15 января 1795 года родился Александр Грибоедов
В короткую жизнь Грибоедова вместилось столько событий, что хватило бы на две-три жизни. А загадок столько, что справиться с ними и за два прошедших века не удалось.
Текст: Ирина Лукьянова, фото предоставлено М. Золотаревым
Даже единственная его большая книга — водевили и наброски не в счет — до сих пор дает простор для размышлений и толкований. До сих пор, едва в классе зайдет разговор о вечном — да умен ли Чацкий, — и понеслось, и уже иной раз звонка не слышно. Личность автора и обстоятельства его жизни и смерти вызывают вопросов еще больше: когда он родился? Почему погиб? Кто в этом виноват? Каким человеком был? У одних мемуаристов он необыкновенно милый, воспитанный, доброжелательный, у других — сухой, озлобленный, желчный. У одних исследователей — связной декабристов с генералом Ермоловым, у других — государев человек, карьерист, служака, предатель идеалов и дела декабризма. Где одни видят светлый и ясный ум и любящую душу — другие замечают яд цинизма и опустошение. Какой он, настоящий Грибоедов?
Вряд ли мы когда-то узнаем. Каждый увидит свое.
ДВОРЯНСКОЕ ДЕТСТВО
Жизнь его в самом деле началась с загадки: исследователи, кажется, до сих пор не сошлись во взглядах на год его рождения: назывались 1790, 1792, 1793, 1794 и 1795 годы; чаще всего — первая и последняя цифры. В пользу той и другой есть веские аргументы и свидетельства. Но последнего слова до сих пор не сказано...
Предки его, поляки Гржибовские, прибыли в Россию, по преданию, вместе с Лжедмитрием и совершенно обрусели. Отец и мать будущего драматурга оба были Грибоедовы, но состояли в таком отдаленном родстве, что некоторые исследователи называют их однофамильцами. Отец, Сергей Иванович, был драгун, отставной секунд-майор, отчаянный игрок с репутацией шулера и пустыми карманами. Мать, Настасья Федоровна, принесла мужу 400 душ приданого, вскоре пущенного по ветру; по смерти Сергея Ивановича душ насчитали 144, да еще 57 тысяч рублей долгу. Семья была богата не столько деньгами, сколько крепкими родственными отношениями: Настасья Федоровна, ее три сестры и брат, Алексей Федорович (его называют в числе прототипов Фамусова), дружили между собой, их дети дружили и учились вместе. Летом Саша Грибоедов и его сестра Маша часто гостили в старинной усадьбе дяди — Хмелите. Там был домашний театр; к сцене Саша навсегда прикипел душой с самого детства.
Дома у Грибоедовых говорили по-французски; у детей был гувернер-немец и гувернантка-француженка; их учили языкам, в том числе латыни, литературе, основам наук и музыке, причем и у Маши, и у Саши обнаружился поразительный музыкальный талант. Оба, когда выросли, считались превосходными исполнителями, а Александр — и замечательным импровизатором. Учили детей и танцам — у знаменитого танцмейстера Иогеля, который, кстати, снимал в доме Грибоедовых квартиру.
Дома всем заправляла мать, женщина сильная, с тяжелым характером. Чем старше становился сын, тем тяжелее он уживался с матерью, тем реже старался бывать дома.
В 1803 году Сашу отдали учиться в Благородный пансион при Московском университете; здесь раньше учился Жуковский, позже Лермонтов. Саша учился хорошо и особенные успехи проявлял в музыке, но, всегда слабый здоровьем, начал так долго и тяжело болеть, что мать уже через несколько месяцев забрала его из пансиона, и еще несколько лет мальчик занимался со своим гувернером и учителями, среди которых было несколько университетских преподавателей.
СТУДЕНТ
В 1806 году он начал посещать занятия на словесном отделении Московского университета; если считать его годом рождения 1795-й, ему должно было быть всего 11 лет. Впрочем, одновременно с Грибоедовым занятия в университете стали посещать соседи по имению — братья Лыкошины, 13 и 11 лет. Грибоедова профессора знали по домашним занятиям и зачислили без испытаний. На занятия эти студенты (своекоштные — то есть учившиеся за собственный счет) являлись в сопровождении гувернеров. Через два года Грибоедов окончил курс кандидатом словесности. Идти служить в департамент, если ему в самом деле было 13 лет, было рановато, так что в следующие два года он вольнослушателем посещал частные лекции профессора Иоганна-Феофила Буле и лекции на этико-политическом отделении университета: изучать право будущему чиновнику было полезнее, чем словесность. Компанию Грибоедову, и на лекциях, и в развлечениях, составляли юные студенты — князь Щербатов и братья Чаадаевы; дружеским дуракавалянием этой компании порожден первый драматургический опыт Грибоедова — комедия "Дмитрий Дрянской", пародия на озеровского "Дмитрия Донского". Впрочем, друзья скоро оставили университет, а Грибоедов продолжал учиться и готовиться к экзаменам на степень доктора.
