Препарировать стихи — дело крайне неблагодарное и безнадежное. Если стихи плохие, то в принципе их можно разобрать на составные части, показать, чем же они плохи, но объяснить это автору, как правило, невозможно. Но если же стихи хороши, то тут ты встаешь перед невыполнимой задачей — крайне сложно уловить, что же именно делает рифмованные строки фактом настоящей поэзии.
Владимир ГЛИНСКИЙ, фото: Галарина
Именно такая мысль посетила меня по результатам обсуждения в уфимском ли-тобъединении УФЛИ стихов великолепного уфимского поэта Энвера Кадырова. Его поэзия стала для меня подлинным открытием. Открытием тем более неожиданным, что строки его стихов наполнены и буквально юношеской витальностью, и в то же время каждое слово оказывается четко выверенным, соотнесенным с мудростью, которая давно вышла за рамки личного опыта в пространство какой-то аксиоматической истинности.
Хотя и личного опыта Энверу Кадырову судьба отмерила щедро. Он — человек с крайне неординарной биографией. Испанец по происхождению, умудрился в 1946 году родиться в Уфе. После смерти родителей оказался в детском доме и был усыновлен профессорской семьей. С ранних лет Энвер интересовался литературой, иностранными языками, но в результате выбрал профессию врача и почти четверть века проработал врачом-кардиологом на станции скорой медицинской помощи.
Возможно, выбор профессии и определил ту ювелирную точность, с которой автор выстраивает свои образы. При всей легкости восприятия в кадыровской стихотворной строке каждое слово стоит прочно на своем месте, и даже невозможно себе представить, что на его месте могло быть что-либо иное. Единожды встав на свое место, слова здесь обретают налет вечности, словно их высекли в камне. Чего стоит хотя бы это определение поэзии в «Поймать пространство в кулачок»:
Поэзия — извечный труд,
А не прогулки посуху...
Прислушайся: слова идут,
Постукивая посохом.
Или найденная автором еще одна дефиниция времени, в которой так плотно сгустилась ткань Бытия:
Время возилось как мышь в рукаве,
В правом кармане халата, в ладонях...
Здесь время становится ощутимым тактильно, на кончиках пальцев чувствуешь его неровный и нервный ритм. Но тут же, наряду с этими чеканными строками, уже в соседнем стихотворении вдруг встречаешь такой легкий, в чем-то мушкетерски-хулиган-ский взмах строфой, словно рапирой: Влюбленные обычно Становятся поэтами,
Конечно же, в кавычках,
Наверное, поэтому Им женщины прощают
Потоки стихоблудия,
Их щами угощают,
Потом вторыми блюдами...
Так где же проходит та грань, за которой набор букв и звуков становится поэзией? Точность и необыденность рифм? Пожалуй, к примеру такие пары, как «на ноги» — «наглая», «провалист» — «права есть», привлекают внимание, но в то же время автор вовсе не чурается и простых рифм: «бычки» — «очки», «хмыкнет» — «проникнет», «прочно» — «ночью». И эти простые рифмы ничуть не проваливают натяжение поэтической струны. В кадыровском стихе нет ступеней-времянок, которые обычно ставишь, когда стремишься как можно скорее добраться до цели, до раскрывающей раструб в небо коды. В чем же волшебство, спрашиваю я себя снова и снова? Может быть, в богатстве смысловых коннотаций и контекстов? Тут тебе и дельфин из Дельф, и Гете с Бодлером. Но опять же, ни один из смысловых пластов не кажется притянутым. Они естественны, как, воспользуюсь авторским образом, «бесхитростный набор плейбоя». Кстати, смысловая плотность стиха ничуть не мешает восприятию, скорее наоборот — стихи Энвера Кадырова довольно легко запоминаются. Они льются в памяти как вода, не спотыкаясь о преграды.
Где же эта кнопка?.. А может, ее и нет?! Так же, как нет кнопки у любого живого существа, у дерева, растущего за окном, у черной кошки, перебегающей нам дорогу. Может, стихи становятся стихами, когда в них появляется дыхание, свойственное только этому стиху, и никакому иному на свете?