Доктор Дэвид Леви — один из лучших американских нейрохирургов. Он провел сотни сложнейших операций и спас множество жизней. Его книга — поразительное сочетание медицинской драмы и духовных поисков. Мы публикуем из нее отрывок.
***
После Кена была Лиза. Пятьдесят лет, парикмахер. Вдоль основания ее черепа, за правым ухом, разрослась опухоль, похожая на сигару — честно скажу, нечасто их там встретишь, — и теперь она грозила поразить ствол мозга и все ушные нервы. Опухоль тоже была необычной — и если бы черепной хирург взялся удалять ее без первоначальной эмболизации, то она бы превратила все вокруг в кровавое болото.
Все опухоли — паразиты. Они вторгаются в нормальный кровоток — и жрут, жрут, жрут без остановки. Опухоль выделяет особое вещество, под действием которого сосуды прорастают в нее — и питают ее все новыми порциями крови, из-за чего разбухают и сами, и кровь, столь нужная в другом месте, уходит на разрастание опухоли.
По степени васкуляризации — или захвата новых кровеносных сосудов — опухоли разнятся очень и очень сильно. Иногда захваченных сосудов почти нет, и опухоль растет медленно. А иногда этих сосудов — прорва, что в самой опухоли, что вокруг.
Вот у Лизы и был второй случай.
На первых снимках я увидел массу здоровых сосудов, уже захваченных опухолью. Многие из них были крошечными, но их было столько, что казалось, будто кроме них там ничего и нет. Ясно, почему наши черепные хирурги так хотели, чтобы я блокировал приток крови еще до того, как они начнут операцию. Кровь в этой области может хлестать так, что не просто усложнит хирургам жизнь, но и потребует переливания. Кроме того, опухоль зародилась возле черепных нервов, отходивших к уху, языку, лицу и горлу, и уже разрослась вокруг некоторых, так что зацепить один, а то и пару в кровавом месиве было проще простого.
Черепные хирурги знают, как идут нервы, сонные артерии и другие важные структуры, скрытые в лицевых и височных костях, а также в затылочной области — там, где череп соединяется с шейным отделом позвоночника. Особым сверлом они срезают кость, окружающую нервы, до толщины бумаги, и тщательно отделяют нерв от опухоли. Операции длинные и очень утомительные — даже по сравнению с теми, что проводят нейрохирурги. Удалить опухоль между нервами у основания черепа — для этого требуется высочайшее мастерство, огромное терпение и невероятная самоотверженность, и ими обладают немногие хирурги. Доктор Сэмюэлс, доктор Бронсон, позвольте выразить вам мое искреннее уважение с этих страниц.
Лиза жила за городом, довольно далеко от Сан-Диего. Чтобы убить двух зайцев одним махом, она решила провести операции — сперва мою, а потом — открытую хирургию — с интервалом в два дня. И вот день настал, я надел шапочку и маску и направился в операционную. Наркоз уже дали, и Лиза спала на столе. Я быстро сделал ангиограмму, ввел катетер в бедренную артерию, продвинул его к шее, до сонной, а потом пошел в аппаратную, снял перчатки и сел смотреть, что покажет ангиография. И то, что я увидел, заставило меня содрогнуться: сосуды, питающие опухоль, находились в опасной близости от лицевого нерва, а тот шел совсем рядом с наружным слуховым проходом. Я позвонил доктору Сэмюэлсу, и тот спустился через несколько минут.
— Опухоль рядом с лицевым нервом, — я указал на ангиограмму. — Не хочу, чтобы ей парализовало пол-лица.
Он помолчал.
— А я не хочу, чтобы эта пакость истекала кровью, — сказал он наконец. — В прошлый раз с вашим пластиком все в кашу превратилось. Давайте думать. Заклейте ее, что ли. Этот ваш новый клей весьма неплох.
Он посмотрел на часы. Весь его график уже был расписан, и он очень хотел, чтобы я уже в тот день провел операцию.
Я снова посмотрел на ангиограмму, затем — на Лизу, лежавшую без сознания. Что будет лучше для нее? Ассистенты напряженно ждали. Наш паровоз летел вперед, и снова только я один грозил рвануть стоп-кран.
— Позвольте, я позвоню. Я быстро, — сказал я и вышел. Доктор Сэмюэлс тяжело вздохнул. Техники остались на местах.
Ладно, хотите клей, будет вам клей. По правде, это не клей, а нечто иное — черное вещество, вязкое, будто патока, и оно намного гуще, чем наш обычный клей, водянистый и проникающий в опухоль вместе с током крови. С черной патокой все иначе — ее приходится чуть ли не толкать, пока она не заполнит всю опухоль, сосуд за сосудом. Металлический порошок, который в ней содержится, оседает в сосуде и блокирует его, словно заглушка. Раньше я уже применял «патоку», но не в этом месте — и хотел убедиться, что ее использование не влекло никаких осложнений с лицевыми нервами. Ей посвящалась целая хвалебная статья, в ней не было ни слова о вреде — но я так и не смог выяснить, оперировал ли хоть один хирург именно такую опухоль — и именно в этом месте.
Я увильнул в смотровую и позвонил паре-тройке коллег: хотел обрисовать им ситуацию и получить оценку. Никто не ответил: все были заняты — и отозвался только торговый представитель, который хотел дозвониться до консультантов компании, но не смог. В общем, никто не знал, безопасно ли применять «черную патоку» в области лицевого нерва.
Думай сам, решай сам…
Кровеносные сосуды, питающие лицевой нерв, очень малы. «Патока» довольно густая. Да, риск есть, но так ли он велик, чтобы все прекратить? Или я так осторожен из-за Кена? А может, эта операция дана мне во искупление? Я уже не раз делал и более опасные, и все было хорошо.