Доктором наук он так и не стал: началась война 1812 года, и Александр, не спросив матери, записался в Московский гусарский полк графа Салтыкова. Полк был добровольческий, состоял в основном из безусых юнцов, которые гордились красивой формой и самостоятельной взрослой жизнью. Единственным "подвигом" полка после отступления из Москвы оказался безобразный кутеж, учиненный в городе Покрове — с грабежами и разгромом винных лавок. Скандальный полк отправили во Владимир; там Грибоедов простудился и слег, тем и кончилось его участие в Отечественной войне. Он тяжело болел всю зиму, пока шли военные действия, и только в июне отправился догонять полк, который теперь слили с Иркутским гусарским полком и отправили к западной границе в составе Третьей резервной армии.
В РЕЗЕРВЕ
Грибоедов проехал через сожженную Москву — некогда шумную, цветущую, родную; убедился, что сгорел и семейный дом на Новинском бульваре. Двигаясь на запад по Смоленской дороге, заехал в Хмелиту и с радостью нашел усадьбу невредимой. Через Смоленск и Минск он приехал в Кобрин, небольшой городок, где стоял его полк, и поступил в распоряжение генерала Кологривова, затем был переведен в Брест. В штабе Грибоедов познакомился с родственниками генерала — братьями Бегичевыми, Дмитрием и Степаном, в которых нашел умных собеседников, товарищей по юношеским проказам и друзей на всю жизнь. Проказы, кстати, были баснословные: то друзья въехали на бал на лошадях, поднявшись верхом на второй этаж по бальной лестнице, то Грибоедов во время службы в костеле согнал с места органиста, какое-то время играл духовную музыку, а потом грянул "Камаринскую". Впрочем, Бегичевы были серьезные молодые люди, и время с Грибоедовым проводили не только в буйных шалостях, но и в умных разговорах.
Генерал Кологривов по рекомендации Бегичевых принял Грибоедова и нашел, что это весьма полезный подчиненный: и полулегендарное польское происхождение, и вполне реальная способность говорить по-польски помогли ему найти общий язык с местным дворянством при решении тяжелых вопросов снабжения полков.
Еще в Бресте, томясь от скуки, Грибоедов по совету Степана Бегичева взялся за перевод французской комедии "Молодые супруги". Он сильно сократил оригинал, пьеса оказалась одноактной и довольно динамичной — она и сейчас читается довольно легко и сохраняет свою сценичность; прелесть ее, однако, едва не угробили при постановке.
ПЕТЕРБУРГ
В конце 1814 года Грибоедов получил отпуск и отправился в Петербург, где с головой окунулся в светскую жизнь повесы и театрала. Он свел знакомство с князем Шаховским, автором многочисленных комедий и покровителем молодых актрис. Решил писать для театра и, когда отпуск закончился, дописал "Супругов" и отослал Шаховскому. Тот пришел в восторг и сулил пьесе прекрасное сценическое будущее.
Летом 1815 года война закончилась. Еще раньше, в 1814-м, умер Грибоедов-старший. Наследственные дела оказались очень просты: Александр отказался от своей доли в пользу сестры и остался совершенно нищим. На жизнь предстояло зарабатывать своим трудом. Постановка "Молодых супругов", имевшая некоторый успех, принесла ему первую славу, но не деньги. Надо было думать о продолжении карьеры, и в 1816 году он вышел в отставку с военной службы.
Он обживался в Петербурге, где кипели литературные баталии: кружок "Арзамас" воевал с державинской "Беседой"; после "Липецких вод" Шаховского (где во второстепенном персонаже, стихотворце Фиалкине, все узнали Жуковского) стрелы эпиграмм тучами носились в воздухе. Грибоедов сохранял нейтралитет — и хотя по возрасту, образованию, воспитанию был ближе к арзамасцам, да и общаться предпочитал по-французски, но во взглядах примыкал, скорее, к архаистам. В том, что касалось языка и литературы, он предпочитал оригинальное подражательному. Галлицизмы карамзинского круга его раздражали, подражательность сентиментальных баллад выводила из себя.
