Двор – ячейка общества
Будапештские дворы не видны с улицы. У туриста, идущего по городу, может даже создаться впечатление, что здесь совсем нет зелени: сплошь фасады и фасады, камень и камень. Так вот, зелень – внутри. С улицы в здание ведет парадная дверь. За ней – внутренний дворик.
Там будет и дерево, и цветы, и целая лужайка иногда. Можно представить петербургский двор-колодец, перенесенный в климат, где двести тридцать солнечных дней в году, а не шестьдесят два – получился двор будапештский.
А вдоль стен домов, обрамляющих двор, на каждом этаже – галереи с чугунными перилами. И, поднявшись по внутренней лестнице на нужный этаж, человек идет дальше к своей квартире по такой галерее. Мимо всех соседских окон, открытых настежь по случаю одного из этих двухсот тридцати солнечных дней. И все видят его. И он видит соседскую жизнь или, по крайней мере, ее кусочек.
И весь внутренний дворик тоже перед ним как на ладони: с чьим-то пристегнутым к ограде велосипедом, с игрушечной машинкой, оставленной мальчиком с третьего этажа, с розовым кустом, который как раз сейчас поливает соседка сверху («Добрый день, целую ручки!»). И пока он идет по галерее, зададимся вопросом: а что значит наличие такого двора для социального функционирования города?
Ответ: очень и очень многое, и прежде всего как сила, противостоящая «разрухе в головах». Двор становится средним, сцепляющим звеном между понятиями «мое» и «общее». «Мое» – это квартира, моя собственность, мой дом, где живет моя семья. «Общее» – это город за пределами двора, это улицы и площади, на содержание которых я, конечно, плачу налоги, но заботится-то о них мэрия. А вот двор – это «наше», принадлежащее «нам», причем этих «нас» я всех знаю в лицо…
Дворик превращает квартирохозяев или квартиросъемщиков (напомним, изначально-то дома – доходные) в сообщество, в комьюнити, члены которого совершенно точно знают, какие у них по отношению друг другу права и обязанности.
Компания пьяной молодежи, орущей песни за полночь, в таком дворике невозможна по психологическим причинам: недопустимость подобного поведения была объяснена каждому еще в младенчестве, а тем, кто этого не понял, всегда смогут объяснить жители, наблюдающие за жизнью дворика с этих четырех или пяти ярусов галерей.
Скопище автомобилей в таком дворике невозможно по причинам архитектурным: въезд транспорта внутрь двора не предусмотрен; туда ведет лишь обычная, «человеческих» размеров, дверь.
Такая структура городского жилья сложилась в Европе в XIX веке, когда капитализм породил саму идею доходных, коллективных, домов, а городское население оказалось достаточно платежеспособно, чтобы аренду квартир в этих домах оплачивать. Но архитектурная идея породила социальное следствие, и уже это социальное устройство оказалось настолько устойчивым и живучим, что пережило и крах империи, и социальные эксперименты ХХ века, и две мировые войны, и «гуляш-коммунизм», и этого коммунизма ликвидацию. Дома в центральных районах Пешта и сейчас очень высоко котируются на рынке недвижимости, они и сейчас «в моде», особенно те, что сохранились в приличном виде.
А сохранность их тоже, в свою очередь, обусловлена прочностью выраженной в них социальной идеи: менять в устройстве этих домов не хотелось ничего и никому: ни капиталистам, ни коммунистам. Текущий ремонт плюс проведение газа и устройство канализации и лифтов, если их не было предусмотрено году так в 1896-м – вот и все изменения. И потому в этих будапештских дворах достаточно всего того, что состарилось, обветшало, что жаждет покраски или ремонта, но очень мало того, что было бы намеренно, со зла, сломано и испорчено.
И потому же эти дворы и жизнь вокруг них практически не нуждаются в руководстве сверху, в «начальстве»: вот нет в Будапеште закона, запрещающего вещать белье поперек двориков на неаполитанский манер – но и веревок с бельем нет. Не принято – самим духом и порядком жизни в таком дворике запрещено, и все, согласившись, запрет соблюдают.
Фото: http://www.fortepan.hu/ Продолжение следует.
Анна Чайковская