Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10, Часть 11, Часть 12, Часть 13, Часть 14, Часть 15, Часть 16, Часть 17, Часть 18, Часть 19, Часть 20, Часть 21, Часть 22, Часть 23, Часть 24, Часть 25, Часть 26, Часть 27, Часть 28, Часть 29, Часть 30, Часть 31, Часть 32, Часть 33, Часть 34, Часть 35, Часть 36, Часть 37, Часть 38 романа "Зона тени" в нашем журнале
Автор: Юрий Солоневич
5.6.
На вокзале Арсений прозвонил в «скорую». Спросив необходимые данные и адрес, диспетчер ему сказала, что машина уже выехала. Арсению стало легче, и он подумал, что всё будет в порядке, всё обойдётся. И он закурил, ожидая Араба, который тем временем зашёл в здание узла электрической связи, расположенное рядом с вокзалом. Араб вернулся через полчаса, держа в руке листок с компьютерной распечаткой.
— Что это? — спросил его Арсений, когда они снова сели в машину.
— Здесь всё, что я накопал: координаты конторы, список сотрудников, их домашние телефоны и адреса.
— Какой конторы?
— Похоронной. Филиал ЖКХ, расположен на городском кладбище. Кстати, очень доходное место. И тихое.
Арсения снова обдало холодом.
— Мы едем на кладбище? — попытался он угадать намерения Араба.
— Нет, — возразил тот. — Я ещё не принял решение: перед принятием важного решения надо поспать. Все стратегические решения принимаются во сне. Днём они только реализуются на тактическом уровне, с учётом «рельефа местности». До сих пор мы имели дело с примитивным человечком. Один человечек — слаб. Сильна — организация. Думаю, у них всё схвачено, на всех уровнях. С ними не поиграешь в открытую, как с Марией: течением унесёт. И всплывёшь только весной, когда лёд сойдёт. Но и у организации есть человеческие слабости.
— Какие?
— У неё есть лидер — мозговой центр, — продолжал Араб, терпеливо объясняя Арсению ход своей мысли. — Организация без лидера — толпа. А толпа подчиняется эмоциям. Страх — одна из сильнейших эмоций. Страх возникает у толпы, когда нет лидера, некому принимать решения. Но толпа следует за лидером, пока ей хорошо, пока достаточно хлеба и зрелищ. Мы не будем беспокоить лидера — его не запугаешь. Нам нужен субъект толпы, временно обособленный от лидера. В любой организации есть сомневающиеся и не сомневающиеся, есть и обиженные. В любой организации всегда найдётся человек, которому чего-то мало; человек, готовый на предательство. Какой-нибудь неврастеник с разлившейся жёлчью, не способный к самостоятельному действию. Он может только подзуживать толпу или вкрадчиво нашёптывать лидеру: всё зависит от того, кто в данный момент окажется сильнее. Сыграем на его страхе и его неудовлетворённости.
— Рокх, — сказал Арсений.
Араб развернул распечатку, просмотрел список фамилий и сказал, откинувшись на спинку сидения:
— Такое случается. Я знаю. Но со мной это — впервые.
— Что случается? — спросил Арсений.
— Всё случается, — уклончиво ответил Араб. — Во Вселенной случается всё, что только можно предположить теоретически.
— Я ничего не понял, — сказал Арсений.
— В твоём непонимании твоё превосходство, — Араб снова ушёл от прямого ответа. Поживём — увидим. Мистика — это всего лишь отсутствие видимых связей между причиной и следствием. Я не увидел того, что увидел ты.
Последняя фраза показалась Арсению знакомой.
По дороге домой они заправили машину и поставили её на ночь под окном.
Арсений весь вечер не находил себе места. Он понимал, что Мария сегодня пожинала те плоды, которые сама же и посеяла. Но всё равно беспокойство за неё не позволяло ему спокойно посидеть на диване, как это делал Араб.
«Может, позвонить в больницу?» — подумал Арсений.
— Позвони, позвони, — сказал вслух Араб. — У тебя не завершён гештальт, начатое действие. Ты не успокоишься, пока не узнаешь, что с ней. Вылей, наконец, старое вино. Завтра сосуд должен быть пустым.
Арсений посмотрел в справочнике телефон больницы и код городка, и набрал номер приёмного покоя.
— Горбольница, — услышал он женский голос.
Арсений поздоровался и спросил, не поступала ли Мария Топуах.