С Пушкиным, самым молодым из арзамасцев, он встретился довольно скоро: и вчерашний лицеист Пушкин, и отставной гусар Грибоедов одновременно начали службу в Коллегии иностранных дел. Служба была необременительна, времени для безумств, пьянства, волокитства и круженья в вихре света оставалось с избытком. Тогда же Грибоедов свел знакомство с Кюхельбекером, переросшее в крепкую дружбу, и с Катениным, в соавторстве с которым написал комедию "Студент", где издевался над поэтами-сентименталистами, высмеивая их подражательность, книжность, оторванность от жизни.
ДУЭЛЬ
Круженье в вихре света закончилось трагедией. Грибоедов рассорился с сильно пьющим Катениным и переехал жить к Завадовскому, тоже записному повесе. Дальше у истории есть несколько версий; одна из них гласит, что Завадовский был влюблен в балерину Авдотью Истомину, которая состояла в связи с общим знакомым молодых людей Василием Шереметевым. Ревнивый Шереметев изводил ее, и после очередной ссоры любовников Грибоедов увез Истомину в дом к Завадовскому, где та и оставалась двое суток. Биограф Грибоедова Екатерина Цымбаева рассказывает другую версию: Степан Бегичев передал Грибоедову просьбу от отца Шереметева помочь ему образумить сына. Грибоедов встретился с Истоминой, просил о разговоре, чтобы узнать, что сообщить родственникам. Истомина опасалась бешеного нрава Шереметева, поэтому Грибоедов повез ее поговорить к себе домой, а больше ничего и не было.
Строго говоря, причиной для дуэли послужил тот факт, что Грибоедов отвез Истомину в дом к Завадовскому. Шереметев вызвал Завадовского на дуэль, его секундант Якубович должен был стреляться с Грибоедовым. Мотором истории был Якубович, настоящий сорвиголова, человек невероятной энергии, храбрости и безрассудства; идея "четверной" дуэли принадлежала именно ему. На поединке Завадовский попал Шереметеву в живот, и дуэль секундантов была отложена. Шереметев умер на следующий день. Его родители просили царя не наказывать дуэлянтов. Завадовский уехал в Англию, Якубовича сослали на Кавказ, а Грибоедов остался в Петербурге — единственным виновником гибели Шереметева.
В столице он после дуэли не задержался: был назначен секретарем русской миссии в Персию. Одни исследователи считают, что это была ссылка, другие — что этому назначению послужила слава полиглота, закрепившаяся за Грибоедовым. В августе 1818 года он отбыл в Персию — "противувольно", он не хотел туда ехать. С дороги писал Степану Бегичеву: "Представь себе, что я сделался преужасно слезлив, ничто веселое и в ум не входит, похоже ли это на меня? Нынче мои именины: благоверный князь, по имени которого я назван, здесь прославился; ты помнишь, что он на возвратном пути из Азии скончался; может, и соименного ему секретаря посольства та же участь ожидает, только вряд ли я попаду в святые!" Долгая и тяжелая дорога привела его на Кавказ. В Моздоке он познакомился с генералом Ермоловым; затем отбыл в Тифлис, где его уже поджидал Якубович, требовавший немедленно стреляться. Избежать дуэли было невозможно; условия были свирепые — на шести шагах. Якубович прострелил Грибоедову руку и, как рассказывают, заметил: "По крайней мере, играть перестанешь". Грибоедов не стал подходить к барьеру, но целил Якубовичу в голову; пуля пролетела мимо. Рана в самом деле не давала играть, мизинец больше не сгибался, и Грибоедову пришлось осваивать игру девятью пальцами. Невозможность играть была для него тяжелым ударом — ведь едва ли не самую ценную вещь в его багаже составляло фортепиано.