Да я карьеру сделал на опасных — и риск почти всегда окупался с лихвой. А если я не возьму на себя эту проблему, доктор Сэмюэлс потом замучится. Кто-то должен был рискнуть — или он, или я…
— Продолжаем, — сказал я, когда вернулся в операционную. Доктор Сэмюэлс улыбнулся и пошел к себе.
Я встал рядом с Лизой; осторожно провел катетер вверх — от бедренной артерии до уха; выделил три отдельных сосуда, питавших опухоль — и стал заполнять их смолистым черным клеем. Пять часов я проталкивал его через сосуды и не сводил глаз с монитора. Сменяя друг друга, кадры показывали, что «патока» проходит в разные части опухоли. Никаких органов или структур на экране не было — ни мозга, ни даже самой опухоли. Мне все время приходилось представлять их, пока я следил за «патокой», готовый в любой момент прекратить инъекцию, если она начнет блокировать важные сосуды.
Еще я всеми силами стремился избежать главного риска. Стоило «патоке» просочиться не в тот сосуд, она могла бы мог попасть в общий кровоток и вызвать инсульт. Я постоянно старался оставаться в пределах опухоли — того, что я ими считал. Мое воображение работало на полную: я представлял и форму опухоли, и тот участок, который она занимала. И если бы я увидел, что черный клей приближается к «нормальному» сосуду, я остановился бы в тот же миг.
Есть операции, которые длятся долго, но придают сил и азарта. Эта была просто долгой. В глубине души я постоянно думал о высоком риске. Я мог отсечь опухоль от кровотока, но не был уверен, что не причиню вреда, и потому злился.
Когда все закончилось, я был доволен. Черный клей не попал в мозг и заполнил только пораженные участки. Снимки показали, что кровь уже не поступала в опухоль. Ассистенты были радостны и счастливы — впрочем, как и я.
Лиза проснулась не сразу — это было нормально, ведь операция шла долго, — и, когда это случилось, я пришел ее навестить. Она все еще была немного не в себе, когда я приступил к обычной проверке.
— Все хорошо, Лиза, — подбодрил я. — Улыбнитесь.
Она улыбнулась.
Левой стороной рта.
— А еще раз? — я напрягся.
Она улыбнулась снова. Без изменений.
— Закройте глаза, — попросил я.
Правый глаз не закрылся.
Мое сердце дрогнуло. Лицевой нерв! Два осложнения на неделе! Это невозможно!
Еще сонная после наркоза, она не понимала, что есть проблема.
— Лиза, увидимся в палате, — я улыбнулся ей. — Придете в себя, тогда и обсудим операцию.
Пока я, следуя протоколу, вбивал данные дела в компьютер, я никак не мог понять: почему? Почему ее губы не двигались? Почему не закрывался глаз? Мы не кололи анестетиков в лицо! Что могло парализовать нерв? Растворитель в составе «патоки»? Тогда все пройдет. Но все равно: это моя инъекция прошла в крошечные сосуды, питающие нервы, и отсекла кровь от лицевого.
Опять?!
Так, ладно, лучше не гадать. Я пошел в палату к Лизе. Она уже была гораздо бодрее и при моем появлении воспрянула духом.
— Все хорошо? — спросил я.
— Да, очень! — ответила она.
— Тогда улыбнитесь, — предложил я вроде как невзначай.
Нет. Половина рта оставалась неподвижной. Еще я заметил, что при моргании правый глаз закрывался, но не полностью. Травма осталась — и, видимо, навсегда.
— Лиза, у вас в лице небольшая слабость, — сказал я, пытаясь говорить спокойно. — Не знаю, пройдет она или нет. Пока просто отдохните. Остальное потом.
— Хорошо, доктор, — беззаботно отозвалась она. Мыслями она уже была на новой операции, и мое известие затерялось среди других ее забот.
Но я знал, насколько все серьезно. Закрывшись в кабинете, я сидел и думал над убийственными фактами: моя операция нанесла вред второму подряд больному! С технической точки зрения она прошла успешно — и тем не менее вред был, и немаленький: половина лица разбита параличом! А я опять продолжил операцию, когда у меня были сомнения.
Я склонил голову на руки и лег на стол. Два раза за неделю! Это было слишком! Я снова терзался и бичевал себя. Неужели я снова причиню больному вред?
Через два дня Лиза легла на операцию. Ей удалили опухоль, и черепные хирурги были очень довольны: долгая и сложная операция прошла совершенно бескровно. Частично нервы восстановились: теперь Лиза могла закрыть глаза. Правда, ее улыбка навсегда изменилась.
— Я там ваш клей видел, — сказал мне потом доктор Сэмюэлс. — В сосудах возле нерва.
— Мой, да? — устало спросил я.
— Ваш, — ответил он. — Прекрасная работа. Если бы там все кровило, я бы тот нерв вообще не заметил. Срезал бы под корень, и все.
Вот так и работает наша команда: вместе и в радости, и в горе.
Неудачные исходы — часть нашей профессии. Я не всегда ставлю верный диагноз. Не всегда идеально оперирую. Я человек, и я ошибаюсь. И все же больно, когда среди твоих ошибок — та, кому ты превратил половину лица в гипсовую маску, а через две палаты от нее — тот, кого ты заклеймил. Я предпочел бы видеть свои успехи, а не неудачи — впрочем, в этом я не одинок. Иные врачи даже запрещают больным, которым нанесли травму, появляться на пороге их кабинета. Я уверен в одном: то, как врач заботится о больных и их семье после неудачного исхода операции, говорит о нем больше, чем все таблички с его дипломами, развешанные на стенах.
И тем не менее… две травмы на неделе. Я явно что-то делал не так.