— Как-как? — переспросил голос.
Арсений повторил фамилию по буквам.
— Она в реанимации, — ответила женщина после минутного молчания. — Позвоните по номеру двадцать четыре триста двадцать четыре.
Арсений снова набрал код и номер и объяснил дежурной медсестре, что ему надо.
— А вы кто, родственник? — спросила медсестра.
— Да, — соврал Арсений.
— Тогда приезжайте за ней: она умерла от инсульта.
— Когда? — спросил Арсений.
— Приезжайте завтра утром, — медсестра истолковала вопрос по-своему. — Возьмите её паспорт и деньги, если хотите воспользоваться услугами морга.
— Когда она умерла? — переспросил Арсений.
— Час назад, — ответила медсестра и положила трубку.
Араб, услышав последнюю фразу, сказал, ни к кому не обращаясь:
— Самый лучший для неё финал: без мук. Её всё равно ждала голодная смерть в купленной за твои деньги тюрьме: она в жизни никому больше не открыла бы двери.
Арсений, ничего не говоря, прошёл на кухню и сел на своё привычное место. Он сидел, монотонно раскачиваясь взад-вперёд, и смотрел в окно.
На улице уже зажглось ночное освещение.
В прихожей зазвонил телефон, и Араб, встав с дивана, поднял трубку.
— Да, Гена, — сказал он. — Тяжело… Пытаюсь воздействовать, но почти все связи уже разрушены. Думаю, поверхностные слои сильно деформированы… Это и хорошо, и плохо. Инфантильность благоприятствует внушению, но есть все признаки невроза… Да, станет неуправляемым… Так… Так… Даю тебе слово, что доведу до конца… Пока изолирую… Конечно, не понимает… Всё, максимум два-три дня… До встречи.
Араб зашёл на кухню и сел за стол напротив Арсения.
— Тебе привет от Филиппенко, — сказал он.
— Я всё слышал, — сказал Арсений.
— А я и говорил так, чтобы ты слышал. Между нами не может быть не только секретов, но и недопонимания. Я уверяю тебя, что хорошо знаю своё дело. И мои действия вызваны насущной необходимостью. Я хочу рассказать тебе одну историю.
Арсений не отреагировал, продолжая раскачиваться взад-вперёд.
— Ты ведь бывал в Питере? Неправда, что Вечный город — это Рим. Для меня Вечный город — это Ленинград. Фантастическая красота! Но я хочу сказать не об этом. Ты должен был слышать о голоде во время блокады… Так вот одна женщина, мать троих мальчиков, зарезала у себя на кухне младшего. И скормила его остальным. И сама тоже ела маленькие кусочки своего ребенка. Ты осуждаешь её?
— Я не имею на это права.
— Почему? Её поступок тебя не касается? Как бы ты поступил на её месте? Тебе это безразлично?
— Нет, не безразлично.
— Ты просто не хочешь поставить себя на её место. Не хочешь даже мысленно пережить то, что пережила она. Уходишь от ответственности за её поступок. А ведь то, что она сделала, было вызвано необходимостью. Её заставили это сделать. Нет, не Гитлер, хотя и он не остался в стороне. Её заставил маленький человечек, серый, невзрачный интендант, который эвакуировался из города на самолёте. Самолёт при взлёте затрясло; мешок интенданта развязался, и из него посыпались консервы. Что надо сделать с этим человечком?
— Его мало убить, — сказал Арсений.
— Вот-вот, это было бы справедливо. Лётчики, кстати, выбросили его за борт, когда самолёт набрал высоту.
Араб внимательно посмотрел на Арсения и спросил:
— Ты почувствовал облегчение оттого, что его выбросили за борт?
— Да, — согласился Арсений.
— Вот и хорошо: ты способен уловить суть явления. Но в поступке лётчиков нет логики. Он не был вызван необходимостью. Я не могу найти истоки их поступка. Он — непредсказуем. Непредсказуемость — вот что меня тревожит. Это то недостающее звено в моей системе, которое необходимо найти. Что должно быть критерием наших поступков?
— Справедливость, — сказал Арсений.
— Справедливость, необходимость. И, как следствие, возмездие — такое случается. Мы всё сделали правильно. Более того — единственно правильно. Она бы ничего нам не сказала, упади мы перед ней на колени. Ты это понимаешь?
— Да, — ответил Арсений.