Зиму Грибоедов провел в Тифлисе, где подружился с семьями генерала Ахвердова и князя Чавчавадзе, известного поэта и переводчика. Жена Ахвердова Прасковья Николаевна, женщина умная и образованная, воспитывала своих детей и пасынков, а вместе с ними и дочерей князя Чавчавадзе — Нину и Катю. Грибоедову было тепло и уютно в этом доме, здесь к нему относились с участием. По воспоминаниям современников, Грибоедов был замечательно хорош с друзьями — приветлив, добр, внимателен; с чужими людьми мог быть резок, холоден и язвителен. Один из его друзей вспоминал, как Александр Сергеевич обидел бездарного, но добродушного поэта Федорова, дерзнувшего сравнить рукопись "Горя от ума" со своей пьесой. "Я пошлостей не пишу", — отрезал Грибоедов, не принял никаких попыток Федорова загладить неловкость — так что тот покинул дом едва не в слезах, а Грибоедов приступил к чтению комедии...
КОМЕДИЯ
В Персии Грибоедов тосковал. По Петербургу, по театру, по России. Фортепиано не звучало в тесном доме, его пришлось вынести на плоскую крышу, и по вечерам, когда спадала жара, русский дипломат там играл. Персы стекались к его дому послушать музыку. Он учил персидский, чтобы общаться с местным населением и понимать происходящее. Изучая опыт внешней политики и торговли англичан, он начал вынашивать план Русско-персидской торговой компании, даже начал воплощать его в жизнь, но — увы...
Часть служебных обязанностей Грибоедова состояла в том, чтобы в согласии с Гюлистанским мирным договором вывести в Россию застрявших в Персии дезертиров и военнопленных. В течение месяца он вел отряд в 158 солдат из Тавриза в Тифлис — и привел эту недисциплинированную, склонную к безобразиям команду практически в полном составе. Никакой награды за это не получил. Ермолов весьма ценил общество Грибоедова, но на карьерном росте это никак не сказывалось.
Тоска становилась все гуще и тяжелее. Он плохо переносил местный климат и жару, доводившую до обморочного состояния; ему казалось, что он тупеет, забывает даже то, что раньше знал, зубрежка языка не спасала. 16 ноября 1822 года он впал в такое отчаяние, что сел писать прошение об отставке. Затем заснул — и увидел во сне Шаховского, который взял с него слово, что тот через год напишет "сам знает что", и Катенина, сказавшего "лень губит всякий талант". Он записал на обороте прошения об отставке обещание: "Во сне дано, наяву исполнится". И начал работу.
Весной 1823 года, получив долгожданный отпуск, приехал в Москву и привез наброски комедии. Читал Степану Бегичеву, тот критиковал и давал советы, но видно было уже, что получается, и получается хорошо. Чтобы комедия состоялась, Грибоедову нужен был только спокойный досуг, которого он был лишен в Персии. "Не ожидай от меня стихов, — писал он позже Булгарину. — Горцы, персияне, турки, дела управления, огромная переписка нынешнего моего начальника поглощают все мое внимание. Не надолго, разумеется, кончится кампания, и я откланяюсь. В обыкновенные времена никуда не гожусь: и не моя вина; люди мелки, дела их глупы, душа черствеет, рассудок затмевается, и нравственность гибнет без пользы ближнему. Я рожден для другого поприща".
Лето 1823 года дало ему возможность утвердиться на поприще, для которого он был рожден. Он гостил в имении Бегичева и работал для себя. К осени стало понятно, что его представления о Москве устарели, что для пьесы нужны новые впечатления — и он уехал в Москву. После Персии с ее гаремами, евнухами, жестокой дикостью — и дым отечества был сладок и приятен. Но Москва с ее слухами и сплетнями, засильем тетушек и бабушек, манерностью, с ее восточным раболепием, которого сразу не различишь за европейскими нарядами и французской речью, — Москва раздражала. И гневные филиппики юноши Чацкого, столь неуместные в фамусовской гостиной, так мало обоснованные его короткой биографией — совсем иначе звучат, если вместо скудного опыта Чацкого подставить грибоедовский опыт неоцененной службы, тоски, восточной тирании...
"Живая, быстрая вещь, стихи искрами посыпались", — радостно сообщал Грибоедов Бегичеву — и тут же требовал, чтобы тот никому рукопись не показывал и сжег ее, если не понравится. Это совсем первый опыт русской поэтической комедии, небывалой пока, с небывалым сюжетом, героем, стихом — даже онегинскую строфу имитировать легче, чем разностопный, искристый стих "Горя от ума". Начитанные люди видели: Чацкий стоит на плечах мольеровского Альцеста. Исследователи не раз замечали сходство между мнимыми безумцами Чацким и Гамлетом, "мильоном терзаний" одного и "сердечными муками и тысячью лишений, присущих телу" другого. Даже система персонажей "Горя" зеркалит "Гамлета": тут тебе и старик с дочерью на выданье, и другой жених, и два неразличимых господина, Розенкранц и Гильденстерн — г-н N. и г-н D., и Скалозуб-Фортинбрас... вот только Репетилов — пародийный двойник вместо верного Горацио... И при всей своей плотной укорененности в европейской культуре — это совершенно свое, родное, точно подмеченное и блестяще сформулированное, отлитое в чистом золоте на века.
