Алексей КРИВОШЕЕВ
Мелькнула девочка — бежала по росе —
А сгинула под землю — так была ли?
Книгу «Пятое измерение» продолжает подборка стихотворений Светланы Хвостенко — «Созвездие Эвридики». Читательское признание талантливая поэтесса получила рано. Лучше сказать, своевременно — минуя искусственные препоны со стороны старших товарищей по цеху.
Причина этому, как я уже сказал, несомненная поэтическая сила, поднимающая С. Хвостенко высоко над средним уровнем пишущей массы стихотворцев. Но не только она. Бесспорно, и личное обаяние, и напор юной девушки сыграли здесь не последнюю роль.
Высказывание А. Блока «Когда пишет мужчина, он смотрит на Бога, когда пишет женщина, она смотрит на мужчину» многое объясняет в случае с нашим автором. Вся подборка стихотворений «Созвездия Эвридики» — в основном такой подспудный взгляд, письмо в присутствии друга, брата или возлюбленного. Перед нашими глазами всегда только высший уровень близости. (В этом уфимский поэт С. Хвостенко схожа с М. Цветаевой). Ее мужчина — это некий единый, мощный динамический тип, как бы одно и то же лицо. Героиня лирики Хвостенко ждет его, жаждет. Буквально как земля — оплодотворения небом: ветром, дождем и семенем. В эпоху феминизма такое откровение со стороны женского автора, если еще женщина позволяет себе говорить то, что чувствует, произносится уже с оглядкой, с оговорками — на равные права женщин с мужчинами и на конвенциональность отношений. Но смелость С. Хвостен-ко — в ее перехлестывающей искренности. Ее героиня заявляет о влюбленном счастье своего ожидания с откровенной прямотой — опять же, с безоглядной цветаевской гордостью. Потому что это ожидание-предвкушение суть предвосхищение единственной, не контрактной любви к мальчику и мужу. Это не прикладное и бесполезное счастье — соль ее мирочувствования, «Легкий огнь над кудрями пляшущий, / Дуновение вдохновения» (по Цветаевой). Любовь как предвкушение и есть сквозная тема и радость всей ее, героини С. Хвостенко, быстротечной жизни.
Без этой главной темы о любви мы ничего не поймем в творчестве нашего поэта. Это центральная тема, организующая или варьирующая все остальное содержание ее поэзии. Обнаженный нерв самой любви. Конструктивный принцип.
«Созвездие Эвридики» открывается стихотворением «Коршун над головами», посвященным двум друзъям-поэтам: И. Г. и А. Г. Здесь дело коршуна «узнавать добычу в том, что движется и живет, тепло излучая» сравнивается с поэтическим творчеством отдыхающей на берегу тройки поэтов, над головами которой птица парит. При этом выражение «Обмирает воздух» открывает идущие подряд обе строфы стихотворения. А значит, с «обмирания», или замирания, с этой пронзающей, центрирующей и смещающей эстетической сути дела все и начинается. И хищная охота, и творчество как любой смыс-лообмен вообще. Это процесс слияния в любовном предвкушении охотника и добычи в нечто третье - единое, процесс умирания и нового рождения друг в друге. Но для молодой поэтессы, что особо важно в эстетике жизни, это не более чем игра: «Я не слишком верю. Сейчас подлететь решись он - / посмеюсь и только, потом протяну ладони. / Я хочу побеседовать с ним о смысле жизни, / заглянуть в глаза: тем забавнее, чем бездонней. / Подростковая дурь? Но помилуйте, так роскошен! / Так парит невесомо. Мой голос почти восторжен: / - Что мы все без тебя? / Я почти что люблю тебя, коршун». Это парение коршуна над головами, «роскошь», «восторг», «обмирание воздуха», «подростковая дурь», «почти что любовь» - суть сам воздух поэзии, в котором обозначилось «Созвездие». Все серьезное здесь как будто понарошку, но жизнь ликует в присутствии смерти по-настоящему. А смерть реагирует на это ликование жизни соответственно. Только так и рождаются настоящие стихи. Брачевание, закольцовывание жизни с другой жизнью в обозначаемых смертью внешних границах. Дело истинной поэзии постоянная трансформация самого авторского тела в строки, его агония, чтобы не сказать, космогония. Разворачивание этого «свитка», развоп-лощение в поэтический космос. И становление вселенной не заканчивается, творческий процесс видимо бесконечен. Такова основная интуиция сильного поэта, с нее он начинает свое творчество, свой бунт против омертвления традиции, ее консервирования окружением слабых поэтов-эпигонов. Копировальщикам того или иного традиционного образца не хочется ничего менять, они предпочли бы незыблемые данности и ориентиры, к которым давно привыкли. Но приходит сильный автор и меняет всю систему, перетряхивает ее составляющие элементы целиком и полностью.
