Люто заторможенный, Петербург горел и бредил. Было ясно: невидимые за туманной занавесью, пошаркивая, постанывая, на цыпочках бредут вон бело-сине-красные колонны, шпили и черные решетки. Небывалое, ледяное солнце в тумане — слева, справа, вверху, внизу — орел над загоревшимся домом. Из бредового, подвального мира выныривали в земной мир драконо-люди, изрыгали туман, слышимый в туманном мире как слова, но здесь — белые, круглые дымки; выныривали и тонули в тумане. И со скрежетом неслись на погибель вон из земного мира трамваи.
На трамвайной площадке существовал дракон с винтовкой, несясь в неизвестное. Фуражка налезала на нос и, конечно, проглотила бы голову дракона, если б не уши: на оттопыренных ушах фуражка засела. Шинель болталась до полу; рукава свисали; носки сапог загибались кверху — пустые. И дыра в тумане: рот.
Это было уже в соскочившем, несущемся мире, и здесь изрыгаемый драконом лютый туман был видим и слышим:
— …Веду его: морда интеллигентная — просто глядеть противно. И еще разговаривает и дышит. Дышит!
- Ну, и что же - довел?
- Довел: без пересадки - в царствие небесное.
Дыра в тумане заросла: был только пустая фуражка, пустые сапоги, пустая шинель. Скрежетал и несся вон из мира трамвай.
И вдруг - из пустых рукавов - из глубины - выросли красные, драконьи, лапы. Пустая шинель присела к полу - и в лапах серенькое, холодное, материализованное из лютого тумана.
Дракон изо всех сил дул ртом в красные лапы, и это были явно слова, но их в новом мире - не было слышно. Скрежетал трамвай.
- Стервь этакая: будто трепыхнулся, а? Нет еще? А ведь отойдет, ей-бо… Ну скажи ты!
Дракон оскалил до ушей туманно-пыхающую пасть. Медленно картузом захлопнулись щелочки в человечий мир. Фуражка осела на оттопыренных ушах. Проводник в царствие небесное поднял винтовку.
Скрежетал зубами и несся на погибель, вон из человеческого мира, трамвай.