ГАЛАРИНА
Долгожданная премьера в Молодежном театре. Внутреннее предвкушение, поддерживалось покупкой синего томика пьес Чехова в «Букинисте», потом пресс-конференцией с участием актеров, главного режиссера и приглашенного из Петербурга режиссера-постановщика И.В. Зубжицкой. На пресс-конференции я задала всего лишь два вопроса: «Как режиссеры-постановщики и театры находят друг друга?» и «Кажется, что театр решил собрать весь чеховский букет — «Чайка», «Вишневый сад», «Три сестры», а дальше «Дядя Ваня» будет?». На оба вопроса ответил главный режиссер театра Мусалим Кульбаев: «По личному знакомству и «Дядя Ваня» в планах через 4-5 лет».
И вот, наконец, премьера. В фойе ощущение праздника, немного театрализованного действа — персонажи другой эпохи под переборы гитары, господа и дамы в театральных костюмах работают на разогрев и кураж. Немного настораживающим холодком веет от цветовой гаммы большой афиши. Входишь в зал, смотришь на сцену и растерянное: «А где Чехов?» — непроизвольно вырывается при взгляде на огромные ржавые железные листы.
Тут выходят вперед актеры и читают с листа первую ремарку о большом светлом зале с белыми колоннами. Однако света на сцене не прибавляется. Белым ночным мотыльком носится по сцене именинница Ирина в светлом платье, но нет ощущения ни дня, ни вечера, ни утра и так будет до конца спектакля: в бомбоубежищах со светом напряженка. Мало унылого света для сбоя ощущений, так еще неопределимое время года — героини кутаются и греют руки беспрерывно и летом, и зимой, и весной у гладкого для разнообразия нержавого листа железа, символизирующего печь. Хотя визуальный образ той эпохи — это печи, выложенные изразцами и кафелем.
Даже в старых уфимских особняках они еще есть, хотя уже давно не используются для отопления. Есть такой термин в исторической науке — материальная культура. Чтобы воссоздать эпоху в воображении зрителя, достаточно несколько характерных штрихов — примет времени. От декораций и музыки в спектакле веяло другой эпохой — эвакуацией, блокадой, войной и, благодаря советской музыке, даже не первой, а второй мировой. Эмоциональные визуальные и акустические скрепы никак не хотели совпадать с чистым, немного звонким, но очень четким строем чеховских фраз. Из репрезентативных форм воздействия оставалась кинетика, но и тут неискушенный зритель попадал в тупик. Все три сестры имели одинаковый тип взаимодействия с миром — лихорадочная истерика, переходящая в беготню, дошедшую в какой-то момент до массового припадка эпилептического дерганья тел сбившихся в кучу. Рядом со мной сидели две девушки, не читавшие пьесу, так они весь спектакль пытались шепотом разобраться «кто кому кем приходится и это та или уже другая». Один и тот же ментальный слепок несли три разные великолепные актрисы, к большому сожалению и полной неразберихе.
Иногда внешними атрибутами при постановке классических пьес пренебрегают. Но оттого, что «Бальзак венчался в Бердичеве», он не перестал быть Бальзаком, и любовь его к Эвелине Ганской не стала фарсом. Как не стал фарсом спектакль «Вишневый сад» в постановке Вячеслава Чеботаря в позапрошлом году в том же Молодежном театре. Весьма авангардный по форме «Вишневый сад» сохранил Чехова, музыкальность и образность его слова была многократно выделена и подчеркнута. Словно эхо, драгоценные фразы удваивались и утраивались актерами в том спектакле, показывались разные оттенки настроений и смыслов, которыми могло обладать простое, обычное, незамысловатое предложение. Классический писатель, как бриллиант сиял всеми гранями своих литературных достоинств на уфимской сцене. Тогда труппа работала на максимальном подъеме с горящими глазами, возвышенное настроение актеров витало над залом, коллектив Молодежного театра убеждал зрителя, что он — сильнейший в городе.
Печаль и недоумение данной постановки «Трех сестер» — отсутствие в ней Чехова. Великая литература была так глубоко закопана в антураж, я с усилием вытаскивала дивный чеховский хрусталь фраз из суеты и невнятицы реплик актеров. Единственно запомнилась речь Ферапонта — насыщенная и яркая, актер Марат Курбангалеев может любую роль, даже самую маленькую, максимально наполнить: «Канал поперек Москвы хотят вырыть». И все недоумение, и непонимание, и невозможность маленького человека влиять на события в мире слышатся в этих словах. И хочется с такой же интонацией Ферапонта повторить после нечеховского спектакля по чеховским «Трем сестрам»: «Эвона чего творится, к чему бы это так надобно, мы зрители, народ маленький».