С. Хвостенко «смотрит на мужчину» и пишет при этом независимо, как поэту и подобает. Она смотрит на мужчину и пишет, в том числе и его самого, как бы заново, с чистого листа. А это и есть единственное дело, достойное настоящего поэта. О чем бы он ни писал, он умудряется выварить это в слове, как в соли истины, добела. Стихотворение «Изменив»: «На правду прав - так мало без того. / Пусть врун соврет, и пусть сворует вор. / Напрасно звал - но коли все же взял — / как можно лгать, когда солгать нельзя? / Как изнутри тебя сжигает лед! / Иди к себе. Но только врун соврет, / Но только вор сворует в тишине. / Иди к себе. И не ходи ко мне». В этих классических периодах высота и сила лучшей традиции русской поэзии. Чеканка строк совершенна и осязаема, как древние монеты из драгоценного металла. «Напрасно взял...» и далее: «...Видел все, что смеет и не смеет / око человеческое видеть. / Что теперь еще помимо смерти / хочешь разглядеть на этом свете? / Тяжестью поделишься спасибо, / не удастся - рада буду малому. / Не тебе прощения просить бы, / И не мне прощания вымаливать».
Поражает в иных стихах - а таких у С. Хвостенко много
— совершенное попадание, что называется, в ноты и в ритм, и в образы... «Съежился день оробевший — почти до мерцанья. / Полузамерзших столбов и антенн стебли. / Тряский трамвай архаичный. Езда-замерзанье. / Площадь - темней чащи, дремучей дебрей. / Трудно придумать нежное имя волку. / Хлынет, как кровь и слезы запретная нежность. / Волченька, короток путь между страстью и страстью. / Хрустнет, как выстрел, январь — тишину раздразнит. / Рай — для спасенного, зверь мой! / А вольному - воля, / да соловьиная трель зимнего волчьего воя» («Волченька»). Веские, выразительные, лапидарные стихи. Все точки над «i» проставлены, наполненная до краев тема, исчерпана. Перед нами жизнь и любовь — «под завязку» и «на разрыв аорты». Так не живут, а погибают, но именно так рождается настоящая поэзия, залогом которой — естественность самопожертвования, или простая щедрость неисчерпаемой души. Краткость, крайность и полнота — фирменный знак автора этих строк. Темы тоже говорят сами за себя, например, «Портрет жены вождя». Или «Именно имя»: «И ведь я ручаюсь, что совесть не пышет жаром, / но как нынче доверчиво сердце — ручной звереныш. / Это именно имя твое солнечно и шершаво, / леденец оранжевый — как языком тронешь». И далее: «Не леденец — испещрено гиком / имя лихое — свист, что летит с улиц. / Я отзовусь им, если окликнет гибель — / так запрети мне его поминать всуе». Здесь именно нормальное женское отношение к мужчине как к Богу.
Вся подборка «Созвездия Эвридики» заканчивается одноименным стихотворением, разбору которого можно посвятить отдельную большую статью. Состоит оно из пяти небольших частей. Эвридика появляется в стихах как третье лицо. Это не Альтер эго автора, это душа и возлюбленная мужчины, на которого поэт С. Хвостенко «смотрит». Она же «Любимая жена вождя». Классический треугольник для идеальных стихов. Героиня С. Хвостенко любит мужчину, а он любит другую. Расхожий мотив обогащается еще и тем, что он, мужчина, — это певец, а любимая его — «красавица и актриса» — умерла. Но он, певец, Орфей, несмотря на ее смерть, сохраняет верность умершей Эвридике — душе, теперь уже как невидимой и, уже в силу ее потусторонности, исполненной целостности. И эта высшая преданность не позволяет певцу сближаться с другими, слишком реальными, слишком грубо и резко ограниченными женщинами. (За что, как свидетельствует миф, Орфей даже был растерзан озлобленными на него вакханками). Одинокий певец не любит, в том числе, и героиню С. Хвостенко. Она же наблюдает всю эту историю его любви и любит как бы в ответ за другую, мертвую, сама. И — поет обо всем этом великую Песнь любви. И эта Песнь о певце и его возлюбленной тени, невидимой, но прекрасной душе, и творит удивительную реальность. Об этом хорошо знали некоторые древние племена. Например, австралийские аборигены. Эта Песнь
— во все времена — единственное достоверное свидетельство происходящего со всеми нами. Все остальное — вторичная проза или реальность искусственная, неживая. Современность, не ставшая Вечностью, не вошедшая в Песнь любви. Искусство поэзии и есть динамическая субстанция Жизни, сама ее изменчивая, неуловимая сущность. Вот такая love story перед нами. Такое «Созвездие». Любящий Поэт, заключающий в себе и порождающий из себя и влюбленного певца и возлюбленную его Эвридику. Другим «Созвездием Эвридики» можно считать также созвездие Лебедя, в которое был превращен после смерти Орфей и созвездие Лиры, расположенное рядом с перевоплощенным в небесного Лебедя певцом (символом верности). Эти созвездия можно назвать «Созвездием Эвридики» и как символы любовной чистоты и преданности, не принадлежащие никому, кроме самой Души этой Любви и ее великой певческой силы.