Чтение комедии вызывало у слушателей неизменный восторг — и неизменные бестолковые замечания: комедию пытались судить с точки зрения классицистских канонов. Слава о новой пьесе разнеслась по Москве, потом по Петербургу; с нее сделали 45 тысяч копий, передавали из рук в руки, помнили наизусть — но о публикации нечего было и думать, о театральной постановке тоже. Грибоедов просил Булгарина провести комедию сквозь цензуру.
Дружба с Булгариным — еще одна загадка грибоедовской биографии. Поверить в их искреннюю дружбу настолько трудно, что объяснения подыскивают самые разнообразные. По одной версии, Грибоедов беззастенчиво пользовался Булгариным и обманывал его, соблазнив еще и жену его Леночку. По другой, напротив, Булгарин беззастенчиво пользовался Грибоедовым, прикарманил большую часть его денег, полученных в награду за Туркманчайский мир, и пытался присвоить "Горе от ума", заявляя, что авторская надпись "Горе мое поручаю Булгарину" — дарственная.
Добиться у цензуры разрешения на печатание части отрывков Булгарину в самом деле удалось. Но постановка, задуманная в Петербургском театральном училище, была запрещена.
БРУТЫ И ПЕРИКЛЕСЫ
Успешный дипломат без денег и карьеры (денег вечно не хватало, орден, пожалованный персидским шахом, пришлось заложить; в молчалинском чине коллежского асессора он пребывал несколько лет), поэт без читателей, комедиограф без зрителей — странная, нелепая судьба. "Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес"... хоть и не про него это сказано.
Таких брутов и периклесов в стране, победившей Наполеона, было не так уж мало, и их тянуло друг к другу. Вполне закономерно, что его притянуло к кругу декабристов. Согласиться войти в тайное общество он не мог; известна его резкая фраза: сто прапорщиков хотят переменить весь государственный быт в России. Отказаться от обсуждения более разумного и справедливого будущего страны — тоже не мог. Вступать в тайное общество не стал, но в Киев на встречу с членами Южного общества поехал. Как он объяснял себе свое участие, до какой черты готов был помогать? Советом? Обсуждением? Исполнением поручений? Предупреждением: Ермолов не поддержит без гарантии успеха, Россия не поймет цареубийства? То ли его берегли, как Пушкина, то ли не доверяли ему, вечно впутанному в какие-то дуэли и интрижки с балеринами (последняя — с Телешовой, которую он фактически увел у генерала Милорадовича). Вопросов больше, чем ответов. Сам Грибоедов в 1825 году пребывал в тоске, путешествовал по Крыму, не хотел возвращаться на Кавказ и просил у Степана Бегичева совета, как ему "избавиться от сумасшествия или пистолета".
Его принадлежности к узкому дружескому кругу, в который входили декабристы, и хранившихся у него бумаг с избытком хватало для каторги. Общеизвестно, что, когда за Грибоедовым приехали, Ермолов задержал фельдъегеря и дал подчиненному полчаса — уничтожить бумаги. Несмотря на то, что несколько декабристов указали на его принадлежность к обществу со слов Рылеева, сам Рылеев все отрицал. Грибоедов тоже. Он даже написал императору раздраженное письмо: мол, матушка волнуется, я сижу, меня не отпускают, благоволите или отпустить, или отправить в Тайный комитет, чтобы я обличил своих обвинителей в клевете. Письмо императору не передали: так царям не пишут. Грибоедова освободили и вернули на Кавказ, где шла русско-персидская война.
