёрные, с высверком зрачка, улыбка-оскал широкая, разбойничья - и довольные были оба, как черти, когда скакали под лихую скрипку, отплясывая дикую свою, ни на что не похожую пляску.
х х х
Молодчики уже бахвалились своей удалостью перед девками и первый круг сигали, ухая и сыпя искрами, через высокое, непрогорелое ещё поленьями пламя; кто-то перемахнул парой с девахой, не расцепляя рук, - на скорый брак и на счастье; разудалый Мирко, красуясь перед кем-то в стайке девиц, молодцеватым гибким шагом, уперев руки в бока, прошёлся широким полукругом - а пламя-то вверх взметнулось, стоило ему в круг людей вступить, и занялось злее, ярче, будто по чьему наущению, - и чернявый развернулся вдруг, гикнул - и с короткого разгону перескочил через огонь, подтянув ноги, точно гопак отплясывая. Ярса улыбнулась этому дураченью с магией - ей-то всё веселее, чем прыгать наравне с пугливыми деревенскими девицами. Гильем пустил Серую вперёд себя, и Мирко закликал с другой стороны круга, через гул пламени:
- Н-ну, хорошая! Ату!
Ярса улыбчиво оскалила зубы, вышла своей широкой, крадущейся походкой вперёд, оглянулась через плечо с самодовольством и рванула на самое пламя, оттолкнулась - и перескочила кувырком, чудом не потеряв с дурной головы венок; только жаром обдало, в лицо дымом дыхнуло - а она уж оправилась гибко по ту сторону костра и пробежала к чернявому своему состайцу, оборачиваясь посмотреть на Гильема.
х х х
Разгулялась, темноокая, разошлась, клыкастая, и щурит сурьмой подведённые бесовские бесстыдные глаза, и ступает легко, будто крадучись, и пляшет-то по-своему, по-дикому да по-лесному, а всё под людскую музыку ладится; и картавит что-то влюблённо воеводе на ухо, склонив светлую голову, венком убранную, и улыбается щербатой, рваной улыбкой счастливо и безобразно; тот-то привыкший - и отвечает ровно, спокойно и рокочуще, посмеивается тихо и любя над ней, выкабенистой и самодовольной, помаленьку в танце направляет, учит - а ей, молодой-горячей, и в радость даже: смеётся, дурит, целовать лезет.
- Петь-то будешь?
- Ан никто ж не поймёт.
- А то и не важно. Обещалась - забыла уж?
- Не забыла, сэни, а в глотке сухо, и сходил бы ты за кувшином, ей-бо…
- Всего водняка, чую, пропразднуем… Да я не в укор. Зима далеко - сам час нагуляться вдосыть. Сыщи-ка Мирко, что ли, если он ещё в ольховнике ни с кем не голубится, - он тебе, говорит, цацку какую-то выглядел, показать хотел. Ну, ступай, ступай, у столов встретимся.
Серая смазанно клюнула его в щёку и козой поскакала отыскивать Мирко - дурить и веселиться дальше, сигать через костёр и ухабиться перед кметами. Мирко сыскался быстро - он всё вился у костра и золотоклыко лыбился всем подряд, грудастой избраннице - больше прочих.
- Эге, Миг'ко, - Ярса явилась прямо перед ним, загораживая обзор на прелести и прелестницу, упёрла руки в бока, - давай цацку.
- Ишь какая, - тот нимало не расстроился, - цацку-то купить надобно, не стану ж я наугад брать. Идём, покажу, - он подхватил её под локоть и повёл в сторону ярмарочных лавок и шатров. - Там серьги такие, из золота будто, но уж, конечно, не золотые, а латунные, и с янтарчиком, полумесяцем и с привесками…