Когда, Эвридика, вернешься, то кончатся вмиг холода:
От нас-то тебя относили холодные ветры.
Где Аттика, южное море? Теперь нам с тобою куда?
Что птахи подскажут — нам в пятую сторону света?
Где Аттика, южное море, теплынь, золотая роса?
В античной легенде — что проку на севере диком?
Ты кто, отзовись!И нельзя тебе к нам?И от прежних страстей — Лишь по ветру шепот, подобие дальнего взрыда?
Но ежели не дозовется тебя из Аида Орфей —
То, может быть, я попытаюсь тебя привести из Аида?
Но я ни при чем...это их с Эвридикой дела.
Как светлой улыбкой сменились предсмертные крики —
То все повторилось: на землю пути не нашла Невнятная тень позабывшей певца Эвридики.
Когда, Эвридика, вернешься.Тут Невский за самым углом, Осколки стекла и на мокром асфальте окурки.
Но будет нам важно и славно услышать вдвоем,
Как влажно и страшно в весеннем ночном Петербурге.
2
Кусок гудрона — яркий слиток тьмы —
В руках ручной сперва: куда потом деваться?
Из берегов выходит то, что мы
Зовем искусством. Дальше — то, что зваться
Уже никак и вовсе не могло б:
Сахара смерзнется, Антарктика оттает...
В какую стену вбил ты дивный лоб?
Каким ветрам попутно потакает Твой поиск на обеденном столе Погорячее слов?Расплаты ждем законно.
Но ждем пока своих предсмертных стонов —
А грянет крик соседа по земле.
Мелькнула девочка — бежала по росе —
А сгинула под землю — так была ли?
Из берегов выходит то, что все Зовут любовью. Очень верно звали...
И что, мой певчий брат, теперь всем нам за ней,
Ты вновь не совершил кощунственного чуда?
Комок предсмертных влажных простыней,
Да бубенцы веселые оттуда..
Мне тот же слиток тьмы, все тех же песен блики:
Ни пули, ни любви, ни гробового сна.
Так каплет в чашу горше, чем вина:
Созвездие покойной Эвридики.
3
Мертвых нечего бояться — от живых живущим страхи.
Как там, милая, под ливнем питерским угрюмым?
Нынче снилась, приходила — под землею скучно птахе.
Отвезти на кладбище лепешек с изюмом?
Мы-то знаем. Мы-то помним. Нам с тобой худую славу Не впервой носить в котомке — Господу ответим.
Вон, моя пошла — колдунья испортила паву...
И закаркали старухи: повяжите ведьму.
В том, что я пока жива — руки-ноги теплые —
Да конечно же виновна, люди добрые.
Не по Лете — по Неве бы плыть еще да плыть нам.
Да, конечно же, виновна, люди-злыдни.
Ты-то знала в жизни этой:
Кроме певчего Орфея Никого я не слыхала,
Ничего не вспомню вправду,
Были песни, были слезы,
Были песни, были змеи,
А любил-то он тебя лишь,
Мы лишь пели с певчим братом;
И теперь скажу: любила Пуще жизни, но своей же,
Не твоей же милой жизни,
Так теперь лежать бы мне бы,
Где вороний грай у церкви,
В том гробу, в могиле свежей,
Под смурным под петербургским,
Под песочным жухлым небом.
Сей ли бред земной, горячий Нужен памятен в Аиде?
Так не спи, кто жив покамест.
Спящие покойно спите.
Все российские виденья. Все татарские наитья.
Все аттические мифы, город Питер.
4
извини, что тревожу тебя: все тобою горит горизонт.
Где-то в душу запала звезда — полночь пыхнула искоркой новой. Человеки охоты на ведьм открывают сезон.
Это верно, что ведьмы виновны.
Эвридикиной гибелью мстит за себя колдовство.
Раскаленного слова не тронь — глянь, костры-то на площади пышут... «Эвридика, — скажу я, — приди.» Лишь потом разберу — для чего инквизитор мигнет палачу, а друзья отреченье подпишут.
Нам с Орфеем вдвоем не спалось — шибко пелось вдвоем хорошо.
Если змеи на голос ползли — по заслугам такая расплата. ЯОрфея на помощь не жду. Он в Аид к Эвридике ушел. Инквизитор мигнул, и друзья отреклись виновато.
Я-то кто — только эти слова. Эвридика — полет и уют.
До чего хороша — нынче ты ли бесплотнее пара?
Змеи любят туда подползать, где красиво поют,
И к созвездию лиры подключены струны кифары.
5
Слышно там ли, в могиле, как питерский дождик шуршит По нещедрой земле, по неярким цветам и по тусклым Желто-серым домам, Эвридика? Что слышно про нас из-под толщи Желто-серой кладбищенской глины?Лишь крики ворон,
Да спокойное небо над Волковским, где упокоил Бог актрису, красавицу — выше бери: Эвридику.
Мы стоим над тобою, как приговоренные к жизни.