На Кавказе тем временем сместили Ермолова и отправили в отставку всех его подчиненных. Кроме Грибоедова. Вместо Ермолова главнокомандующим Кавказским корпусом и главноуправляющим Грузии стал генерал Паскевич, муж грибоедовской кузины, много сделавший для Александра в ходе следствия. Денис Давыдов, родственник Ермолова, писал: "В Грибоедове, которого мы до того времени любили как острого, благородного и талантливого товарища, совершилась неимоверная перемена. Заглушив в своем сердце чувство признательности к своему благодетелю Ермолову, он, казалось, дал в Петербурге обет содействовать правительству к отысканию средств для обвинения сего достойного мужа, навлекшего на себя ненависть нового государя... в то же самое время Грибоедов, терзаемый, по-видимому, бесом честолюбия, изощрял ум и способности свои для того, чтобы более и более заслужить расположение Паскевича, который был ему двоюродным братом по жене".
Грибоедову тяжело было в этом конфликте лояльностей: и Ермолову, и Паскевичу он был многим обязан, и был ли безупречный выход из этой дилеммы — неизвестно. Но служба под началом Паскевича, не блиставшего талантами, открывала перед ним широкие перспективы, а верность Ермолову — закрывала и те небольшие, что были. В самом деле, у Грибоедова появились новые возможности и новые проекты. Теперь он отвечал за дипломатические отношения с Турцией и Персией, занялся усовершенствованиями в Тифлисе, открыл там газету "Тифлисские ведомости", работал над проектом мирного договора между Россией и Персией... Эта бурная деятельность увенчалась крупной дипломатической победой Грибоедова: 10 февраля 1828 года был подписан Туркманчайский мирный договор с Персией, по которому Россия получала право на выплату огромной контрибуции и возвращение христианских пленников.
Он приехал в Петербург победителем. Получил орден, чин статского советника и 4 тысячи червонцев. Он не хотел возвращаться. Даже англичане предупреждали его, чтобы был осторожен: тяжелых условий мира ему не простили. В Петербурге была жизнь, по которой он скучал: насыщенная, умная, живая; он тяготился Востоком и нуждался в тишине и покое: на бумагу просилась трагедия "Грузинская ночь"; сохранившиеся отрывки — обещание шекспировского размаха, предчувствие Лермонтова.
Грибоедову не давала покоя судьба ссыльных декабристов. Он добился аудиенции у императора, просил об их прощении. Результатом стало возвращение в Персию — почетное, полномочным посланником в ранге министра. Он предчувствовал, что не вернется. Лето 1828 года — последние сборы. Прощание с Петербургом. С Пушкиным, Жуковским, Вяземским, Крыловым. Он еще успел заехать к сестре, которая недавно родила ребенка, и крестить его; тихое семейное счастье, грудной племянник заставили, наверное, думать о собственной бездомной жизни. Может, поэтому он так неожиданно для себя уже в июле, едва приехав в Тифлис, сделал предложение подросшей и прелестной Нине Чавчавадзе и так спешно на ней женился. Может быть, чувствовал, как жизнь его стремится к роковой точке — и пытался успеть повернуть ее, остановить, поймать свои мгновения — не триумфа, не славы, а простого человеческого счастья.
По дороге он заболел малярией; его так трясло, что он едва не отменил венчание и еле выстоял его. Нина нежно ухаживала за ним. Семейного счастья им выпало всего ничего: в июле сделал предложение, в августе женился, в октябре молодожены приехали в Тавриз. В декабре Грибоедов оставил беременную Нину в Тавризе на попечение семьи английского доктора — и уехал в Тегеран, где через два месяца был убит разъяренной толпой, которая напала на русское посольство и растерзала всех, кто в нем находился. Рассказывают, что Грибоедов отверг предложение спасаться бегством и хладнокровно сопротивлялся до последнего. Труп опознали по искалеченному мизинцу.
Историки спорят до сих пор, что стало причиной убийства — непреклонная жесткость ли самого Грибоедова, сделавшего ставку на демонстрацию силы, развязность ли его окружения и бесцеремонность, с которой из гаремов забирали армянок-христианок, или, может быть, английские интриги. Смерть его — такая же загадка, как и рождение. Встреча Пушкина с телом Грибоедова на дороге в Арзрум — невстреча, как доказано учеными, — выдумка, чистый символ.
Жизнь, такая яркая, такая мощная, так много обещавшая, пронеслась метеором, вспыхнула и исчезла. Остался деревянный гроб на арбе, и вдова над гробом, и ребенок, который прожил один час.
Осталась великая комедия и два вальса, полных небесной печали, и, наверное, это все оправдание того самого несостоявшегося счастья — будем век жить и никогда не умрем, — но как же мучительно это все, как нелепо.