— Уже легче, — вздохнул Араб. — Не мы придумали условия этой игры, которая называется жизнью. Мы просто должны их выполнять, если хотим выжить. Это тоже понятно?
— Да, — ответил Арсений. — Но есть ещё совесть.
— Вот о ней и поговорим. У интенданта её нет — так?
— Так.
— А у женщины? Она поступила по совести или нет?
Арсений не отвечал. Он сидел напротив, опустив голову, и ожидал, что скажет Араб. А тот неожиданно сказал:
— Теперь я вижу, что у тебя нет совести: ты боишься иметь своё мнение. Ты боишься совершить поступок. А когда его за тебя совершают другие, ты пытаешься откреститься от них.
— Она поступила по совести, — сказал, наконец, Арсений, не поднимая головы.
— Поступать по совести — это не убивать больше, чем необходимо, — резко, словно вынося окончательный вердикт, сказал Араб. — К слову, этот интендант не умер.
— Как не умер?
— Он оказался бессмертным и очень плодовитым. Он размножается быстрее вируса. А с вирусом необходимо бороться: его надо уничтожить, пока он не уничтожил тебя. Я считаю, что сегодня я поступил справедливо.
Араб немного помолчал и продолжил:
— Не Гитлер и не Сталин породили системы. Эти системы породили мы все вместе. А потом свалили на своих лидеров все грехи, вольные и не вольные. Чтобы самим уйти от ответа, примириться со своею совестью: мол, мы тут крайние, мы — слепые исполнители. А ведь лидеры — всего лишь отражение нас самих. Не надо на зеркало пенять.
— Микола говорил то же самое, когда «Курск» затонул.
— Кто такой Микола?
— Мой бывший напарник. Гена его знает.
— Вот видишь, Микола разобрался, что к чему. Я уверен, что и ты разберёшься. Я помогу тебе. Надо быть честным с самим собой. Не делать подлога в угоду совести. Тогда она отомрёт сама по себе, как хвост у человека. Необходимость, внешний фактор — вот спусковой механизм всех поступков. Необходимость — это то, что движет миром. Необходимость жестока, и это становится очевидным, если с любого поступка сорвать шелуху словоблудия.
— А как же свобода выбора?
— Весь выбор сводится к одному: или покориться силе — или погибнуть. Он обнажён на войне, этот выбор. А в мирной жизни человек только и делает, что болтается между этими крайностями в бесконечных сомнениях, пока за него не выберут другие.
— Ты воевал?
— Я и сейчас воюю, — уклонился от прямого ответа Араб и продолжал: — На войне нет компромисса, и человек регрессирует до своего ядра, до своей глубинной сути, до уровня хищного зверя.
— Не все превращаются в зверей даже на войне. Я это знаю точно.
— Конечно. Тот, кто не превращается — погибает в первую очередь. Совесть толкает таких «под танки». Золотая середина — самообман во имя личного блага. Добро и зло под одной крышей, называемой угрызениями совести. Я — как все, я поел мяса в пост, раскаялся — и стал хорошим. Надолго ли? Да пока голод не вернётся. Двойные стандарты ради продления никчемного существования. Нет, по мне, если пошёл — иди до конца, на самую вершину Голгофы. А муки совести — это признак двуличия. Попытка нарядить необходимость в красивые одежды. Опасайся тех, кто взывает к твоей совести: они просто хотят поменяться с тобой местами. Но по каким-то причинам не могут сделать этого силой.
— А что делать, если она приходит сама?
— Захлопни перед ней двери. Совестно — не делай, а сделал — не раскаивайся. Твоё раскаяние — подлог. Ты его совершаешь в угоду себе. Марии сейчас оно не нужно.
— Наверное, ты прав.
— Иное дело — искупление. Оно подразумевает не освобождение от содеянного, а расплату за него. Мария поплатилась жизнью, и это — справедливо. Ты согласен?
— Я согласен: другие вправе делать со мной то же, что делал с ними я.
— Продолжай, продолжай: ты вправе делать с другими то, что они сделали с тобой. И в первую очередь с теми, кто взывает к совести, когда приходит час искупления. За то, что видели и молчали; за то, что прятались за чужие спины; за то, что кричали: «Распни его! Распни!» Искупление — неизбежно. Та женщина отравилась после войны, хотя она поступила по совести. Поступать по совести — это не убивать больше, чем можешь съесть. И не взывать к совести других, когда наступит твой черёд. Это жестоко, но это — правда. Правда не всегда красива, ты согласен?
— Да, — ответил Арсений.
Он никогда в жизни не думал ни о чём подобном, и теперь в его голове всё «перевернулось вверх дном».
— Вот и хорошо, — сказал Араб. — Ты научился не прятать голову в песок, и это меня радует. Мы победим в этой схватке — я уверен.
Некоторое время они молчали, а потом Араб вдруг спросил:
— Ты читаешь молитву на ночь?
— Нет, — ответил Арсений.
— Мы поймём друг друга, — сказал Араб. — Хотя я не думаю, что сейчас ты осознал всё, о чём я говорил. Но ничего, я буду повторять тебе снова и снова, пока ты не проникнешь в суть. Ты — способный ученик. Мы оба будем учиться: ты — у меня, я — у тебя.
Араб немного подождал, скажет ли что-нибудь Арсений, внимательно наблюдая за его реакцией.
Арсений ничего не сказал: он снова переживал всё, что произошло сегодня днём. Этих переживаний не было, пока Араб говорил. Но стоило тому замолчать, как они с новой силой овладели Арсением. Он опять принялся раскачиваться на табуретке и смотреть в окно.
Тогда Араб снова заговорил. Но на этот раз он говорил холодно, почти бесстрастно, как врач на консилиуме.
— Ну что, так и будем сидеть? Или, может быть, покаемся в содеянном и пойдём в кино? Потом поужинаем где-нибудь в ресторане.
— Ты — жестокий человек.
— Я? А как я должен был поступить?
— Ты знал, что она может умереть.
— Конечно, все мы смертны.
— Ты знал, что она может умереть после того, что ты с ней сделал.
— Знал. Скажу больше: я хотел этого. Так же, как ты хотел смерти того интенданта. Ведь хотел?
— Это было наваждением.
— Значит, лётчикам надо было помочь ему уложить консервы в мешок? И сказать: «Как же вам не стыдно».
— Никто не позволял нам отнимать жизнь: не мы её давали.
— Ну, сразу видно, что в голове у тебя сумбур. У кого мы должны были получить позволение? Здорово ты попался на поповскую удочку. Это они тебе твердили: «Не убий, подставь другую щеку».
— Я и сам это знаю.
— Значит, отнимать жизнь может только тот, кто её дал.
— Никто не может отнимать жизнь.
— Тогда почему Бог позволил распять Христа? Не он ли нарушил заповедь: «Не убий»?
— Христа распяли те, в ком было зло.
— Но Бог предвидел это. Он для этого и послал своего сына на крест. И сын тоже знал это. Так что, по сути, он совершил самоубийство.
— Самопожертвование. А это не одно и тоже.
— Согласен. Его убили другие. Те, кого он спровоцировал на это: «Убейте меня, и увидите, что сотворили зло. А когда осознаете это, покайтесь и больше не грешите». Значит, чтобы познать добро, надо сотворить зло. Зло порождается добром. Добро не может быть само по себе: оно порождает зло, чтобы все увидели в добре добро. Я хороший потому, что другой — плохой. Если все будут хорошими, то как они узнают, что они хорошие? С кем они себя сравнят? Они просто вынуждены будут сотворить злого. Чтобы смотреть на него и умиляться: «Мы — не такие. Мы — добрые». Сегодня я сотворил зло, чтобы ты порадовался: ты — не такой как я. Ты — добрый. И, чтобы тебе было хорошо от этой мысли, ты бесконечно муссируешь её. Я — добро, он — зло. Но заметь, что мы вместе идём к одной цели. Или ты больше не хочешь найти своих родных? Тогда — нет проблем. Тогда нам больше ничего не остаётся, как покаяться, потом простить друг друга и пойти в кино. А после — поужинаем в ресторане.
— Ты всё как-то запутываешь, и я не знаю, что тебе возразить. Но я твёрдо знаю, что тот, кто пожертвовал собой ради других — не самоубийца, а воин. И не жертва, а герой. И долг свой до конца исполнил, не струсил и не смалодушничал. Я это знаю потому, что сам встречал таких людей. Надо было идти в разведку, на смерть — они шли; в атаку на пики — так на пики; на крест — так на крест. И говорили они то, что думали, а не то, что выгодно. Христос не от бессилия добрым был, а от силы, от великой силы. Это злоба — от бессилия. Он своим подвигом всем нам путь показал, как устоять, не дрогнуть, не испугаться, не поклониться нечисти всякой. Ты смог бы так?
— Так безрассудно? Нет.
— Если бы все были такими рассудительными, как ты, то неизвестно, на каком языке мы бы сейчас разговаривали. Принести себя в жертву ради спасения других — это не самоубийство, а подвиг.
— Слова, слова, слова, слова… Это противоестественно — отдавать свою жизнь ради других. Это противоречит закону Дарвина. Цель любого индивида — выжить, выстоять; победить и при этом не погибнуть. Победа любой ценой — это говорят те, кто не идёт в атаку, кто надеется выжить за счёт твоей гибели, кто прячется за спинами глупых героев. Тех героев, которые просто не понимают, что ими руководят при помощи слов. Слова и слова. Отбрось их, и ты увидишь суть. Ты увидишь, как тело героя съедают черви, а его кости валяются не погребённые теми, за кого он их положил. Больше того, на его подвиге делаются деньги. Делаются при помощи слов. Крест, на котором распяли Христа, увешан объявлениями: «продаётся». Открой пошире глаза, отдели «зёрна от плевел».
— Чтобы дать всходы, зерно должно сначала умереть, лечь в землю.
— Это теория неудачников, рабов, слабаков, и придумана теми, кто в этой жизни неплохо устроился. Придумана для того, чтобы не тратить металл на цепи. Да, как мало надо, чтобы управлять рабами. Достаточно рассказывать им сказки по вечерам.
— Ты сам говоришь при помощи слов.
— Я не буду приводить тебе аргументы в свою пользу. Просто выйди на улицу и спроси этих сытых, самодовольных «патриотов-политиков» и «бессребреников-проповедников», кто из них согласен пожертвовать собой ради тебя. Да что там собой! Своим вкусным обедом не пожертвуют. А теперь положи себе на сердце руку и скажи, что я не прав.
Арсений вспомнил прокурора, «перекошенные лица» и ничего не ответил — только голову опустил. А что ответишь, когда правда — и есть правда. Хоть «сладкая», хоть «горькая». От неё не спрячешься, не убежишь, не загородишься.
— Всё можно и нужно делать по-другому: чтобы никто не страдал, — сказал, наконец, он.
— Можно. Тогда страдать придётся тебе самому.
— Я — не в счёт.
— Ну что ж, — Араб посмотрел на часы. — Я ещё успею на поезд. А ты продолжай страдать: ведь ты только и делал это. Могу дать совет: узел на петле должен проходить за левым ухом — так быстрее. И ещё: если я случайно встречу твоих родных, что им сказать? Почему ты ничего не сделал, чтобы они не страдали? Ты не думаешь, что они ждут от тебя помощи? Я им скажу, что ты принёс их в жертву, чтобы успокоить свою совесть. Чтобы остаться добрым, безгрешным и получить для себя вечное блаженство. Впрочем, ты и сам им это скажешь, когда встретишь их в раю. Только совесть с собой не бери. А то она и там тебя замучит.
Арсений долго молчал, но Араб не торопил его.
— Я не могу ничего тебе сказать, — вымолвил, наконец, Арсений.
— Врёшь, — Араб скептически посмотрел на него. — Ты говоришь мне не то, что думаешь.
— Почему ты так решил?
— Я прочитал это по твоим глазам. Твой язык может врать, но твои глаза — нет. Ты смотрел влево и вниз. Ты — правша. Значит, ты контролировал свою речь: боялся проговориться. Никакой мистики: глазные реакции скоро будут изучать в начальной школе. Я скажу за тебя то, что ты хочешь: ты хочешь, чтобы я сделал всё сам. Чтобы ты ничего не знал, чтобы остался безгрешен. Ты хочешь снять с себя ответственность, самообманом спасти душу. Точно так же рассуждала Мария: «Если всё во власти Бога, то и я выполняю его волю». Вы достойны друг друга. Ты видишь в ней самого себя, потому и жалеешь — не её — себя.
— Я просто не могу.
— А вот это уже правда: ты не можешь сделать зло сам и просишь об этом меня. Ты хочешь, чтобы все решения и ответственность за них я принял на себя. Ты даже согласен продать квартиру и заплатить мне за результат: ты ведь всю жизнь только и делал, что откупался от совести. А мне откупаться не надо: у меня её нет. Я — бесчестный человек, хищник. Ты — праведник, не желающий делать зло другим. Да тебе это и не надо: для этой цели ты можешь меня нанять за деньги. Потом будешь собой гордиться: я, мол, прожил свою жизнь честно. Я никого не распял, а за других я — не ответчик. Какое мне дело до того, что делает на кухне моя соседка и чем она кормит детей?
Араб говорил правду, и эта правда ошеломила Арсения.
— Что же нам делать?
— Ты говоришь: «нам»? Значит, ты согласен, что мы — вместе? Что мы — одинаковы: ты в своей доброте, а я в своей злобе?
— Я не вижу выхода.
— Вот-вот, ты и рад бы, чтобы меня не было, да только необходимость принуждает тебя терпеть моё общество. Та необходимость, которая очевидна во время войны. Необходимость признать себя хищником.
— Я согласен с тем, что я — хищник, — выдавил Арсений.
Араб замолчал. Он вышел в зал, сел на кресло у журнального столика и долго сидел молча. А потом сказал:
— Ты согласен только на словах. А для достижения результата говорить мало — надо ещё что-то делать. Беда в том, что и я не знаю, что надо делать. Я и сам был бы рад, если бы кто-то принимал за меня решения. Ты говорил, что у тебя есть Евангелие.
— Да, — сказал Арсений. — Его принесла когда-то жена.
— Дай мне, пожалуйста, — попросил Араб и, уловив на себе удивлённый взгляд Арсения, пояснил: — Хищник тоже иногда нуждается в утешении. Или скорее в оправдании.
Арсений принёс Арабу Евангелие, тот некоторое время листал его, а потом прочитал вслух:
— «Ибо не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр. А потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо знаю, что не живёт во мне, то есть, в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Итак, я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое… Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?»
Араб отложил книгу в сторону и сказал:
— Это — послание к римлянам Святого Апостола Павла. Так что не ты первый, не ты последний. Святые не могут сотворить добра без зла, а ты хочешь быть святее их. Впрочем, если будет надо, я найду в этой книге и другое. Я найду в ней ответ на любой твой вопрос. Ты ещё хочешь что-то спросить?
— Да, — кивнул Арсений и, наконец, спросил о том, что его в последнее время беспокоило. — Я сегодня видел человека. У него было обожжено лицо. Я поэтому его и запомнил. Он приходил ко мне однажды ночью, когда я спал. Я тогда подумал, что это всего лишь сон. Но сегодня я не спал. А он стоял в подъезде у Марии.
— Так, — озабоченно сказал Араб. — А теперь с самого начала и со всеми подробностями.
И Арсений подробно рассказал о визите человека в чёрном и о найденном кольце. Араб долго рассматривал кольцо, а потом, открыв окно, выбросил его на улицу.
— Похоже, тобой очень сильно интересуются, — сказал он, закрывая окно.
— Кто? — удивился Арсений.
— Чёрный человек.
— А кто он?
— Думаю, что очень скоро узнаем. В любом случае, аппаратура у них первоклассная. На молекулярном уровне технологии. Похоже, нас ожидают очень интересные события
— Какие именно? — снова спросил Арсений.
— Я пока не освоил ясновиденье, — ответил Араб. — Но у меня достаточно других способов раскрытия чужих тайн. Не переживай: мы докопаемся до истины. Они нам не помешают: у них нет никаких шансов. Я всё учёл.
Арсений немного подумал и ещё сказал:
— Ты предполагал, что я захочу звонить в больницу.
— Да, — спокойно сказал Араб. — Я хотел этого.
— Для того, чтобы узнать, умерла ли она?
— Да. Теперь она нам не помешает. И смерть её не вызывает подозрений. Работа выполнена на «отлично».
— И в любом случае всё сходится только на мне, — сказал Арсений.
— Конечно. Мы ведь решаем твою проблему.
— И всё-таки, ведь можно было по-другому: без жертв.
— Нельзя. Она могла сорвать наши планы в любой момент. Запомни: для всех добрым не будешь. Попытаешься — провалишь дело. А теперь — спать.
И Арсений снова подчинился Арабу. Потому, что тот совершенно непонятным образом приобрёл над ним власть.
Продолжение следует...
Нравится роман? Поблагодарите журнал и Юрия Солоневича подарком, указав в комментарии к нему назначение "Для Юрия Солоневича".